Михаил Хонинов
(1919–1981)
Поэт, прозаик, драматург, переводчик, общественный деятель. Окончил Калмыцкий техникум искусств (г. Астрахань), Высшие литературные курсы и Литературный институт им. А.М. Горького. Участник Великой Отечественной войны, в Белоруссии был известен как ротный командир под партизанским именем Миша Чёрный (1941–1944). Член Союза писателей СССР (1961). Автор более 50 книг стихов, прозы, переводов. Его произведения переведены на десятки языков народов мира. Награждён боевыми и трудовыми орденами и медалями. Почётный гражданин г. Березино (Белоруссия). Большецарынская средняя школа №2 Октябрьского района Республики Калмыкия носит имя поэта-партизана (с 2003 г.).
Песня о берёзе
Светлой памяти смоленской женщины-матери Марии Васильевны Стрельцовой
Я помню, мал, тщедушен, босоног,
С отцом у очага сидел родного:
«Гляди, сынок, запоминай, сынок,
Как делаются гвозди для сапог
Из крепкого полена золотого».
Я видел: под весёлым молотком
Под звонкие удары и глухие
Входили гвозди рядом с каблуком
Берёзовые, белые, сухие.
На том кончался детский интерес
К берёзе, что в степях калмыцких нету,
И потому она среди чудес
Мной не была до времени воспета.
Но красота порою к нам в огне
Приходит… Я в бою столкнулся с нею –
С берёзой на Смоленщине… И мне
Она с тех пор других красот роднее.
Вокруг горели танки и жнивьё,
В живых осталось меньше чем полвзвода.
Я к ней приполз – мне было на неё
Взглянуть хоть перед гибелью охота!
…Берёза, ты – дыхание и стать!
Я углядел в тебе черты России.
«Россия, ты пришла… – успел сказать
И выдохнуть: – В атаку!» – обессилев.
Но и без сил мы снова шли вперёд
И снова камнем падали на травы.
Я вёл огонь, сжимая пулемёт,
Прильнув к берёзе, от огня кровавой.
Не помню, сколько длился этот бой
У речки Каспли на земле смоленской,
Где школьники нашли меня, где боль
Моя уже смешалась со вселенской.
Берёзу переехал вражий танк,
Контуженный, и я лежал в траншее.
Природы подвиг и огонь атак –
Я до сих пор не знаю, что сильнее…
Я помню, душный ворот расстегнув,
Дыханье соков ощутив весенних,
К своей берёзе раненой прильнув,
Стоял я перед нею на коленях.
Я так шептал, и падали слова:
«Прости, берёза, ты меня сильнее,
Не я тебя, а ты меня спасла…» –
Сказал и опустился рядом с нею.
Очнулся я в селе. И надо мной
(Я думал – мне причудилось, приснилось!),
Сияя неземною белизной,
Как та берёза, женщина склонилась.
Я вновь твердил, уж в полузабытьи:
«Прости меня, прости меня, берёза».
Она стояла, губы сжав свои,
Как Ярославна, выплакав все слёзы.
Та женщина, что, с ложечки кормя,
Меня из смерти вырвала и боли
И вновь вернула воина, меня,
России, что ждала на бранном поле.
…Ушла война. И той берёзы нет,
Что мне щитом была, чей взгляд завещан.
А конь мой всё летит туда, на свет
Берёз, похожих на российских женщин.
У Каспли, у серебряной реки,
Я вновь стою, печален и серьёзен,
И всем годам прошедшим вопреки,
Узнав меня, резвятся ветерки
И сердце запевает о берёзе…
Перевела Надежда Кондакова
Люблю я маленьких детей
Я был солдатом,
Видел всё на свете,
Беду и пепел фронтовых путей…
Не зная бед,
Пусть радуются дети.
О, как люблю я маленьких детей!
Я был солдатом.
В нашей жизни веха –
Победа или маленький успех.
Детей я видел,
Но не слышал смеха…
О, как с тех пор люблю я детский смех!
Я был солдатом.
Пели нам метели,
В землянках был
свой фронтовой уют,
Но я не слышал там,
Чтоб дети пели…
О, как люблю, когда они поют!
Я был солдатом.
Помню годы эти,
Сам окружал,
сам попадал в кольцо.
Я видел,
Как на фронте гибли
дети…
О, как люблю я детское лицо!
Я был солдатом.
Был тогда я молод.
В огонь и в воду
шли мы напролом.
Детей косой косили
Холод,
Голод…
О, как люблю детей я за столом!
Я был солдатом.
Вражеские «тигры»
Сожгли село у речки, на горе…
Там детские навек умолкли игры.
О, как же я люблю детей в игре!
Я был солдатом.
Снова поневоле
Во сне рубеж мы огненный берём.
Детей сожгли фашисты в сельской школе…
О, как люблю детей над букварём!
Я был солдатом.
Видел
В сорок пятом
И наш триумф,
и вражьих армий крах.
Устал идти всё время с автоматом.
Люблю детей носить я на руках.
Я был солдатом.
Видел всё на свете.
И смерть встречал лицом к лицу не раз.
Люблю, чтоб вкруг меня сидели дети
И радость чтоб лилась из детских глаз.
Баллада о жалости
Заданье было трудное у них.
Чтоб выполнить его без опозданья,
Пять партизан –
Пять воинов моих –
Пять суток пробирались на заданье.
В пути им только тёмный лес помог,
Хоть было пробираться нелегко там,
Вдали от деревень и от дорог,
По заповедным чащам и болотам.
А через десять суток,
Поутру,
Круг завершив рискованный и длинный,
Вернулись к партизанскому костру –
Усталые, голодные,
С повинной.
Задание – взорвать на Соже мост –
Не выполнили парни из отряда,
Сказав, что наскочили там на пост
И где-то обстреляла их засада.
Быть может, правда, обстреляли их…
А может, сочинили оправданье…
Но не предусмотрел приказ таких
Причин невыполнения заданья.
Приказ был по-армейски строг и прост:
Взорвать необходимо переправу.
Враг может переправить через мост
В наш тыл своих карателей ораву.
Пять партизан,
Пять воинов моих…
Они передо мной стоят смущённо.
Шинели скособочены на них,
Как на усталых лошадях попоны.
И то ль их стыд,
То ль гнев, не скрытый мной,
То ль страх перед ответом неминучим
Трясёт их пред землянкою штабной,
Как будто бы они больны трясучей.
Таким ли поручать взрывать мосты?
От трусости, конечно, дали маху.
Прикрикну я на них –
Они в кусты
По-заячьи тотчас стрельнут со страху.
– Оружие отдайте старшине! –
Не время было разводить турусы.
Они ответят мне,
Как на войне,
За трусость кровью отвечают трусы!
Они топтались, что-то бормоча,
И вдруг болтливость их
Как ветром сдуло:
Движеньем резким автомат с плеча
Сорвал я
И на них направил дуло…
– Я вас за то, что дрогнули в бою,
И за невыполнение приказа… –
Как трибунал военный, я стою,
Но приговор мой
Вдруг осёкся сразу.
Осины трепетали,
Как они,
И, как они, боясь пошевелиться,
Листочки,
словно красные огни,
Роняли им на плечи и на лица.
У огневой,
У смертной полосы,
Почувствовав реальность той угрозы,
Роняли листья капельки росы,
Живые и весомые, как слёзы.
Взглянул на автомат я,
И тотчас
Накрыли листья кожух автомата
И, замаскировав его от глаз,
Напомнили тот случай,
Что когда-то
В степи моей родной произошёл:
Пастух-калмык взял острый нож из ножен
И к шее верблюжонка подошёл,
Который был отловлен и стреножен.
С зажатой головою между ног,
От ужаса не чувствуя ножонок,
Ни мать свою уже позвать не мог
И ни сопротивляться
Верблюжонок.
Забилась мать в предчувствии плохом,
Привязанная где-то в отдаленье,
И, путы разорвав,
Пред пастухом
С разбегу вдруг упала на колени.
Хоть это было много лет назад,
Я помню, как упал я с нею тоже,
И слёзы её крупные, как град,
С росинками на листьях были схожи.
И человек
(Я думаю, что всё ж
В душе он был обычный добрый дядя)
Отвёл и в ножны спрятал страшный нож
И отошёл, под ноги хмуро глядя.
А верблюжонок,
Матерью влеком,
Шагающею поступью павлиньей,
В степь побежал
хрустеть солончаком
И наслаждаться горечью полынной.
Пока я вспоминал тот эпизод,
Казалось бы, всего такую малость,
Я к пятерым бойцам,
К вот этим вот,
Дрожащим,
Ощутил внезапно жалость.
Подумал:
«Может, виноват я сам,
А может, в штабе что-то проглядели,
Что наши партизаны по лесам
Болтаются по полторы недели?»
И выдавил я из себя приказ:
– Не трусьте!
Подойдите к делу здраво,
Идите снова,
Но на этот раз
Должна взлететь на воздух переправа!
Была у них задача непроста.
Вернулись и по форме доложили.
И предо мной ошмётки от моста,
Разрушенного взрывом,
Положили.
Их командир сказал:
– Вот если б так
Мы в первый раз его взорвать смогли бы…
А я ушёл спокойно в березняк,
Сказав им только:
– Молодцы! Спасибо!..
Тогда-то и открыл я, поумнев,
Быть может, то, что для других не новость, –
Что никогда не должен быть мой гнев
Помножен на военную суровость.
Мне всякое встречалось на пути.
Вот как прозреть помог мне давний случай,
Когда смогла верблюдица спасти
Своё дитя от смерти неминучей.
Да, недостоин жалости злодей.
Но всё ж я низко кланяюсь поныне
И твёрдости в характере людей,
И жалости – спасительной богине.
Перевод Александра Николаева