Читаю его перед сном, не торопясь, отрываю глаза от книги – и передо мной встают не пластично развёрнутые картины роскошных бакинских бульваров, не взметнувшиеся ввысь небоскрёбы и пылающие в разноцветье огни уличной рекламы, а одинокий образ мыслящего современника драматических перемен в жизни отечества. Родом из литературного шестидесятничества, Анар остался верен идеалам молодости, но никогда не обожествлял их и не впадал в грех стадного переживания.
Мне повезло в жизни. Я знал и любил сочинения моих сверстников из республик Советского Союза. Казах Олжас Сулейменов и армянин Грант Матевосян, грузин Отар Чиладзе и украинец Иван Драч навсегда поселились во мне не только своими книгами, но и самим обликом и образом творческого поведения. И Анар, сын Азербайджана, авторитетный голос его заповедных надежд и иллюзий, проницательный критик происходящего сегодня на одной шестой территории земного шара, является достойным представителем этой когорты, в душе которого художник и мыслитель идут навстречу друг другу.
Путь от беллетристики к публицистике и политической эссеистике прошли многие известные писатели нашего времени. Бывают дни, когда поэт с необходимостью становится воином, подобно Байрону, Петефи, Маяковскому. Я не масштабы сравниваю, а дорогу всеобщей жизни и её развилки. Анар здесь предельно исповедален. Он может в душе (не на людях) продолжить известное и неумирающее: на том стою и не могу иначе.
Речь, в частности, о его записках, дневниковых размышлениях – «Ночные мысли». Это их читаю перед сном вот уже несколько дней.
Часто я спорю с автором, не соглашаюсь с его категорическими суждениями, особенно в связи с характеристиками национальных характеров и образов мира. Армянам и русским здесь достаётся больше всех. Но разве можно, дорогой Анар, то и дело запальчиво смешивать (несмотря на всякого рода оговорки) народ и властителей? Культуру и политику? Хотя и «своих», надо отдать должное, писатель тоже не щадит. Он достаточно свободен в собственных мнениях и не редактирует их в угоду политической или какой-нибудь иной конъюнктуре. И, кажется, понимает, что такая свобода была достигнута не без помощи того самого «имперского» Верховного Совета, в котором азербайджанец Анар заседал вместе с русским Горбачёвым.
Но и полно о спорах. Я взялся за перо вовсе не для этого. Многое, что вошло в записки Анара, было воспринято мною как кровное своё, как братское участие в моих собственных ночных мыслях.
Для Анара очень важна тема шестидесятничества как неповторимой эпохи социальных надежд и гражданского оптимизма. «Кто бы что ни говорил, я твёрдо убеждён, что шестидесятые годы были золотой порой нашей литературы». И далее, оглядываясь вокруг, писатель замечает с горькой усмешкой: «Разница между нами и следующими за нами поколениями в том, что нам было что сказать, но не было места и возможности сказать это. У нынешнего поколения есть возможность и есть место сказать всё что думается. Но ему, очевидно, нечего сказать».
Не будем относить эти слова только на счёт поколенческой солидарности и тоски по собственной молодости, которая, как известно, всегда права. Мы с Анаром ровесники, он пишет о литературе своей страны, но разве у нас дома дело обстоит иначе? «Печально я гляжу на наше поколенье» – такая гражданская грусть и не снилась многим нашим модным повествователям и стихотворцам, для которых прагматизм и ловкость версификационной свободы часто заслоняют судьбу современного человека, попавшего в гибельные жернова государственной лжи и повседневной пошлости.
И впрямь, необходимость поэзии – это не стиховая жажда, а культурный призыв. Думаю, Анар согласится со мной. Тяжкий кризис постсоветского государства и общества остриём направлен в личность. Литература и искусство незаметно превращаются в товар, художник – в дельца, поэзия жизни – в прозябание. Вот о чём речь, о поэзии в широком смысле слова. Об идеале, который утрачен. И который необходим для развития человека и нации.
Развалив коммунистическую империю, отринув опыт строительства многонациональной культуры (а это не только соцреализм и идеологические шоры), мы получили свободу без нравственных берегов и возрождающийся сталинизм (с человеческим лицом?!). Свобода предсказуемо скукоживается, а разномастные авторитарные режимы в России и вокруг не брезгуют тоталитарными замашками. Доморощенный нецивилизованный рынок являет собой не просто гибридные формы, а некий откат в докапиталистические времена с их трайбализмом и общественным бесправием.
Что же делать Анару, честному писателю, озабоченному положением дел в своей стране и окрест неё? К его голосу прислушиваются, ему верят. Он известный прозаик, драматург, государственный и общественный деятель. Он, вчерашний член КПСС, ищет точку духовной опоры в недрах своей культуры, в предании, размышляет о Боге, но не в прикладном, удобном для совести смысле (со свечкой напоказ в храме), а как светский мыслитель и литератор. Ислам, христианство, иудаизм – Анар всматривается в историю и практику этих религий (попутно симпатизируя дзен-буддизму), листает великие священные книги и, как мне кажется, возвращается в результате в лоно гуманизма и демократии.
Анар по натуре эстет, меломан, рафинированный горожанин, всем складом своего мировосприятия далёк от всякого рода почвеннических утопий. Народнический национализм, столь модный сегодня в некоторых постсоветских кругах, его счастливо минует. Он чётко высказывается на этот счёт: «Я хочу чувствовать как восточный человек и думать как западный». Здесь важен союз «и», не разделяющий, а образующий цельность. «Почему я должен отчитываться перед этими неучами о своём патриотизме? Что, они больше меня любят нашу несчастную родину, больше сделали для неё?» И замечает далее, что «национализм – это наиболее лёгкий способ выяснения отношений люмпенов с интеллигенцией». Сказано запальчиво, но по существу верно.
Блестяще владея русским, Анар не желает быть двуязычным писателем. Свою драматургию и прозу он пишет на азербайджанском, и только в эссеистике часто обращается к русскому языку, что заметно расширяет его читательскую аудиторию.
Имея в виду и собственный опыт, он пишет о «деревенской» прозе, которую в своё время считали эталоном национальной литературы, невольно или сознательно противопоставляя «городской». Между тем лучшие образцы последней ни по честности, ни по своим художественным достоинствам не уступали «деревенской». Весьма уместно автор вспоминает Юрия Трифонова, который ему особенно близок по складу писательского характера.
Не надо искать железной логики в этих писательских, часто спонтанных размышлениях. Анар может быть противоречив в деталях, но главного держится твёрдо. Иногда его слегка нравоучительная интонация приобретает проповеднические пафосные ноты: «Я не верю в изначальную вражду, в фатальную вражду между народами. Я не верю в исконность ненависти народов, людей, классов, религий друг к другу… Поэтому задача литературы – рассказывать людям о других таких же людях, народах, классах, религиях, таких же по сути Божьих творениях. Учить пониманию».
Мысль и слова далеко не новые, тут не поспоришь, но как же трудно на деле пробиться к такому взаимопониманию писателя и читателя! Здесь мало чем может помочь один разум, образование, талант, здесь должно работать чувство человечности, сердце. Поэтому мне близки слова Анара о сентиментальности в исконном, а не затасканном смысле слова. О чувствительности, без которой литература теряет прямой и глубокий контакт с читателем. Это относится ко всему искусству. Мало радуемся и переживаем, мало плачем и смеёмся, сидя в зрительном зале или читая современный роман. Игры сколько угодно. Сострадания ни на грош.
И вот ещё о чём думаешь. В середине девяностых на новых основах, без «старших и младших» братьев, успешно начали развиваться культурные контакты между странами Содружества. Возобновились литературные переводы. В Москве и Санкт-Петербурге без помпы прошли Дни культуры Украины, Молдавии, Армении, Казахстана, Белоруссии. Российских деятелей искусства принимали Азербайджан и Грузия. Двадцать пять лет прошло, Анар, и куда всё это подевалось? Какая «дружба народов», прости Господи! А разве мы с тобой не виноваты, что так получилось? Разве мы фактически не устранились от борьбы, не сдали позиций, не укрылись в своё, необщее, разойдясь по разным квартирам? То-то и оно, дорогой друг, ты и сам думаешь об этом.
Культура выше политики, поскольку имеет не сиюминутные, а вечные ориентиры; человек, его мир, его судьба и судьба его народа. Политика может ошибаться. Истинная гуманная культура – никогда.
Словно вторя через толщу лет нашему Тургеневу, Анар пишет в 2015 году: «В минуту горьких раздумий о несправедливости, которая царит во всём мире, я с надеждой обращаюсь к великой русской литературе… И не хочу верить в расхожую формулу: «Будущее русской литературы – её прошлое».
Я тоже верю в достойную будущность русского литературного слова, русской задушевной мысли о мире и своей отчизне. Но только для этого надо сбросить с себя морок великодержавности, лживого телепатриотизма и перестать искать на каждом шагу внешних врагов. Только войдя в семью свободных демократических стран, Россия и её культура выпрямится во весь рост и вернётся во всемирную историю.