Арсений Замостьянов, заместитель главного редактора журнала «Историк»
200‑летие декабрьского вооружённого восстания – дата, располагающая к торжествам, – проходит под знаком ниспровержения романтических представлений о бескорыстных мятежниках, которые хотели «вечный полюс растопить» и даровать соотечественникам гражданские права. Справедлив ли такой пересмотр? На пользу ли он?
Спор о декабристах – это в первую очередь пересуды о том, стоит ли пытаться что-то изменить в мире или смиренно и инертно переносить его несовершенства. Почему вдруг кому-то показалась неудобной легенда о самоотверженной попытке прорваться в лучшее будущее? Что мешает её воспринимать – скептицизм, трезвость или трусость?
Освистать столь сложное явление, как тайные общества, участники которых по ключевым вопросам и сами так и не смогли прийти к согласию, нетрудно. Но даже в 1830‑е годы бранить повстанцев не торопились. Понимали, что это бессмысленно и даже постыдно. Благородство их помыслов сомнений не вызывало. Трудно было безоговорочно защищать то, что они стремились уничтожить. Принципы самодержавия и крепостничества если и оправдывали, то несколько стыдливо, оговариваясь, что просто не настало ещё время, чтобы отбросить эти устои. Мы недостаточно просвещены и защищены… Откуда же сейчас взялись догматики, которые готовы перечеркнуть, осудить всё то, что мы связываем с декабристами? Придумали даже фальшивую историю про графа Бенкендорфа, который якобы в отличие от декабристов дал вольную своим крепостным и теперь поучает лицемерных бунтарей: «Так как вы ничем не можете доказать, что дело сие – политическое, судить мы вас будем как бунтовщиков и предателей Отечества, навроде Емельки Пугачёва. А теперь – всех по камерам! В одном этапе с уголовными пойдёте, сволочи!» В этой недавней придумке – вся палитра современных иллюзий о «прелестях кнута».
Попытки демонизировать декабристов, показать их честолюбцами, которые легко проливали чужую кровь, трудно обосновать. Несколько раз самодержцы приходили на престол с помощью гвардии. Нередко – после убийств предшественников, своих близких родственников. Но историю пишут победители, никто не ставил вне закона удачливых заговорщиков.
Вот и декабристы боролись за власть методами, вполне традиционными и для России, и для других монархий. Сомневались, понимали, что вооружённое восстание – не безупречный метод. Решились на этот шаг во многом из-за политического кризиса, вызванного отказом от власти великого князя Константина Павловича. Документ о его отречении был подписан за два года до событий, но его держали в секрете – и это вызвало распри.
Ленин назвал декабристов «страшно далёкими от народа» – по сравнению с позднейшими революционерами. Но можно ли их считать далёкими от народа по сравнению с той силой, которая подавила восстание? Преобразования, намеченные декабристами, безусловно, связаны с европейскими новациями. Античная демократия, Великая французская революция, испанская революция, британская ограниченная монархия – всё это составляло предмет их споров и построений. Но они в большинстве скорее были предшественниками почвенников, нежели западников. В тайных обществах даже Петра Великого частенько критиковали за излишнее поклонение Старому Свету. И самодержавие их не устраивало в том числе потому, что монархия всегда была во многом «глобальным проектом», в котором коронованная династия больше связана с «братьями»-монархами из других стран, чем со своим народом. «Царь наш – немец русский», – гневно писали Кондратий Рылеев и Александр Бестужев. Не нравилась им неметчина. Позиция не бесспорная. Но разве не обоснованная?
Их после суда усердно пытались подвергнуть забвению. Не получилось. Власть, сражавшаяся с памятью о мятежниках, только демонстрировала слабость и, говоря нынешним языком, двойные стандарты. Представить вольнодумцев и мятежников чудовищами не удалось, слишком неубедительно это выглядело. Много лет имя Кондратия Рылеева не упоминалось в печати. Но люди пели о том, как «на диком бреге Иртыша сидел Ермак, объятый думой», и даже в гимназиях изучали думу об Иване Сусанине, которому поляки кричали: «Куда ты завёл нас, не видно ни зги?»
Направление политических преобразований, которое намечали в тайных обществах, было неизбежным. Во многом этому курсу следовал и Николай I – другое дело, что недостаточно энергично и на основе строгой самовластной иерархии. Но в его время проявили себя Михаил Сперанский, Павел Киселёв, Александр Грибоедов – политики, которые должны были войти в правительство российской республики в самых дерзких мечтаниях декабристов. Пропасти между декабристами и существовавшей в то время политической властью нет. Есть существенные различия.
О том, какие яркие люди состояли в тайных обществах, вспоминать можно бесконечно. Генеральский сын, 23‑летний корнет Конногвардейского полка Александр Одоевский 14 декабря участвовал в восстании. После поражения не прятался, сам пришёл к петербургскому обер-полицмейстеру. Через несколько лет, на каторге, он напишет:
Струн вещих пламенные звуки
До слуха нашего дошли,
К мечам рванулись наши руки,
И – лишь оковы обрели.
Но будь покоен, бард! – цепями,
Своей судьбой гордимся мы
И за затворами тюрьмы
В душе смеёмся над царями.
И дальше – вечное:
Наш скорбный труд не пропадёт,
Из искры возгорится пламя,
И просвещённый наш народ
Сберётся под святое знамя.
Есть в этом стихотворении и такие дерзновенные и яркие строки:
Мечи скуём мы из цепей
И пламя вновь зажжём свободы!
Она нагрянет на царей,
И радостно вздохнут народы!
Таков был ответ узника на послание Пушкина – «Во глубине сибирских руд». Это стихотворение Одоевского из тех, что с годами обретают всё более весомый смысл. Главным он считал «будущее усовершенствование рода человеческого». Для крайних охранителей нет ничего страшнее. Их вечная заповедь – «Так было и так будет». А почему? Да потому, что было. И не смейте менять. Любые системные перемены заведомо отвергаются. Сама жизнь, сама природа с её метаморфозами вплоть до климатических, смеются над таким подходом.
О жертвы мысли безрассудной,
Вы уповали, может быть,
Что станет вашей крови скудной,
Чтоб вечный полюс растопить!
Едва, дымясь, она сверкнула
На вековой громаде льдов,
Зима железная дохнула –
И не осталось и следов.
– писал двадцатилетний Тютчев. Консерватор! Но и его вряд ли устраивало состояние вечной стужи.
Николай Карамзин утверждал, что «история народа принадлежит царю». Ему возразил Никита Муравьёв: «История принадлежит народам». Правильно ли считать правителя священной, мистической фигурой? Предположу, что расставание с этим предрассудком было полезным. Для нынешних ниспровергателей всего вольного это камень преткновения.
Николай Бестужев 14 декабря вывел на Сенатскую площадь моряков Гвардейского экипажа. Был талантливым художником, токарем, часовщиком. Умер после того, как в стужу, переправляясь через Байкал, уступил место в своей повозке двоим пожилым дамам, а сам поехал на козлах и простудился. А рассуждал он так: «До сих пор история писала только о царях и героях; о народе, о его нуждах, его счастии или бедствиях мы ничего не ведали, и потому наружный блеск дворов мы принимали за истинное счастье государств, обширность торговли, богатство купечества поныне требуют иных сведений. Нынешний только век понял, что сила государства составляется из народа, что его благоденствие есть богатство государственное».
Понимание этой истины прививалось болезненно, с картечью.
К прошлому нельзя относиться в стиле будочника из рассказа Глеба Успенского, который любил только два глагола – «тащить» и «не пущать». А в нынешней моде переворачивать вверх ногами легенду о декабристах сквозит именно такое кредо. Главное – не сметь мыслить самостоятельно, остальное приложится. Такая тактика.
Диалектика общественной жизни проявляется в том, что сильной системе необходима демократичная, несословная структура образования, просвещения, требуется «массовая интеллигенция»: одиночки ничего не решают. А от неё стоит ждать раболепия и неистовой покорности. Просвещённый ум всегда в большей степени критический, и это продуктивная позиция. Власть совершенствуется, когда ощущает не только поддержку, но и противоборство. Конечно, куда легче об этом говорить, чем выстраивать такую среду. И всё же… Из одной благонамеренности не рождаются ни станки, ни великие книги, ни нефтяные вышки, ни самолёты. Декабристы сделали важный шаг к будущему преобразованию страны. Шаг ко Льву Толстому, который называл декабристов «лучшими русскими людьми», к Ленину, к победителям 1945 года. Перечёркивать это наследие в первую очередь нерачительно.