Андрей Рудалёв. Четыре выстрела: писатели нового тысячелетия.
– М.: Молодая гвардия, 2018.
– 505 [7]. – 1000 экз.
Вопросы остаются
При виде книги северодвинского критика Андрея Рудалёва «Четыре выстрела» возникает ощущение некоторой неловкости. Исходной идеей оформления этого издания художник Сергей Хозин избрал скульптурный комплекс, высеченный в скалах на горе Рашмор (США, штат Южная Дакота). На протяжении пятнадцати лет группа скульпторов-каменотёсов под руководством Г. Борглума высекала в граните изображения четырёх американских президентов: Дж. Вашингтона, Т. Джефферсона, Т. Рузвельта и А. Линкольна. Сегодня 18-метровое изваяние пользуется большой популярностью у туристов и стало одной из визитных карточек Америки.
Судя по всему, оформителю и художественному редактору эта идея показалась революционным и весьма выгодным пиар-ходом: четыре популярных и сравнительно молодых русских писателя (Захара Прилепина, Сергея Шаргунова, Романа Сенчина и Германа Садулаева) приобрели таким образом монументальное обличие и невероятный вес.
Трудно сказать, согласовывали издатели это визуальное решение с автором текста или нет, но представляется, что своеобразное стеснение должны были испытать и герои критического исследования. Я лично знаком с тремя из них и могу засвидетельствовать, что они – люди вдумчивые, вменяемые и совестливые. И дело даже не проявленной здесь гигантомании: сам образ, состоящий в подстановке лиц русских прозаиков (один из них, на минутку, депутат Государственной Думы России!) на место американских президентов, выглядит довольно сомнительным.
Тут вспоминается метафора из стихотворения Анатолия Брагина, в котором ангел, несущий добрую американскую душу в рай, по оплошности роняет её над Россией, в результате чего в нашем селении рождается мальчик с душой, импортированной из США…
Впрочем, об этом довольно. А. Рудалёв провёл кропотливую и добросовестную работу. Он искренне увлечён избранной темой, которая, вероятно, станет если не главным делом его жизни, то займёт в ней центральное место. Видно, что он с большим почтением и душевной приязнью относится к своим героям, что можно только приветствовать. Замечательно, когда критик относится к материалу не бесстрастно, а с живостью и теплотой. Жаль только, что уважение приводит к тому, что автор порой смотрит на писателей снизу вверх, как бы приподнимаясь на цыпочки.
Речь не о том, что критик впадает в чрезмерную комплиментарность; он не скрывает, в частности, что его любимые прозаики нередко попадают под перекрёстный огонь современной критики. Рассказывая об отношениях оппонентов Захара Прилепина, он обильно цитирует нелицеприятные отзывы о его сочинениях, не стараясь приукрасить его портрет.
Вспоминается случай, как на заседании одной из комиссий по книгоиздательству обсуждалась заявка на книгу, называвшуюся как-то вроде «Всё о Романе Сенчине». Члены коллегии с удивлением констатировали, что большинство собранных под одной обложкой рецензий на книги молодого автора оценивают его достижения скорее скептически, отмечают некоторую вялость, анемичность, заторможенность прозы. Однако же раз за разом обращаются к разбору его новых сочинений.
Вот вопрос, который витает в воздухе: что послужило причиной того, что перечисленные здесь писатели приобрели у нашей читательской аудитории широкую известность? А ведь достичь этого практически не удалось не менее одарённым представителям предыдущей литературной генерации. Многие из них (В. Бацалёв, Ю. Доброскокин, П. Паламарчук, Н. Шипилов и др.) ушли из жизни, не отхлебнув глотка читательской славы. Даже Паламарчук, создатель монументального сборника «Сорок сороков» не получил широкого признания.
Нынешние лидеры своего поколения, что называется, пробились. Так что же помогло им проломить лёд критического равнодушия и читательской холодности? Масштаб литературного дарования или умение правильно выстроить писательскую стратегию, своеобразная ловкость, необходимая при штурме высот славы? А. Рудалёв пытается сформулировать понимание этого предмета, но это удаётся не до конца. Порой аналитический скальпель в его руках превращается в иголку с ниткой, на которую нанизываются отзывы других специалистов. Критик комментирует эти суждения, но всё равно текст приобретает характер дайджеста, подытоживающего чужие мнения, но не дающего ответа на важные вопросы. Очевидно, со временем Рудалёв ещё вернётся к начатому разговору, который следует вести не высокопарно, а вдумчиво и аналитично.
Название книги, по собственному признанию автора заимствовано им у Рюрика Ивнева, который в 1921 году так озаглавил сборник эссе, посвящённых друзьям-имажинистам: Есенину, Кусикову, Мариенгофу и Шершеневичу. Этот ход подсказал Прилепин, и он кажется более уместным, чем придумка с гранитными фигурами.
Некоторыми досадной лакуной рудалёвского сборника следует назвать также его рассуждения о новом реализме без какого-либо упоминания о том, на каком методологическом фундаменте (на пустом месте может вскочить разве что прыщ) возникало это литературное направление: даже не упомянут ряд конференций и круглых столов, в которых участвовали такие авторитетные люди, как Леонид Бородин, Вера Галактионова, Владимир Гусев, Анатолий Ким, Юрий Мамлеев, Александр Мулярчик, Пётр Палиевский и др. Выступали там и Сенчин с Шаргуновым. В ходе тех встреч было сформулировано и предложено для обсуждения немало существенного. Для Рудалёва, как видно, это всё – terra incognita, что совсем не красит его как исследователя. Впрочем, у него есть всё для того чтобы восполнить этот пробел.
Сергей КАЗНАЧЕЕВ
Больше, чем вид искусства
Андрей Рудалёв проделал фундаментальную работу, досконально исследовав творчество четырёх писателей: Романа Сенчина, Сергея Шаргунова, Захара Прилепина и Германа Садулаева. Что особенно важно, в литературоведческом анализе Рудалёва названные авторы представлены не статично, а в поэтапном и вполне ощутимом развитии, мировоззренческом и стилистическом, от произведения к произведению. Наблюдения критика о каждом из них точны и полновесны, и некоторая доля субъективности лишь делает их более убедительными.
Вот несколько цитат:
«Цель Сенчина-писателя – борение с пустотой, с искусом имитаций, с размениванием на пустяки, мелочи, которые не дают человеку возможности поднять голову и выпрямиться в полный рост. Он чётко осознаёт свою миссию и поэтому предельно последователен... Внешне он не самый жизнерадостный писатель, но в его кажущейся беспросветности много света, иначе в ней не было бы никакого смысла».
«В отличие от Сенчина, Сергей (Шаргунов. – А.Е.) любит метафизику, прислушивается к её потокам, он везде видит проявления мира иного, определённые сигналы, в которые нужно уметь вчитываться, чтобы понять их провиденциальный смысл... Авторское «я» – это не зацикленность на себе, не карикатурный нарциссизм, а средство познания внутренней физики через себя...»
«Прилепин – образец чувственного писателя. Для него крайне важно чувство сродства. Он вовсе не почвенник, он сам почва, он растворён в ней, её голос, её дух, её тепло, её жизнь. Через это сопричастие он постоянно переживает чувство полноты, цельности. Поэтому для него невозможны депрессия, хандра, сплин. Да и тот же кризис среднего возраста...»
«Человек окружён мнимостями, его представления о себе во многом из них состоят. У Садулаева традиционно всё связано, всё переплетено. Причём не только в пределах одного текста, а во всех его произведениях. Система взаимосвязей уходит и за пределы видимого, объективной данности. Данность обманчива. В ней много искажений. Чтобы понять, надо уловить систему взаимосвязей. Герман (Садулаев. – А.Е.) погружается в изучение этих нитей, этих узлов».
Интересна книга ещё и тем, что Андрей Рудалёв постоянно сравнивает этих писателей между собой, находит нечто общее, поколенческое, возникшее на сломе эпох. Их объединяет особое ощущение долга сохранять высокую планку русской литературы, потому что «литература в России всегда была больше, чем вид искусства, она вышла из веры и всегда плотно с ней связана».
Анастасия Ермакова