В петербургском издательстве «Реноме» вышла книга Дениса Хрусталёва, известного российского учёного, специалиста по истории Древней Руси, Монгольской империи и европейского Средневековья «Димитриада. Начало». Сочинение это представляет собою опыт художественной реконструкции гибели царевича Дмитрия, сына Ивана Грозного. Событие это, как известно, ставшее предвестьем Смутного времени, дано в книге глазами нескольких персонажей, среди которых как всем известные фигуры, так и те, чьи биографии сегодня – достояние узкого круга учёных. Каждая глава, представляющая собою законченное произведение, – элемент своеобразного пазла, который, будучи собран, тем не менее, не даёт окончательной версии давнего загадочного происшествия.
В беседе с «ЛГ» автор рассказывает, почему именно такую форму он выбрал для своего произведения, какие задачи ставил перед собой и почему до сих пор нельзя с уверенностью сказать, что и как произошло 433 года назад.
– Как бы вы обозначили жанр своей книги?
– Это записки на манжетах историка. Побочный продукт исследования. Размышления нередко уводят в сторону от магистральной академической строгости – приходится их отсекать, чтобы не выйти за рамки строгой доказуемости, источниковедческой обоснованности. И этого «лишнего» бывает жаль. Кроме того, весьма полезно представить ситуацию «вживую» или даже смоделировать её под иным углом, по возможности так, как видел происходящее современник, ну, или воображаемый современник. Научный поиск допусти́м в сочетании с литературным экспериментом. При этом, конечно, стоит следить за «историчностью». Мне было важно, чтобы описанное не противоречило отразившемуся в сохранившихся документах. Есть правила работы с древними текстам – бритва Оккама, рациональное зерно, отсечение всего невероятного. Но именно этим и наполнены наши сведения о прошлом. Случается, что мы просто не можем определить достоверное. Например, Раковорская битва 1268 года. О ней сохранилось три группы известий – новгородские, ливонские и псковские – и везде всё иначе, они фактически непримиримы: ливонцы считали, что они победили, а новгородцы – что они. В случае с гибелью царевича Дмитрия всё ещё хуже – один и тот же авторитетный свидетель, уполномоченный и даже царь – Василий Иванович Шуйский – трижды менял свои показания о сути произошедшего: несчастный случай, спасение, убийство. Велико искушение обыграть эти сюжеты. Я ему поддался.
– Что означает слово «Димитриада» в названии?
– Речь про «Ад» вокруг Димитрия. Шучу. Термин «Димитриада» встречается в историографии, прежде всего польской, где так называют события вокруг утверждения на московском троне царя Дмитрия Ивановича, то есть в отечественной историографии Лжедмитрия.
– Сколько времени прошло от замысла до его окончательного воплощения?
– Первый законченный фрагмент был случайно написан, как эксперимент «сказочки», много лет назад – и даже опубликован. Отдельные главы составлялись на протяжении последних десяти лет, но сведены в единый текст были довольно быстро – прошлым летом.
– У вас есть образ читателя?
– Вы заставили задуматься. Как историк в качестве ориентира я держу довольно абстрактное понятие научности и беседую с такими же, как я, маргиналами. В данном случае, полагаю, у этой книги, наверное, читатель должен быть немного похож на меня, чтоб нам интересно было поговорить, узнать мнение друг друга.
– Если говорить о ситуации, когда учёный-гуманитарий пишет художественную прозу, то первый, кто приходит в голову – Умберто Эко. Можно ли сказать, что вы имели в виду его в высшей степени удачный опыт, когда писали свою вещь?
– У Эко — это все же выдуманные истории о выдуманных людях. У меня в основе реальный сюжет. Происходящее в книге, пусть и реконструированное, не противоречит историческим свидетельствам. В качестве образца жанра я бы, пожалуй, назвал романы Леонида Абрамовича Юзефовича, профессионального историка, чей метод работы с источником и его отражение в художественном тексте мне определённо импонируют. Это никак не исключает моих симпатий к Дюма и Вальтеру Скотту, а из отечественных, скажем, к Алексею Константиновичу Толстому, для которых исторические события прежде всего повод к речи, к созданию воображаемого художественного мира, но очень сильного, заряженного существенной для историка эмоцией.
– Если сказать коротко и грубо, о чём ваша книга, как бы вы это сформулировали?
– Моя книга о поиске ответов. Она о царевиче Дмитрии, его гибели 15 мая 1591 года как об этом могли думать современники, как они её представляли и что из этого получилось. Там разные люди – дети, политики, военные, иноземцы. Среди них нет хороших или плохих. Они максимально реальны. Их не всегда интересует, кто убил и зачем, но скорее частности, личные, сюжетные, политические, даже магические. Мне интересно было представить, что думали современники, как они представлять события, как пытались разобраться. В их информационном поле не было статей, публикаций, интернета – в их распоряжении были только слова, рассказы, слухи, видения. Как они с этим справлялись? Что за круги расходились по водной глади истории. Вот погиб царевич. Мало ли такого случалось?! Детская смертность, несчастные случаи – частотное явление. Но в нашем случае не так – событие в итоге сотрясло страну, повергло её в Смуту, многие страдали, многие погибли. Герои книги проходят через эти страсти.
– Книга написана подчёркнуто современным языком, в тексте встречаются слова вроде «беспредел» или «амфитеатр» (в применении к постройкам того времени). В чём смысл этого приёма?
– Я хочу общаться с читателем на одном языке. Мы сейчас говорим так. Причём ситуация не касается прямой речи героев – та выдержана без модерной лексики. Если в тексте встречаются слова-изыски или выражения, требующие комментария, это редкость и прицельный ход. Читатель должен иметь возможность этот ход проигнорировать, не искать комментария, не залезать в энциклопедию, просто чмокнуть и пропустить. В моём тексте достаточно сложных мест, способных притормозить чтение. Мне не хотелось это усугублять, хотя, разумеется, подчёркнутое использование архаизмов может быть художественно убедительным, порой это бывает очень «вкусно» написано, если вспоминать некоторые тексты, например, того же Алексея Михайловича Ремизова. В данном случае у меня как у автора была другая задача.
– Каким может быть продолжение книги «Димитриада. Начало»?
– Художественным. Хронологически понятно, что эпопея может уйти в следующий век и за пределы эпохи. Отдельные зарисовки уже имеются, но путь ещё не пройден, цельный рассказ не составлен.
– Простите за наивный вопрос, но скажите как историк и как человек, создавший художественную версию событий вокруг гибели царевича Дмитрия: Годунов виновен?
– Когда все говорят о войне, ожидают войны, готовятся к ней, то высока вероятность, что она таки случится. Если постоянно показывать ружье, то ему стоит выстрелить. Когда говорят, что стоило бы кого-то «убрать», то угроза очевидна. Про гибель царевича Дмитрия современники рассуждали за несколько лет до того, как она случилась: это был прямой наследник престола из одного из конкурирующих боярских родов. Об этом рассуждали в окружении Годунова. Но утверждать, что именно Годунов отдал приказ убить, по существующим источникам затруднительно. В современных фильмах раздраженный босс пеняет браткам: «Решите вопрос с этим человеком!». А потом недоумевает, почему вопрос решён самым радикальным способом, ведь он ничего такого не имел в виду.
– Можно ли говорить об актуальности этой книги, о каких-то рифмах описываемого времени с сегодняшним днём?
– Сейчас особенно востребованы обещания чуда. В топе фантазии на тему неизведанного, сверхвозможностей добра и зла. Читают фэнтези и гарри-поттеров. Интересны манихейские сюжеты – про равносильные добро и зло. Моя книга не чуждается этого, но возвращает в рамки исторического, факта, если хотите. Это игра в рамках дозволенного. Прежде всего, в рамках дозволенного тогда – в прошлом, в конце XVI века.
Беседу вёл Сергей Князев