Анастасия Ермакова. Пластилин. – М.: Дикси Пресс, 2015. – (Серия: Романы от Дикси). – 288 с. – 1000 экз.
Главная героиня романа Полина и её муж Андрей – литераторы, пишущие не только «для души», но и ради заработка: она сочиняет любовные истории «непременно со счастливым концом» для журнала «Женские советы», а супруг-поэт – «криминальное чтиво». У них растёт пятилетняя дочь Катя. Им хочется второго ребёнка… Но истинное призвание Полины – помощь детям-сиротам. Неслучайно судьба привела её к волонтёрам, которые регулярно ездят в интернаты и детские дома, привозят ребятам подарки, устраивают конкурсы, мастер-классы и т.п. Основная сюжетная линия связана с решением Полины удочерить десятилетнюю Киру, оставшуюся без родителей.
Для этого «целый ворох бумаг надо собрать, кучу инстанций обойти». Кроме того, Андрей и Катя от идеи удочерения не в восторге. А потом возникнут и более серьёзные проблемы: муж уйдёт из дома, Полина останется без работы… Тяжёлый конфликтный характер Киры в новообретённой семье проявится в полной мере: она будет постоянно дерзить, обижать Катю, подворовывать… Полину начнут одолевать сомнения: не совершила ли она ошибку, и даже – не вернуть ли Киру в детдом?
Каждый такой дом – место, куда «страшно войти внутрь – там сразу со всех сторон хлынет горе, горячее чужое горе» брошенных детей. А волонтёрам, пытающимся им помочь, надо немало сил, великодушия и такта, чтобы вызвать доверие, найти верную линию общения с подопечными, чья психика серьёзно травмирована: «Они предательство заранее чувствуют и заранее переживают. Степень недоверия к миру у этих детей гораздо больше, чем у благополучных. Они уже с детства изгои…». У сирот «пространство недоверия к взрослым с годами уплотнилось и заледенело; чтобы растопить его, требовалось много терпения и тепла…»
Об этом немало говорится в романе, приводится и статистика: «из десяти… только один-два успешно адаптируются в дальнейшей жизни. Не потому что они такие неприспособленные, как раз наоборот, а просто они не чувствуют достаточного стремления жить». Или: каждый третий из них – в будущем «бомж, каждый пятый – преступник»… Да и в самом детдоме оградить сирот от криминала удаётся не всегда. Характерна история двух сестёр, которых едва спасли из паутины сутенёра. А другую девочку с синдромом Дауна по прозвищу Кефирка не уберегли от посягательств насильника-санитара… Шоковое впечатление производит и рассказ волонтёра Паши, бывшего детдомовца, о нравах, ещё недавно царивших в этих заведениях: регулярные избиения, групповые изнасилования слабых, самоубийства. «Дедовщина была похлеще армейской… Только в армии она всего два года, а там – до совершеннолетия».
В книге немало таких «эмоциональных ударов»: это и развёрнутые сюжеты, вроде приведённых выше, и колоритные характеры, и выразительные детали. Скажем, такая: из окон одного из детдомов открывается вид на кладбище… Здесь мрачная подробность пейзажа в свете приведённой статистики обретает значение совсем уж зловещего символа… Или: издательство «Всюду жизнь» (!), с которым сотрудничает Полина, находится в здании детской онкологической клиники… Вообще «Пластилин» – тяжёлое чтение: концентрация боли, несчастий, смертей в романе просто зашкаливает.
Вспоминается мысль из чеховского «Крыжовника»: «Надо, чтобы за дверью каждого довольного, счастливого человека стоял кто-нибудь с молоточком и постоянно напоминал бы стуком, что есть несчастные, что как бы он ни был счастлив, жизнь рано или поздно покажет ему свои когти, стрясется беда – болезнь, бедность, потери, и его никто не увидит и не услышит, как теперь он не видит и не слышит других...»
Между прочим, о волонтёрах в романе говорится: это – «особая порода счастливых людей, которым в какой-то момент стало стыдно своего счастья». Феномен воистину впечатляющий: обычные семейные, работающие, небогатые люди, которые готовы добровольно, бескорыстно взять на себя горе и боль сирот, тратя немало сил и времени.
Что касается Чехова, то Полина (а её устами автор) неслучайно признаётся в особом отношении к его творчеству. А также вспоминает мысль Достоевского (вернее его персонажа – старца Зосимы) о виновности каждого перед всеми во всём.
Предчувствие грядущих бед и лишений, готовность к ним свойственны поколению, к которому принадлежит А. Ермакова. Они взрослели во время развала некогда великой державы, резкой смены общественного строя, отказа от традиционных устоев и ценностей, поэтому остро ощущают трагизм и абсурд бытия, враждебность окружающего мира, бессилие и несовершенство человека – мотивы, часто и в разных вариациях звучащие в романе.
Их же мы в обилии найдём в прозе Ирины Мамаевой, Дмитрия Новикова, Захара Прилепина, Надежды Горловой, Романа Сенчина и других… Это общее в их мировосприятии, но есть, конечно, у каждого индивидуальные отличия, обусловленные психологическим складом, жизненным опытом и т.д. Главное, что определяет особое место Анастасии Ермаковой среди ровесников – повышенный градус совестливости, непреходящее чувство вины перед окружающими, которым она в полной мере наделила и свою героиню.
«Стоило мне, к примеру, не уступить место в метро какой-нибудь бабусе – и совесть мучила потом целый день, гналась по пятам, как злобный пёс… – признаётся Полина, – совесть не давала никаких поблажек, она была больше и сильнее, а главное – беспощаднее меня… Я постоянно чувствовала себя в чём-нибудь перед кем-нибудь виноватой… Я была виновата перед Кирой, перед Ильёй, перед Ликой и Кефиркой, перед всеми этими брошенными другими матерями детьми».
Несчастные дети – тема беспроигрышная: она не может оставить читателя равнодушным… Но – при условии абсолютной искренности автора, без намёка на спекуляцию или самолюбование. Что мы и видим в романе «Пластилин»: «Вина эта не была патетичной и зрелищной, она была тихой и простой, как трава под ногами». Таковы и воспоминания Полины о «детдомовском детстве», «хотя никогда оно таковым не было»… Оказывается, «можно помнить то, чего никогда не случалось».
…Ощущение абсурдности существования, присущее некоторым героям романа, порождает скептическое отношение к рациональным способам осмысления происходящего и решения жизненных проблем. Ведь в чём суть конфликта Киры с Полиной? Девочка чувствует недостаток любви приёмной матери, ревнует её к родной дочери – такие вот иррациональные, неподвластные разуму чувства… Есть здесь и мистический элемент: однажды «Киру стали посещать видения», проявились сверхъестественные способности: дар предвидения, умение снимать головную боль. Эта линия будет ненавязчиво развита автором, что придаст дополнительные оттенки конфликту.
А. Ермакова не упрощает свою задачу: нарисуй она Киру более покладистой (а если принять сравнение сознания ребёнка с пластилином – мягкой и податливой), то на пути к счастливому финалу не было бы серьёзных препятствий. Но нам будто хотят напомнить гоголевский призыв: «полюби нас чёрнинькими, а белинькими нас всякий полюбит»…
В то же время автор понимает: если «эмоциональные удары» будут следовать подряд один за другим, реакция читателя на них может притупиться. Поэтому используется различные приёмы – иногда не совсем обычные. Так депрессивное – вплоть до суицидального – настроение, периодически охватывающее Андрея, его жена использует как повод для не самых безобидных шуток… А рассказ о смерти бабушки Киры, написанный жёстко, с натуралистическими подробностями, начинается с детской страшилки о грозящих гибелью жёлтых шторах, что придаёт истории едва ли не пародийное звучание... Кстати, в романе звучит такая мысль: «Жизнь всегда резче выступает на фоне смерти». И, судя по всему, наоборот…
Вообще А. Ермакова нередко работает, что называется, «на грани». Касается это и языка. Словотворчеством постоянно занимаются и Полина, и Андрей (как мы помним, литераторы), и даже их дочка. В этом смысле характерно щемящее описание реакции детей-даунов на появление – стараниями волонтёров – рядом с интернатом будки с собакой по кличке Дурында: «На прогулке окружали будку, большеголовые и улыбчивые, нагибались, отталкивая друг друга, заглядывали внутрь и звали: «ЫУ! ЫУ!» Дурында нехотя вылезала, к ней тут же тянулись гладящие и галдящие руки. Они ласкали собаку… Те дети, кому не хватало места возле Дурынды, гладили будку, будто тёплого доброго друга. Собака терпеливо сносила эту густую и липкую, смолянистую любовь… Виляла хвостом, время от времени лизала протянутые к ней руки, пахнущие детским снегом, и улыбалась». Как видим, автор пишет «не по правилам», рискуя навлечь на себя упрёки их блюстителей. Но, по-моему, в подавляющем большинстве случаев такой риск оправдан: текст становится эмоционально богаче, возникают новые смысловые оттенки.
А. Ермакова мастерски выстраивает повествование. Некоторые сюжетные линии, поначалу казавшиеся случайными, необязательными, вдруг обретают неожиданное звучание, оказываются проводниками дополнительного смысла, работающего на главную идею романа. Так при беглом, не очень внимательном чтении от нас может ускользнуть, например, то, что Илья и Кефирка – дети Аллы, с которой связана тема суррогатного материнства …
В романе представлены разные стороны сегодняшней действительности, разные слои общества – от литераторов до бомжей (порой родителей детдомовцев) и гастарбайтеров. А судьбы последних в свою очередь отражают процессы, происходящие на постсоветском пространстве – в частности, Украине и Молдавии… Поиски новой работы уволенной из журнала Полины – повод показать такие «достопримечательности» столицы как магазин «Икея» или пиццерия. А заодно дать читателю представление о некоторых нюансах современных отношений «труда и капитала»… Таким образом, небольшой по объёму роман в каком-то смысле представляет собой современную «энциклопедию русской жизни». Я даже не уверен, что такая задача сознательно ставилась – очень уж органично и непринуждённо это получилось, будто само собой…
Автор «отрывается по полной» в постоянных спорах Полины со своей матерью, которая настолько «увлеклась фэн-шуем, патологически уверовав в него, как в действенную философию благополучия и полной гармонии», что каждый их диспут воспринимается как номер юмористического шоу. Сходный эффект имеет описание редакционных будней журнала «Женские советы»: его публикации, как и фэн-шуй, «дурачат одиноких несчастных баб». Кроме этих сквозных линий, есть локальные эпизоды. Например, Полина с мужем однажды из любопытства заглянули в магазин интима «Казанова», где посетителей «продавец явно не собирался отпускать… без покупки».
Более сложную функцию выполняет фигура «полусумасшедшей старухи» Алевтины Фёдоровны. По её устным воспоминаниям Полина, ищущая любую возможность подработать, взялась написать книгу. Однако каждый раз мемуаристка рассказывает о себе взаимоисключающие вещи: «То она была известной оперной певицей, то учительницей в сельской школе, то виртуозным ювелирным мастером, изготавливающим украшения для жён членов ЦК партии. Бездетная старая дева легко превращалась в измотанную несчастливыми браками кокетку, до сих пор ищущую своего единственного». В результате получился «роман о множестве её судеб, прожитых полноценно и истово, и какая из них была реальной – не знает никто». В этих безумных фантазиях Полина улавливает сладостно-тревожный мотив влияния любви на судьбу человека. «Какая-то манкая жуть, – признается она, – держала меня час за часом возле этой старухи».
Однажды та нагадала Полине на кофейной гуще (!): муж вернётся, они вырастят троих детей. «Двое своих, один приёмный… А в целом жизнь будет трудная. Маеты вижу много, а счастья мало». Позже, узнав историю Киры, скажет: «Быть может, эта девочка… в конце концов будет оправданием вашей жизни».
Пророчества начнут сбываться, когда Кира заболеет. Её недуг станет своеобразным катарсисом. Полина вдруг ощутит мощный прилив любви к ней и уверенность: это её дочь…
…А мы стали свидетелями знаменательного события. Впервые за последние четверть века появился роман об остроактуальном и болезненном явлении – сиротстве в современной России. О его масштабах можно судить по тому, что сейчас брошенных детей больше, чем после Великой Отечественной войны. Кроме нескольких книг для подростков, выпущенных недавно, я не припомню заметных произведений такого рода. «Пластилин» – произведение яркое и глубокое – достойное начало восполнения зияющего пробела.