Андрей РОДИОНОВ
Родился в 1971 году. Окончил Московский полиграфический институт. Работает заведующим красильным цехом в Театре им. Станиславского и Немировича-Данченко. Публиковался в журналах: «Октябрь», «Арион», «Новый мир» и др. Автор пяти поэтических книг: «Добро пожаловать в Москву» (2003), «Пельмени устрицы» (2004), «Портрет с натуры» (2005), «Игрушки для окраин» (2007), «Люди безнадёжно устаревших профессий» (2008). Часто и с успехом выступает на поэтических площадках столицы, других городов и в ближнем зарубежье. Носит звание «короля российского слэма». Стихи публикуются в авторской редакции.
***
Платформа вдали от Москвы, как на море променад,
где курортники шляются, томясь от скуки,
а тут гуляют местные, поглядывая на плакат:
летит под поезд девушка, заламывая руки
пропитан воздух ароматом
мокрых маленьких цветков,
вдруг над платформой на столбах зажглися лампы,
не осветили ничего – и так светло,
как будто слёзы на глазах, нет, просто капли
которые закапал, чтобы сузить зрачки
мужчина с голым черепом (ему под сорок),
вслед оборачиваются пьяненькие мужички:
«недобрый москвич, Москва паршивый город»
хеллбой, дурачок, ведь ты попал в рай,
и придётся тебе нашим обычаям следовать,
это в Москве доктор джекил и мистер хайт,
а у нас добрый следователь и злой следователь
и шепчет москвич, выискивая окурок
в недрах мусорного ведра,
«простите меня, я так несправедливо
называл вас «замкадыши»,
на месте Москвы – с оплавленными краями дыра,
но в сердце моём поёт надежда... кадышева
хоть эту, с оплавленными краями дыру
не залечить никогда, как мост не перекинуть,
я надеюсь, что забуду до того, как умру
тот город, который пришлось покинуть
действительно, дождь, расходятся добряки,
бывший москвич каждому кланяется в пояс,
никто никогда не подаст ему руки,
как девушке с плаката, летящей под поезд
***
Была здесь яма и убивали,
тут находили красные льдинки,
сквозь сигаретного фильтра вату
наркотик втягивали в инсулинки
теперь тут тоже сквер, только новый,
и куст посадили, где убивали,
удобрение положили в ноги,
руки проволокой связали
скажи мне куст, я же не ботаник,
какого ты вида, пола и веры,
ты уже здесь, это значит, не тайна,
для меня, обитателя старого сквера
боярышник глупый, неужели китаец,
дрогнешь под желтоватым снегом,
ветер закажет с тобою танец,
оливер твист, заступиться некому
может, ты русский грустный кусточек,
отсюда твой тихий, сбивчивый шёпот,
один-одинёшенек, милый сыночек
колючей проволоки, чугунных решёток
страшно, куст, ведь опять пересадят,
перерубят корешок в нежном месте,
сквера растения, скверный садик,
разрывается сердце от ваших песен
***
Серая дорога, день с похмелья начали
тихий понедельник сероглазый мой
похвала поэта ничего не значила
похвала поэта – просто снег зимой
но сегодня утром, в оттепель февральскую
когда снег украден, как хлеб у старика,
я почти доволен этой страшной сказкою
здравствуй, милый город! милая, пока!
и пускай мне больше не твердят без нежности
о пропащих улицах, жадных и пустых,
я люблю мой город и его бесснежности
доверяя, не зову так делать остальных
потому, что в городе, где живут по этике
окон-телевизоров тёмненьких ночей
грязные бездарные паршивые поэтики
пьют и веселятся, эх, андрей, андрей
***
Я очень люблю цвет газетный
девятиэтажных окраинных зданий
самый дальний район туалетный
самый дальний райончик спальный
кроме трёх слишком добрых алкоголиков,
жизни прогуливающих школу,
остальные – в ушко игольное,
а точнее, в след от укола
дома девятиэтажные,
воспетые местными рокерами, рэперами,
словно платья винтажные,
заношенные маниако-деперами
днём тут пусто, все работают,
но можно увидеть, если приглядеться,
в пыльных бетонных боулингах
цветные воздушные шарики детства
так избавились от архитектурных потех
когда ещё делали вид, что любили
не удивляя разнообразием тех,
которые развивали любовь и пили
цветёт здесь физалис до зимней поры,
китайские оранжевые фонарики
катятся дети с небольшой деревянной горы
когда снег покрывает растений оранжевые шарики
лифт поднимается к этажу
автобус подъезжает к остановке раз за разом
спальный район, я тебе подхожу
я такой же – монотонный и однообразный
тихая девушка из ларька
мне продаёт фисташки,
я смотрю на девятиэтажные облака
я люблю девятиэтажки
***
Не то, чтоб роща – сотня голых стволов
вздымающих в небо био-сеть,
самый скудный у них в этом марте улов
из числа серых птиц, шесть, шесть и шесть
не то, чтоб ужас, а мелкий страх
из-за алкоголя, запойный я стал с тех пор,
как жила здесь она и её сестра,
где строительный рынок каширский двор
я был свидетелем и судьёй,
чтоб по правилам забивался гол,
одна готкой наряжалась, инфернальной попадьёй,
а другая неонацистка, точнее, скингёрл
однушка – краб, сёстры-близнецы
тут меня атаковали, как пара клешней,
от того, что не гот я, не неонацист,
тем безвыходней было мне и смешней
на балконе встречая рассвет
с готкой нежной шепчемся мы с утра,
она приникла ко мне,
как к смертельнобольному смерть,
и, замечаю, прячется за балконной дверью сестра
да, мысль возникала в моём мозгу,
как избежать того, не избежать чего,
как перечеркнуть по горизонту Москву
рассветной красной жирной чертой
проклятые тонкости, всё плохо там,
ледяной потаённый юморок
словно вызвал серых птиц отдалённый гам
в роще, даже не роще, сотне голых берёз
ты – бессмертная серость, где вам, где,
готка ль, неонацистка, сравниться с ней,
серость мартовская в дорожных лужах воде
утренние ряды уличных фонарей
хотел вам рассказать про двух девочек-сестёр,
которые махали мне вслед руками как-то раз,
я их вспомнил по дороге на каширский двор,
куда ездил, между прочим, покупать унитаз
***
Не очень давно, несколько лет назад,
на вокзале Ярославском поставили турникеты,
просто так выйти уже было нельзя
из поезда, с перрона, только с билетом
один из моих друзей-перловчан,
подъезжая к Москве, предупредил заранее:
ну, Австралия начнётся сейчас!
и действительно, началась Австралия
через мешавшие проходу железные рогатки
все, как весёлую воспринимая игру,
прыгали как кенгуру сограждане
кенгуру в пальто, в сапогах кенгуру
пронеслось через турникет кенгуриное
содержимое электрички из Фрязино,
лишь старуха (в ней было что-то куриное)
на турникете чего-то кудахтала
ударилась своим лбом об выступ потолка,
на лицо выбился клок волос седых справа,
слева струйка крови текла со лба,
словно ещё один клок кровавый
вот так неожиданно и пришла,
хотя всех и предупреждали заранее
эта за гранью добра и зла
недостижимая Австралия
Австралия, сконструированная русскими барыгами,
обрела небесные, недоступные чертоги,
чтобы её коснуться, подпрыгивали,
а тёплая кровь текла под ноги.