95 лет назад, 29 октября 1929 года, родился Евгений Максимович Примаков. Единственный представитель своего поколения, удостоившийся памятника в столице страны, которой служил добросовестно, с умом и талантом.
Он во многих отношениях был исключением из правил. Примаков стал одним из немногих крупных деятелей горбачёвского времени, без которого не смогли обойтись и после 1991 года. Когда в 1996 году Евгения Максимовича назначили министром иностранных дел, ликовали не только в России, но и в Югославии, во многих арабских странах, везде, где с уважением относились к нашей стране. А ведь он возглавил МИД в некомфортные, аварийные времена.
Официальное определение той эпохи звучало красиво: «новая Россия», «эпоха реформ». Для немногих это были годы больших возможностей и притягательного риска. Но в народе закрепилось иное: «бардак», «развал», «дикий капитализм», а позже, уже в XXI веке, – «лихие девяностые», «ненастье». Отказавшись от советской идеологии, новые хозяева жизни невольно выбирали некую противоположность «моральному кодексу строителя коммунизма».
Одним из самых цитируемых в те годы стало пушкинское «пир во время чумы». Рядом с этой формулой обычно фигурировало гордое слово «презентация». Этим иностранным термином определяли любой банкет по любому поводу. Как правило, громкие начинания, за которые провозглашали тосты на этих застольях, забывались уже на следующий день. При этом мало кто сомневался, что происходящее в России схоже с чумной эпидемией. Особенно остро это чувствовалось летом 1998 года, когда Примакова почти «призвали на царство», а точнее – уговорили возглавить правительство. Пожалуй, впервые эту должность занял гуманитарий-интеллектуал, замечательный журналист и исследователь с аналитическим складом ума. Знаток Востока и русской литературы, экономики и контрпропаганды. И, что оказалось особенно важным, человек, который умел разбираться в людях и хорошо понимал, чем компетентность отличается от всезнайства. Он собрал правительство не прожектёров, не балагуров, не царедворцев, а знатоков своего дела. Примаков показал себя жёстким руководителем, но специалистам высокого уровня, проверенным в деле, доверял.
Казалось бы, Евгений Примаков стал председателем правительства, когда в народе растаяли надежды на то, что Россия преодолеет кризис. Но опирался Примаков на то, что, несмотря на торжество криминала на улицах и в высоких кабинетах, людям свойственно верить в лучшее. И в глубине души оставалось ожидание, что ненастье отступит – и жизнь войдёт в спокойное русло, а «капиталистическая Россия» достигнет хотя бы восточноевропейских стандартов. И люди получат передышку от рыночных метаний.
Помните лето 1998 года? Дело не только в экономическом крахе, который стал результатом нескольких лет авантюрной политики. Примаков – и это не лукавство – не стремился в кабинет председателя правительства. Ему хватало проблематики и планов в МИДе, в котором Евгений Максимович только-только создал слаженную, на редкость профессиональную команду, которая сопротивлялась американскому давлению на иракском и сербском направлениях. Но другой кандидатуры на роль «спасателя» тогда не было. Доверие к молодым политикам, которых выдвигал президент Борис Ельцин, как и к таким «тяжеловесам», как Виктор Черномырдин, в те дни сошло на нет. В Примакове видели человека, прочно связанного со старой кремлёвской традицией, «державника». Потом наши либералы запустили миф, что его главная заслуга в том, что на посту председателя правительства он «ничего не сломал», а рыночные реформы сами по себе начали действовать. Это блеф.
Примаков изменил очень многое. И в экономике, и в психологии, в самоощущении страны. Он излучал надёжность, уверенность в себе и в стране. В том, что Россия всегда возрождалась после неурядиц и трагедий. Это ощущалось и на высоких приёмах, и, например, на футбольном матче или на залихватском юбилейном вечере МХАТа. А ведь в то время хорошим тоном считалось называть СССР и Россию страной дураков, которой впору только учиться у западных учителей и каяться за всевозможные прегрешения.
Примаков переломил эту тенденцию. Другое дело, что не следует впадать и в иную крайность – в великодержавное хвастовство. Переоценивать свои силы так же опасно, как и недооценивать. Эту истину Примаков тоже отлично понимал и, несмотря на тбилисский темперамент, не рубил сплеча. Его миссию можно сравнить с тем, что сделали для России фельдмаршалы Пётр Салтыков и Михаил Кутузов. Первый спас положение в трудные дни Семилетней войны, о роли второго и напоминать не стоит. Подобно Евгению Максимовичу, в решающие для страны моменты эти люди приняли бразды правления, когда им перевалило за 60. В этом смысле феномен Примакова особенно важен: он был представителем наиболее образованного поколения наших управленцев, которое искусственно вытесняли из власти в 1990 е «молодые реформаторы» и такие же молодые дельцы. Примаков привнёс в нашу политическую жизнь опыт и взвешенность, которых были лишены скороспелые вожаки реформ.
По сравнению с «телевизионными» ораторами того времени, которые, от Владимира Шумейко до Ирины Хакамады, постоянно искали повода для саморекламы, для эпатажа, он выглядел солидным политическим классиком. Его без преувеличений можно было назвать мудрым человеком. Примаков недолго – всего лишь несколько лет – находился в центре общественного внимания, но преподал нам немало уроков.
До Примакова больше десяти лет – начиная со встречи Горбачёва и Рейгана в Вашингтоне – СССР и Россия волочились в обозе США. Мы сами завели себя в тупик. Отказались от политического капитала, который накапливался как минимум с 1945 года. Примаков не мог вернуть то, что пустили по ветру его предшественники. Но он показал, что есть и другие направления для взаимодействия – и Восток, и недавние союзники СССР в Африке и Латинской Америке, и бывшие советские республики, с которыми Москва просто разучилась разговаривать. И России следует не копировать чью-то тактику, а искать собственную стратегию.
Примаков не только развернул самолёт над Атлантикой, когда американцы приняли решение о бомбардировках Югославии. Он подвёл черту под временем «лимонов», под временем безоглядного и гибельного отрицания собственного прошлого. Рождалась новая эпоха в истории России – ещё не сложившаяся, но гораздо более жизнеспособная, чем эксперименты «молодых реформаторов». Хотя бы потому, что Примакова в 1990 е понимали и уважали в народе. Он ничего для этого не предпринимал, не устраивал никаких шоу, не увлекался громкими заявлениями. Будучи настоящим острословом, в публичной жизни редко прибегал к юмору, предпочитая деловой стиль.
В отличие от предшественников он, казалось, никуда не спешил, но везде успевал. И вызывал ассоциации с политическими обозревателями брежневского времени, по которому в то время многие уже испытывали ностальгию. Это внешняя сторона. Но в ней был и важный подтекст: Примаков не отказывался от наследия советской власти. И не играл по правилам коррупционеров, да попросту – уголовников, которые к тому времени успели многое прибрать к рукам. Многое, да не всё.
Он резко поменял правила игры. Его, в прошлом – замечательного журналиста, правдиста, не любили тузы массмедиа, а Примаков не считал их «четвёртой властью» и не поддавался на шантаж. Не принимал искусственных сенсаций и разнузданного стиля, столь характерного для тех времён. И это высоко оценили в обществе, уставшем жить по лукавым законам рекламы: «Не обманешь – не продашь». Ему поверили – и не прогадали. А в его лице впервые за 10–15 лет поверили государству. До сих пор мы сохраняем импульс того доверия.