У нас уже стало традицией посвящать мартовский выпуск творчеству подмосковных писательниц. Это не только галантность, привязанная к празднику 8 Марта, но и трезвый реализм. Как правило, в ЛИТО нашей области большинство составляют женщины, да и за пределами объединений они преобладают, потому что им труднее оторваться от домашних очагов. Поэтому при сбалансированном формировании страниц женщины остаются ущемлёнными. Мартовской страницей мы в какой-то степени стараемся исправить этот перекос.
Фрязино
***
Рифмуется только то, чего никогда
и не было.
Зелёное и золотое, сиреневое и белое,
Мягкое, луговое – былинки и небылицы,
Слово находит слово, словно ладони – лица.
Тянутся солнцепёки, камни в ручье щебечут,
Имя твоё созвучно с лепетом нашей встречи,
Или ещё – со смехом летней
дождливой крыши.
Всё рифмовалось ладно, да ничего не вышло.
***
может, конечно, я тебе и никто
может, конечно, вкус у тебя не слишком
но всё равно – потрудись мне подать пальто
и донести до дома цветы и книжки
11-й класс
Пропущенный урок и тройка-загогулька:
«Шевченко, ты вообще читала или нет?»
На школьном козырьке корявые сосульки,
И солнечный огонь в директорском окне.
Дерутся воробьи за тёплый подоконник,
И каждый за своих радеет воробьёв!
Одиннадцатый «Г», пожалуйста, спокойней!
Учителю на стол – журнал с Катрин Денёв.
Без шапки на мороз, одеть хотя бы свитер!
Контрольная в четверг,
английский is not good…
Ругается семья, и стонет репетитор:
За ясные глаза учиться не возьмут!
Смеюсь в пустом дворе и каблуком осколок
Искрящегося льда раскалываю вдрызг!
Не надо одобрять мои стихи, филолог,
Займитесь ерундой – вы здесь специалист!
Тихоня, а смотри, как осмелела к маю!
И если так пойдёт, что будет к сентябрю…
Простите, я опять вас чем-то оскорбляю?
Смотрите глубже – я… вас искренне люблю!!!
***
Пылит тополиная вьюга
И смотрит пытливо в глаза.
Мы издали знаем друг друга,
Но всё ж торопиться нельзя.
Торопятся дни и недели,
И дети бегут по двору…
Но кто же спешит в самом деле
С горящей свечой на ветру,
С огнём, что ещё беззащитен,
Со словом, в котором огонь?
Так медлит и солнце в зените,
И перед ладонью – ладонь.
Летят по бульвару трамваи,
И люди в трамваях летят.
А я не спешу, сознавая:
До счастья два шага и взгляд.
Бывшая Россия
Кто-то жил в этой длинной России,
В снегопадной деревне в три дома
С эхом звёздно-соснового гула
В непривязчивой к счастью душе,
Он оставил следы у вагонов,
Он прошёл вдоль советских составов,
В новой родине сделавшись беглым,
Уходя от камней и ножей.
Мы очнулись на родине новой,
Где уже ни креста, ни Союза,
Только бывшее в недрах сиянье
Призывает к себе из глубин,
Как берёзовый снег на три дома,
Как зажатое в сердце молчанье,
Как любовь, пережившая память,
К той стране, что давно позади.
Провинциальный мир
с автобуса сошла и потихоньку к дому
бреду себе, бреду... остался позади
рабочий день в Москве
и омут незнакомых
неуловимых лиц
неинтересных мне
в посёлке у меня ещё трава лесная
и золотая пыль мирского бытия
то в солнечных столбах
по кухонькам играет
то во дворах кружит
от голоса звеня
от воздуха живу провинциальных улиц
где белоцвет кипит у каждого двора
и местная шпана сидит
слегка сутулясь
от важности своей
и прочего добра
опять победный май и помнится всё точно:
в столовой заводской аплодисментов шквал
и вспоминает дед
как бились на Восточном
и как потом Берлин
жестоко воевал
всё захолустный мир впитал в себя и принял
рассказы о войне и детское тепло
он был широк и щедр
такой и есть поныне
за эту верность мне
я не предам его
***
По лесу разбрелись тропинки,
У каждой – песенки свои.
Стоит посёлок в зимней дымке,
Как в ожидании любви.
Уже почти наполнен солнцем,
Дрожит от зимнего огня –
И в березняк, блестя, несётся
Бескомпромиссная лыжня.
Пушатся маленькие птицы,
Трещит от холода скамья,
Слегка слипаются ресницы,
Я тороплюсь: ты ждёшь меня!
Держись – я крепко обнимаю!
Твоё дыхание ловлю
И ничего не понимаю
В том, что так преданно люблю!
Яхрома
***
Ветру вереск нашептал,
Что весне уже не сбыться,
Что молчат, как рыбы, птицы
В тёмных щелях мокрых скал.
Ветер вереску кричал,
Что весна не за горами,
Что она поднимет знамя
И в тумане мокрых скал.
Ветру вереск говорил,
Что его мираж запутал.
И что тянутся минуты
Из своих последних сил.
Ветер вереску твердил,
Что вздохнули первоцветы,
Что уже слыхали где-то
О смещении светил.
У апрелей на краю
Каждый год такие споры,
Но они стихают скоро,
И апрели настают…
***
Чтоб веку, на расправу скорому, –
– Прости! – не приносить присягу,
Я стану куклою фарфоровой,
На полку книжную присяду.
Я стану куклой грациозною,
И даже пусть покроюсь пылью,
И пусть из алой станет розовой
Подвыгоревшая мантилья.
Но если вдохновенье спрячется,
И все старания без толку,
Тебе бросать идеи-мячики
Я буду с этой книжной полки.
Игра словами
Холодный в горле ком, а после кома –
Холодная безвыходная кома.
А кома гасит крики, чтоб потом
Вернулся изначальный горький ком.
Жизнь – маленький комочек, и не боле.
Я покоряюсь беспросветной боли.
Меня уже почти что нет, а боль
Мою судьбу умножила на ноль.
***
– Журавель мой серебристый,
Что ты ищешь? Ждёшь чего?
– Слишком горько, слишком близко
Здесь до дому моего.
– Ты беглец или изгнанник?
Или чей-то блудный сын?
– Нет, я был смертельно ранен
Русой прядкой из косы.
– Журавель мой серебристый,
Не печалься, будет час,
Небо станет чистым-чистым,
Словно пёрышко с плеча.
– Знаю, знаю… Будет, будет…
Только, видно, не со мной.
Я пройду с мечтой о чуде
Мимо дома. Стороной…
Из Роберта Бёрнса
Навек моё сердце осталось в горах,
Где стынет рассвет на оленьих рогах,
Где лёгок косули стремительный бег…
В горах моё сердце осталось навек.
Не свидимся больше, мой Север родной,
Край доблести, братства и чести людской!
И всё же, в каких ни скитался б краях,
Навек моё сердце осталось в горах.
Прощай, белизна неприступных вершин,
Прощайте и травы заветных долин,
И вольные песни порожистых рек!
В горах моё сердце осталось навек.
Менделеево, Солнечногорский район
Владивосток
Крестный ход в Приморье кораблей.
Молится седой архиерей.
И его величественный сан
Чтит Великий, Тихий океан.
Свете тихий сходит с небеси:
Господи, помилуй и спаси,
Сохрани в России Дальней флот,
Вышли корабли на Крестный ход.
Зря прицелил в них косой прищур,
До сих пор не сдался Порт-Артур,
Дух ещё не сломлен и высок,
Вечен русский форт Владивосток.
Далеко по водам, будто сон,
Впереди белеется хитон,
Сам Господь ступает по волнáм:
«Аз по вере каждому воздам».
Солнце золотит морскую синь.
Есть Россия Дальняя. Аминь!
Мимолётные дамские стихи
***
Блистательный день осени не прóжит.
Ещё красива! Царствует и правит
«Я вас любил, любовь ещё быть может…»
Великий Пушкин осень не оставит,
Очей очарование прославит,
И золото стихов к ногам положит.
***
Запечатлеть мгновенье навсегда,
Как в песне про чарующие грёзы,
Как золотые светятся берёзы,
Как я в стихах из пламени и льда.
Великорусский солнечный простор,
Сияет мир, как праздничный собор,
И небеса снисходят до земли –
Так близко всё, что кажется вдали!
***
Нарочно не пойму ни слов, ни снов…
С листа читаю музыку в молчанье.
Ноябрь-маэстро сделал замечанье,
Что темы нет средь холода снегов,
Для музыки не найдено стихов…
В концертных залах шум и суета.
Приобретеньем кажутся утраты,
И пустоту наполнит простота
Стихов, рождённых некогда-когда-то,
Вот эта музыка и эта красота!
***
Жизни у меня всё больше в прошлом.
В будущем всё меньше с каждым днём.
Лучше говорить нам о хорошем,
Даже если каждый о своём.
Даже я – сплошное безрассудство,
Даже ты – рассудок во плоти,
Даже мимоходом по пути, –
Даже если отраженье чувства,
Только о хорошем! Всё. Прости.
***
Того, кто за Народ – и Бог не судит!
Украл у вора, чтобы всем помочь?
Другого нет пути, пока здесь будет
Закат Европы и России ночь…
Шумит ещё дубинушкой дубрава,
Разумные разбойники грядут!
Других, увы, не дождалась Держава.
Иных уж нет, и те уже не тут.
Разумные разбойники в дозоре.
Стихийные! Но где других возьмёшь?
Когда свобода в рабстве и позоре,
То не поймёшь, где правда и где ложь…
***
Предзвёздно. А в траурной рамке печаль
И призраки мира былого.
Ночь в небе звучит, словно чёрный рояль.
Безлунно. Бессонно. Бредово.
Лишь холод нездешний такой высоты –
Не хватит обратного взгляда!
И эти стихи не поймёшь даже ты,
И мне не понять. И не надо!
***
Берёзы гонят сок, гудят стволы.
Река из берегов выходит. Половодье.
Восходы, как двуглавые орлы,
Державно правят праздник в небосводе.
Восход – зенит – закат!
Сто лет вперёд? Назад?
Не меркнет коловрат,
Лучи в лучах вращает.
Назад? Или вперёд?
Берёт и раздаёт!
Но ничего вовек не исчезает!
***
Потусторонний страх. Души озноб.
Весь мир похож на исполинский гроб.
Но велика врачующая сила:
Далёкий вальс и лёгкий светлый смех,
Весёлый дождь, черёмуховый снег –
Есть чудное мгновение у всех,
Пусть в жизни раз, но чудо всё же было!
***
Удержу равновесие
В мире этом и том!
Мне по-прежнему весело
Между злом и добром!
Подольск
***
А было ведь время такое лёгкое –
Читаешь в электричке, мимо станции,
Жизнь чередом, не тикая, не цокая
Штрафные не предъявлены квитанции.
И парни все мечтают познакомиться
Со мной, и это вовсе не кажется,
И ты на станции какой-то вломишься,
И смело взглянется, и бойко скажется.
А двери, между прочим, закрываются,
Кто не успел, тот лучше всех устроится,
Ведь как бывает, если что ломается,
То где-то чинится и где-то строится.
Но мы, купив билетики счастливые,
Успели основательно, без паники
На ветер в лоб, на ракурсы красивые,
На поцелуи… на борту «Титаника».
***
Бывают такие дни в конце февраля
или в начале марта,
Когда одежда кажется особенно маркой,
Куртка очень большой, тяжёлыми сапоги,
Шарф душит, бретельки лифчика
слишком туги.
Бывают такие дни в конце февраля
или в начале марта,
Когда на могилах близких чернеет снег,
И причудливая проталин карта
Наводит на мысль: а хватит ли тут
места на всех?
Патриотическое
Двойной чизбургер, маленький капуччино –
Заедает в Макдаке свою кручину
Городской одинокий хомяк.
И когда соберусь я со свету сгинуть,
От вселенской скорби ссутулив спину,
Мне наступит полный бигмак.
***
И при муже можно влюбиться,
Ночь не спать у него под боком:
Обнимая свою синицу,
Журавля поминать вздохом.
А с утра, спеша по Мясницкой,
Обещать, что не будет прожит
Этот день на пустой странице
И под стук оловянных ложек,
Под шумок, под залог былого
Счастья в тамбуре полуночном…
Снова вечер. И снова, снова
«Завела на семь?» – спросит. – «Точно?»
***
Господи, ну пошли мне такого мужчину,
Типа Балуева в фильме про Кандагар.
Чтобы он прятал меня за свою спину,
Брал на себя талибов любых удар.
Чтобы его щека, зарастая щетиной,
Грела наш дом, отводя все сквозняки,
Пусть он для прочих даже будет скотиной
И по квартире разбрасывает носки.
***
Приходят брачные тигры,
Голодные злые звери.
Ползут киношные титры
Под наши двойные двери,
Надёжные стеклопакеты,
Диваны, торшеры, паркеты,
Совместно нажитый скарб.
И вот мы снова аскеты,
Обглоданные скелеты,
Выходим порознь на старт.
***
После счастья бесславной попытки
Мы в финале нашей истории
Сели ужинать в «Якитории».
Вот и всё. Нам сейчас принесут
Из Емелиной щуки суп
И филе золотой рыбки.
Долгопрудный
Первое признание
– Эй, рыжая! Ну ты, конопатая!
– Сам дурак.
– Э, ты чё? Не знаю, как звать просто!
– И не надо.
– Воображала! И сапожки ещё белые!
– Вот и говорю: дурак.
– Ты потише, а то ведь – знаешь? Морда-морда-я кулак!
– Не-а, буквы перепутал.
– Ты это о чё... а, опять обзываться! Ну держись!
Пять минут быстрого бега, меня стаскивают с забора, мы с переменным успехом тузим друг дружку на куче осенних листьев. Наконец, он крепко ухватывает меня за косу.
Лицо у мальчишки чумазое, глаза большие и серо-голубые, улыбка заразительная. Он с торжеством выпаливает:
– Ну что, чья взяла?! Сдавайся!
– Ни за что.
– Не, ну ты чего... я ж тебя поймал... вот упрямая...
Я молчу и старательно делаю сердитое лицо.
– Ну ты, рыжая... как звать-то?
– Не скажу.
– Чегой-то?
– Потому что косу отпусти, больно же. Что хотел?
И тут вот оно и случилось. Он отпустил мою косу. Потёр щёку. Поднял с земли портфели и даже, кажется, мой отряхнул. Всё это – не глядя на меня.
– Хотел сказать. Одну вещь. Важную... – помолчал, сморщив лоб. А потом взглянул прямо в глаза и совершенно серьёзно сообщил:
– Хотел вот что сказать. Как вырастем – поженимся, рыжая. И не спорь, знаю. Второй день на тебя смотрю.
Сентябрь. Первый класс. До свадьбы 15 лет...
Возраст
Что такое возраст? Нет, вовсе не морщины – у меня их практически нет, и не мудрость – она приходит не ко всем. Возраст – это переизбыток памяти, когда её уже не получается призвать к порядку. Когда она сама вдруг начинает крутиться, словно кинохроника, – и ты ничего, ничего не можешь поделать!
А следом за ней в душу прокрадывается совесть. Не та, нормальная, органичная и нужная, что не советует поступать вразрез с присущим тебе мироощущением и не позволяет слишком сильно отходить от общественной морали. Нет, другая – бессмысленная и бессердечная, жестокая тварь, шпыняющая тебя не дурными поступками, а тем, что мир и ты в нём – не идеальны. Она казнит за то, что невозможно изменить и на что нельзя повлиять. Это хуже семи казней египетских... Может, поэтому даже здоровые и обеспеченные старики так редко выглядят счастливыми?
О чём они думают? Может, как я, просто вспоминают?
Как – просили помочь,
а ты не знал чем.
Как – что-то происходило,
а ты не увидел.
Как – тянули руку,
а ты не понял.
То, чего уже не вернуть.
Из разговоров
– Так часто чувствовала себя дурой, что при словах «Вы же умная женщина!» начала озираться.
– Что это такое: то вода, то снег, – и вечно за воротник! И хоть бы раз тепло или солнышко попало!
– Вы что, не местный? Не висите на подножке, у нас столбы растут близко к проезжей части!
– Господа, вы хоть что-нибудь конструктивное можете сказать без мата?