Через несколько дней Валентин Хоров улетел в Москву. О случайной встрече с Юрием Владимировичем в санатории «Красные камни» никому не рассказывал. Взялся за кандидатскую диссертацию – о спецоперациях советской разведки в Средней Азии и в Иране, о кознях британской секретной службы в 1920–1930-е годы. Материалы архива захватывали воображение. Чего стоят одни только признательные показания Якова Блюмкина – убийцы посла Мирбаха, участника чекистского паломничества на Тибет, создателя иранской компартии, расстрелянного в 1929 м за тайную преданность Троцкому! Романист за этим шальным одесситом не угнался бы. Даже у Юлика, увековечившего один из псевдонимов Блюмкина (Исаев), слабо получилось… Защититься диссертанту Андропов не дал. В октябре 1964 го вызвал в ЦК. Вечером 14 октября Валентин вошёл в третий подъезд на Старой площади, поднялся на третий этаж, где в димитровском кабинете располагался Андропов. Начальник секретариата (Юра Плеханов) ему:
– Ждите. Юрий Владимирович на пленуме.
Прождал почти три часа. Около девяти появился Андропов – подтянутый, бодрый, весёлый и явно чем-то очень довольный.
– Извини, заставил тебя ждать. Проходи. Можешь поздравить: проводили-таки Хрущёва на пенсию…
Проговорили около получаса – о должностных обязанностях Валентина и новых задачах в связи с нарастанием подрывной деятельности западных спецслужб в странах социалистического содружества. Андропов дал ему на раскачку три дня, выдернул из Дипакадемии, оформил на работу в свой отдел, где до недавнего времени служил сын Дзержинского – Ян, и начал Валентин мотаться то в Чехословакию и Польшу, то в Венгрию да Болгарию, но чаще всего – в Восточную Германию, где поработал с испанской диаспорой, восстановив, по совету Андропова, отношения со своим университетским однокурсником Хосе, мечтавшим об очищении родины от франкистов.
В мае 1967-го высокий покровитель Валентина переехал со Старой площади на Лубянскую, сталинградец Володя Крючков (не забывший о былом покровительстве Хорова-старшего) стал начальником секретариата председателя КГБ. Вскоре и Валентин пошёл на повышение – за активное участие в предотвращении госпереворота в одной из дружественных нам стран. И сам председатель вручил ему 20 декабря орден, пятизарядный тульский карабин и ордер на трёхкомнатную квартиру в номенклатурном доме на Воробьёвском шоссе. Предложил ему «легализоваться» и перейти на работу в 11-й отдел Первого главного управления КГБ с перспективой быстрого роста. Но Валентин, поблагодарив за доверие, от этого предложения отказался. Послушал жену: остался в аппарате ЦК, чтобы уж совсем не переходить на «казарменное положение», правда, из андроповского отдела по связям с рабочими и коммунистическими партиями соцстран ушёл в отдел пропаганды, куда его как специалиста по противодействию идеологическим диверсиям пригласил один из заместителей завотдела сталинградец Лукич (Г.Л. Смирнов).
Первым же замом тогда был Александр Николаевич Яковлев.
– Присмотрись к нему хорошенько, – сказал Андропов, выходя с Валентином из своего кабинета на Лубянке в коридор. – Что он за человек? Обрати внимание на его выступления на совещаниях. Неординарен, остроумен, необычайно хорошо информирован. Впечатление такое, что он пользуется какими-то недоступными его коллегам источниками. Внешне доброжелателен, а по сути скрытен и хитёер, как никто. Кажется, не догматик, много хорошего может сделать по линии контрпропаганды, но не делает. Почему? О продолжении наших с тобой контактов, само собой разумеется, никто знать не должен. Ты на новом участке работы…
Яковлев же, со своей стороны, настороженно отнёсся к появлению в отделе нового сотрудника, по слухам, близкого к председателю КГБ. Как-то пригласил его к себе в кабинет:
– Валентин, сбегай за сигаретами. Я запамятовал в хлопотах, не купил.
Тот достаёт свою нераспечатанную пачку и кладёт перед ним:
– Пожалуйста, курите.
– «Новость»? – прищурился Яковлев и глянул на него из-под мохнатых бровей злыми, колючими глазами. – Ну и дрянь же ты куришь!.. Ладно, присядь. Я тебе прямо скажу: у нас таких эрудированных и мыслящих сотрудников, как ты, в отделе нет. Да и в аппарате ЦК – по пальцам пересчитать. Я тут советовался с Евгением Максимычем. Ты знаком?.. По докторской. Хочу разобраться во внешнеполитических доктринах американцев. Ведь и им надо выползать из холодной войны. Наверняка готовят какие-то варианты для компромисса. Подумай, как взяться. Сам знаешь о моей загруженности. Набросай что-нибудь вчерне. Обсудим…
На следующий день Валентин заказал для своего нового шефа несколько монографий из цековской библиотеки, включая переведённые для служебного пользования работы «гадкого полячишки» Бжезинского, уже нащупавшего к тому времени самое слабое звено в цепи «стран социалистической ориентации». Но никаких набросков от себя Яковлеву не предложил. Обсуждение пришлось отложить. Валентин сослался на работу с материалами съезда.
– Ну, ты всё же подумай на досуге, – Яковлев кольнул его настороженно-холодным взглядом. – Я тебя не тороплю…
Вскоре диссертация была представлена к защите. Говорили, руку к тексту приложил один из наших собкоров в США – Закатов, что и всплыло незадолго до предполагаемой защиты. Пришлось отменить запланированное мероприятие. Яковлев ездил к Максимычу в институт, умолял спасти от разоблачения и скандала. Тот внял мольбе, прикрыл потянувшегося к науке амбициозного партийного функционера, и он получил-таки степень доктора исторических наук без защиты – «по совокупности», а через два года – звание профессора, обскакав завотделом науки Трапезникова, бывшего директора сельского клуба.
В ноябре 1972-го Яковлев с согласия своего покровителя Суслова опубликовал в «Литературной газете» статью «Против антиисторизма», задев разом всех пишущих горячих патриотов – писателей-деревенщиков, а также окопавшихся в институте мировой литературы новоявленных славянофилов и почвенников, вернувших в Москву из захолустья (при прямой поддержке Андропова) затравленного гения – Михаила Бахтина.
Андропов отреагировал немедленно, позвонил Валентину:
– Читал статейку нашего подопечного?
– А как же…
– Что скажешь?
– По-моему, несколько претенциозно…
– Да, вредная публикация. Валентин Михайлович, ты мне как-то рассказывал о своей поездке с Шолоховым в 49-м по местам боёв чуйковской 62-й армии. Можешь переговорить со стариком, узнать его мнение?..
Валентин, рискуя вызвать недовольство Суслова, связался с Вешенской. В ЦК, мол, интересуются, как «певец Тихого Дона» оценивает яковлевский опус. Шолохов со свойственной ему в те годы трезвостью мысли оценил жёстко, не подбирая литературных выражений. Мало того. Позвонил самому Леониду Ильичу. Брежнев возмутился выходкой Яковлева:
– Этот м…к хочет поссорить нас с интеллигенцией!
Ну и послал проштрафившегося бюрократа, правда, не туда, куда хотел автор «Тихого Дона», а – по спасительной для Яковлева рекомендации Суслова – в Канаду, где тот восстановил некоторые свои «особые неофициальные связи», налаженные им ещё в 1959-м в период стажировки в Колумбийском университете в компании с будущим руководителем внешней контрразведки «арабистом» Олегом Калугиным, его коллегой по ПГУ Геннадием Бехтеревым и «грушником» Юрием Стожковым. И Шелепин, и Семичастный знали о несанкционированных контактах Яковлева с сотрудниками американских спецслужб, но не трогали его, не получив высочайшей санкции. И Андропов ненавидевшему КГБ «проходимцу» явно не мешал, приняв под давлением Брежнева сусловскую идею использовать номенклатурного вольнодумца для установления неформального канала связи с влиятельными фигурами в США, надеясь, что антисоветчик Яковлев – двухголовый – не сможет выйти из-под контроля КГБ. Валентин вспомнил этот эпизод в 1986 году, когда, оказавшись за кулисами сцены Кремлёвского дворца съездов в перерыве заседания, увидел в тускло освещённом коридоре Горбачёва, семенившего за прихрамывавшим широкозадым Яковлевым.
– Сашок! Сашок, подожди! – умолял уходившего архитектора перестройки запыхавшийся генсек. Яковлев оглянулся и ответил резко:
– Отстань! Надоел! Мне некогда…
Да, уже тогда Яковлев был на деле первым человеком в разваливавшемся «общенародном государстве», о чём и не мечтал в шестидесятые, когда шестерил на Старой площади, заискивая перед лжепророком мирового коммунизма Сусловым, а в 1970-е под крышей нашего посольства в Канаде выполнял миссию контактёра, обеспечивая неофициальный канал связи ЦК партии с кланом Рокфеллеров. Через год, в марте 1987-го, Яковлев, самый дееспособный член горбачёвского Политбюро, позвонил Валентину и предложил войти в команду «реформаторов». Услышав вежливый отказ, разозлился:
– Совсем скис? Смотри, останешься на обочине истории! – и бросил трубку. Валентин не жалел об окончательном разрыве со своим бывшим шефом. А тот через год понизил его статус, выведя его должность из номенклатуры ЦК КПСС, ограничив для него доступ в коридоры власти. Зато старый знакомый Яковлева по стажировке в Колумбийском университете – генерал-майор Калугин – оказался на подступах к вершине, едва не заняв должность руководителя Службы внешней разведки, что могло привести к превращению ПГУ в филиал ЦРУ.
И вот уже младший Хоров – Александр – той же обманной весной 1987-го в Академии общественных наук всматривался в неожиданно взлетевшего на партийный олимп коллегу своего отца, когда тот – ныне секретарь ЦК по идеологии – с трибуны разъяснял собравшимся в зале «инженерам человеческих душ» азы неудобоваримого горбачёвского «нового мышления», наспех надиктованные им для генсека минувшим летом на госдаче в Абхазии. Да, глаза нехорошие, колючие. Зловеще поблёскивают, скользя по знакомым лицам литераторов-инакомыслов. В зале – тишина, всеобщее онемение. Яковлев выступал без шпаргалки, импровизировал, жонглируя цветистыми фразами: «Мы должны сбросить вериги тридцать седьмого года!..» Хмурый главред журнала «Знамя» Бакланов жадно внимал, кое-что записывал. Рядом, слева от Александра Хорова, каменел озадаченный драматург Михаил Шатров с мертвенно-белым, словно напудренным лицом. Не нравился ему «свежий ветер перемен». Между тем по яковлевскому сценарию на трибуну выдёргивали из зала то какого-нибудь омолодившегося духом демократа, то очумевшего от любви к своей «малой родине» деревенщика. В нарушение сценария к микрофону прорвался взъерошенный публицист Скопцов, закалякал мягко, вкрадчиво «и нашим и вашим», а в основном про себя: я, дескать, самый молодой зам. главреда нашего самого читаемого журнала и страшно рад набирающей обороты гласности…
В 1990-м председатель КГБ Крючков получил новую информацию по линии внешней разведки о сотрудничестве члена Политбюро Яковлева с ЦРУ, о его намерении «ударить по КГБ в целом». Доложил Горбачёву, которому всё ещё доверял, предложил провести проверочные мероприятия. Генсек заёрзал в кресле, вскочил, забегал в смятении по кабинету:
– Я посмотрю, посмотрю… Неужели это Колумбийский университет, неужели это старое?!
Но санкции на проверку связей Яковлева с кураторами из ЦРУ не дал. Видно, не сразу понял тогда Владимир Александрович, кто в сложившейся ситуации был господином, а кто – рабом, кто архитектором, а кто – прорабом, хотя чувствовал, что демонтаж системы начался, и по-интеллигентски переживал – вместо того, чтобы действовать решительно, как четвертью века ранее собирал силы для смещения Хрущёва бывший куратор засевшего в Беломорске Андропова Шелепин, правда, и он не всё просчитал, противопоставив слабовольному Брежневу сталинского любимца Косыгина: посредственность быстро подмяла выдающегося человека, как всегда бывает в России. И когда на Мальте в 1989 м в присутствии посвящённого Яковлева Джордж Буш приоткрывал жизнерадостному профану Горби часть глобального сценария «Анаконда», связанную с развалом сформированного Сталиным после войны восточного блока и удушением красной России, КГБ уже не влиял на ситуацию, едва успевая вытаскивать из дальнего зарубежья своих засвеченных «прожектором перестройки» кротов.
А в 1967-м – почти никаких явных признаков грядущей катастрофы, хотя некоторые зловещие последствия хрущёвской оттепели с её гонениями на Церковь уже можно было наблюдать невооружённым глазом. Бывший комсомольский функционер В.Е. Семичастный на посту председателя КГБ направлял время от времени на Старую площадь в отдел пропаганды и агитации письма об антисоветских настроениях «творческой интеллигенции». Прозевал готовившуюся к бегству из страны Светлану Аллилуеву, не подозревавшую о задуманной в Кремле реабилитации оклеветанного Хрущёвым Сталина. Полвека прошло с тех пор, а Хоров-младший всё не может забыть того осеннего вечера, когда отец, вернувшись со Старой площади домой – в хрущобу на Бутырском хуторе, не ужиная, припал к приёмнику «Беларусь» (подарок несостоявшегося хрущёвского наследника Фрола Романыча Козлова), ловя волну Би-би-си, вслушиваясь в звучавшие из затуманенной дали «Двадцать писем другу». Сынулька же, расположившись рядом на тахте, листал подаренную отцом тяжёлую книгу в твёрдом бежевом переплёте «Учись рисовать», рассматривал голову Аполлона, поглядывал и на застывшего у приёмника отца, не понимая скрытого смысла его оцепенения. Так и промолчали вдвоём в тускло освещённой комнатке до прихода матери… За ужином же, между прочим, спросил отца:
– Пап, а кто такой Хрусталёв?
– Ну ты подумай! – удивился тот, выразительно глянув на Алину. – Казалось, не слушал, а фамилию сталинского охранника запомнил. У Аллилуевой ведь всего одна бериевская фраза мелькнула: «Хрусталёв, машину!»
– Ничего удивительного: Наташа Хрусталёва – Санькина одноклассница. Я же говорила тебе, Валь! – напомнила мужу Алина…
И вот сбылась давняя мечта Алины: переехали Хоровы перед новым, 1968 годом из хрущобы в уютную квартиру в номенклатурном финском доме на Воробьёвке, и началась у них новая жизнь с какими-то неизвестными им ранее удовольствиями, частыми застольями, красными винами из магазина «Варна», какая-то, прямо скажем, более яркая и насыщенная впечатлениями жизнь, чем прежде. В феврале отметили с Алиной тринадцатилетие брака. Позвали коллегу-журналиста морячка Гошу с супругой-художницей – черноглазой Норой. Неплохо посидели. Гошу первый раз так прорвало: рассказал, как прошёл с войсками Второго Украинского фронта «сыном полка» до австрийского Баден-Бадена, как отучился после войны в мореходке и надышался моряными ветрами, наплавался всласть почти до полного отупения, после чего и бросился в журналистику, потянулся уже к чернильному морю и бумажным берегам. Вспомнили и студенческие 50-е, пропели под гитару «Бригантину» и «У Чёрного моря», порадовались подготовленному к изданию четырёхтомнику Хемингуэя.
– Да, «По ком звонит колокол» – лучший роман о любви! – промолвила с придыханием Нора, извлекая из сумки тряпичную фигурку чёртика с крысиным хвостом, сжимавшего в когтистых лапах чёрное число 13.
Полюбовавшись преподнесённым подарком, Алина разместила его на полке серванта:
– Валь, глянь, какая прелесть!
– Да уж, – хмыкнул Валентин, – выскочил из «Вечеров на хуторе близ Диканьки» мелкий пакостник…
– Валёк, а мы тут с Норой книгу бывшего сталинского наркома Авторханова прочитали, – решил похвастаться Гоша. – Ну, я тебе доложу, удручающая информация! Ночь не спали…
– Нашли кого читать, – помрачнел Валентин. – Вы хоть знаете, что за гусь этот Авторханов? Перебежчик. С 1942-го сотрудничал с абвером, после войны – с ЦРУ, преподавал в американской разведшколе в Гармиш-Партенкирхене. Прочитал – помалкивай, ни с кем не делись, если дорожишь работой. Зацепят тебя – я уже помочь не смогу…
В декабре съездили всей семьёй в цековский пансионат на Клязьме. Санька впервые поиграл в бильярд. Отец научил его держать кий, раскрыл и кое-какие секреты игры. Главный же из них: как и в поединке, когда наносишь удар мечом, важна победная направленность волевого импульса. И долго после этой поездки снилось мальчишке новенькое зелёное сукно и сверкали во сне разбегавшиеся от удара костяные шары, и часто ни с того ни с сего, даже во время какого-нибудь урока, видел он, как трепыхался в белой сеточке забитый в лузу красный шар. А летом овладевал мастерством уже в кратовской бильярдной, куда иногда захаживал отцовский знакомый и сосед по Новопесчаной – молчаливый испанец с дачи № 5. Играя, отец перебрасывался с ним фразами на испанском. Мать, заглядывая в бильярдную, дарила улыбки: молчун был её сослуживцем, занимался историей компартии Испании, правда, появлялся на работе редко, в предпраздничные дни, в тёмно-синем костюме со звездой Героя Советского Союза. На вопрос имэловцев, за что наградили, отвечал коротко:
– За боевые заслуги.
Через двадцать лет отец открыл сыну тайну: то был главный участник операции «Утка», ликвидатор Троцкого – агент-боевик Рамон Меркадер…
В ТЕМУ
Бильярдная в посёлке ЦК КПСС Кратово, где была предоставлена дача освобождённому из мексиканской тюрьмы Герою Советского Союза Рамону Меркадеру. Сюда изредка заглядывал завсектором отдела ЦК по связям с коммунистическими и рабочими партиями соцстран В.А. Крючков – «тень Андропова». Здесь же в 1960-е годы мальчишкой «оттачивал глаз» будущий начальник управления СВР, работающего против главного противника России.