Примерно с этими соображениями я принимал предложение написать рецензию на книгу Анны Матвеевой «Завидное чувство Веры Стениной».
Тревожные подозрения возникли уже при обзоре внешнего вида издания: претенциозное оформление обложки, на которой на классическую картину пялится современная девица, стоя почему-то на щербатом полу из вагонки. Само название тоже показалось тяжеловесным, натужным, вымученным. Да, у нас на слуху «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена», «Признания авантюриста Феликса Круля», «Недолгое счастье Фрэнсиса Макомбера», «Поруганная честь Катарины Блум», «Замужество Марии Браун»… «Любимая женщина механика Гаврилова», в конце концов. Но там в центре всегда оказывается яркая личность. Образ. Судьба. А здесь…
Вообще говоря, вынос имени собственного в название текста – дело очень ответственное: «Дон Кихот», «Гамлет», «Обломов» – это ведь не просто имена людей, а типы. Наверное, Вера Стенина, по авторскому замыслу, тоже призвана явить миру незабываемый тип человеческой натуры. Но… Впрочем, об этом чуть позже.
В довершение внешних несуразностей приходится отметить непонятно зачем вынесенное на переплёт слово «Роман» (так не принято), безликую нумерацию глав (автор не удосужился придумать сколько-нибудь значимые заголовки), содержание, потрясающее информативностью: «Часть первая. Часть вторая. Часть третья. Часть четвёртая». Для того чтобы разбавить протокольный вид текста, писательница снабжает главы высокопарными или же туманными эпиграфами, которые мало что вносят в понимание текста: «Самые завистливые племенные культуры – такие как добуан и навахо – действительно не имеют концепта удачи вообще, как и концепта шанса. В таких культурах, например, ни в кого не ударяет молния, иначе как по злой воле недоброжелательного соседа-завистника. Гельмут Шёк». О чём это, а? И зачем?
Главная героиня романа Вера – искусствовед. Для подтверждения её профессиональной принадлежности А. Матвеева нагружает текст фамилиями художников разных веков, названиями картин, эстетических явлений. Иногда это выглядит уместно, но чаще вызывает чувство неловкости. Вот Вера стоит в Лувре перед «Джокондой»: «Вера считала её славу преувеличенной… За стеной, где висела «Джоконда», зал продолжался, и там у окна стояла Юлька (подружка-соперница Веры. – С.К.). Рыдала в шейный платок, уже совершенно мокрый. Сопливые ниточки тянулись от неё паутиной… – Да в чём дело-то, – спросила Вера. – Не могу на неё смотреть…» На этой же странице автор для чего-то дважды одними и теми же словами противопоставляет Леонардо картину Ренуара «Портрет Жанны Самари». Такое вот незамысловатое искусствоведение.
Журналистка Юлька по нелепому прозвищу Копипаста более удачлива в жизни, но так же усердно пыжится предстать интеллектуалкой. На страницах книги то и дело ни к селу ни к городу мелькают культовые имена Грабарь, Арчимбольдо, Христо Явашев, Си Си Кетч, Брейгель, Сокуров, Беллини, Гейне, Алёна Апина… – перечислить всю эту кучу-малу невозможно, но хочется посоветовать автору в случае переиздания снабдить роман алфавитным списком имён.
Высокий коэффициент интеллектуальности – это хорошо, но плохо, когда автор всячески щеголяет своей начитанностью, а точнее – нахватанностью: ни одно из привлекаемых имён ничем не мотивировано, а притянуто за уши для бахвальства свердловских эрудиток. В своё время специалист по китайской культуре Евгения Завадская предостерегала против того, чтобы авторы бравировали начитанностью своих персонажей. В самом деле, нет сомнений, что Версилов у Достоевского – человек высокой культуры и глубоких знаний, но писатель убирает эти качества в подтекст произведения, а не вываливает на прилавок книжного развала.
Потом ни с того ни с сего возникают реалии Ганиной ямы и обстоятельств расстрела царской семьи (как-никак автор и герои имеют прямое отношение к екатеринбургским реалиям). Но нельзя же так, для красного словца, приплетать в дамский роман трагические страницы отечественной истории!
А главное – всё это выглядит искусственно и нелепо в общей сюжетной канве книги. История противостояния двух подруг подаётся как нескончаемая череда унылых бытовых разборок, неинтересных пустопорожних разговоров. Казалось бы, жизнь молодых и симпатичных женщин не могла бы обойтись без пикантных эпизодов и постельных сцен, но в романе практически нет даже этого. Так, всё вокруг да около. Во всей истории чувствуется какая-то серость, бесстрастность, фригидность, словно речь идёт не о продвинутой журналистке и увлечённой искусствоведше, а о двух скучных старых девах.
Столь же безликими, незапоминающимися, непрописанными в книге Анны Матвеевой представляются и мужские образы: какие-то геры, вадимы, сарматовы, которые прошли как тени, не коснувшись ничьего огня. Возможно, женский род прозы, вынесенный в название серии, соответствует уровню потребителей такого рода текстов, но ведь и вкусы любителей тягомотных литературных сериалов воспитывают и устанавливают как раз такие книги! К тому же конъюнктура, если она продиктована не идеологическими мотивами, а требованиями формата, остаётся конъюнктурой. Не говорю уж о языке – он стёрт, вял и лишён какой бы то ни было оригинальности. Да, так пишут нынче многие, и что с того? Надо же стремиться хоть как-нибудь переломить эту пагубную тенденцию!
Проблематика зависти как движущего чувства в человеческих отношениях в нашей и зарубежной литературе исследована достаточно основательно (вспомнить хотя бы Юрия Олешу), но никто, как кажется, не касался прежде этой темы так скучно и безразлично.