Северная Пальмира многогранна и многоголоса. И среди известных её голосов особо выделяется один: его можно услышать и на колоннаде Исаакиевского собора, и в передачах телеканалов «Культура» и «Санкт-Петербург», он звучит во время праздничных и траурных церемоний родного города…
Моего сегодняшнего собеседника по праву называют Голосом Петербурга. Николай Буров. Народный артист Российской Федерации и общественный деятель, заместитель председателя Союза театральных деятелей Санкт-Петербурга и телеведущий, когда-то директор музея-памятника «Исаакиевский собор», а ныне советник губернатора по вопросам культуры. Петербуржец и ленинградец.
– Николай Витальевич, вы себя чувствуете больше ленинградцем или петербуржцем?
– Я ощущаю этот город по-ленинградски и помню его по-ленинградски. И писать в графе «Место рождения» – Санкт-Петербург – для меня неприемлемо. Я родился в Ленинграде, но живу сегодня в Санкт-Петербурге. Это звучит, конечно, длинно, чинно... Но у меня не вызывает отторжения переименование города в Петербург. Мой предок ещё до революции жил на Гороховой улице. То есть во мне течёт кровь и ленинградца, и петербуржца.
– Вас называют самым влиятельным человеком в городе в области культуры. Детский вопрос: «А на что и на кого вы влияете?»
– Скажем так, у меня есть некоторые обязательства. Я советник губернатора по вопросам культуры на общественных началах, но это не значит, что я каждый день ему звоню и что-то советую. Вот сейчас, например, идёт важный процесс: лучшие из лучших негосударственных театров становятся государственными. К слову, сегодня решается судьба театра Сергея Бызгу.
– О!.. Его театр – одно из лучших воспоминаний моего детства. И до сих пор осталось чувство восторга и счастья. А для вас как для зрителя какой театр был первым?
– Театр кукол имени Деммени. Господи, какое это было счастье – разглядывать этих кукол!.. Но при этом я всё равно хотел быть актёром театра, а не кукольником.
– В каком театре была сыграна ваша первая роль?
– Ленинградский ТЮЗ. И первая роль там – это Лёша Пешков, то есть юный Алексей Максимович Горький. Пришёл я в театр, сыграл эту роль и в декабре ушёл в армию. Кстати, служил в одной дивизии с Серёжей Мигицко. Да, однополчане мы. Можно где-нибудь такую – не мемориальную, а просто деревянную – табличку повесить: мол, здесь служили два народных артиста: Сергей Мигицко и Николай Буров… Вернулись из армии, и началась театральная жизнь. 29 лет я служил в Александринском театре, который по привычке всё же зову Пушкинским. Уже много лет не играю, но это всё равно мой театр.
– А как народный артист Российской Федерации стал директором музея?
– Музейное пространство мне всегда было интересно. И, конечно, приятно было получить высшую музейную награду города – «Музейный Олимп». А в прошлом году меня удостоили Международной премии имени Николая Рериха. Кстати, в те годы, когда я был председателем Комитета по культуре, мне, наверное, удалось научиться главному: надо помогать, но очень деликатно. А иногда лучшая помощь – это просто не мешать.
– Как у Гиппократа: «Не навреди». Но, знаете, Николай Витальевич, есть вредители, которые в Петербурге (и по всей стране) начали внедрять в библиотеки и школы инородные «воркшопы» и «коворкинги». В одной из библиотек мне сказали, что это обязательное условие, а иначе не будет финансирования.
– Я не поклонник новых названий старым делам, зато большой поклонник библиотек. Всё-таки сегодня они расцветают, преображаются, осовремениваются. Помню, в непростые 90 е годы библиотекарям платили настолько ничтожную зарплату, что там работали только «святые», как сказал академик Лихачёв.
– Да, но этих святых людей заставляют быть «креативными».
– Тогда мне надо задать вопрос комитету: кто мог придумать «воркшопы» вместо «творческих встреч»?
– Многим улицам Петербурга возвращают их исторические названия. Но меня лично тревожит, что до сих пор существует переулок Каховского. Зачем городу имя убийцы? Было бы логичнее дать переулку имя убитого им Милорадовича. Хотя, конечно, губернатору города больше подойдёт улица, чем переулок.
– А как подло был убит Милорадович – герой 1812 года!.. Ну вот площадь Декабристов снова стала Сенатской… Но, конечно, ко всему надо подходить аккуратно, интеллигентно. Бережно относиться к каждому времени. Я несколько лет был членом топонимической комиссии и знаю, какие жаркие споры вызывают любые переименования. И всем известно, как остро петербуржцы реагируют на новые памятники. Как обругали памятник Блоку замечательного скульптора Евгения Ротанова!..
– Мне кажется, что критики памятника просто пропустили ещё в школе знаменитую поэму «Двенадцать».
– Да, такое впечатление. И какие посыпались вопросы: «Почему такой наклон?! Блок пьяный, что ли?!» А ответ ведь в стихах: «Ветер весёлый / И зол, и рад. / Крутит подолы, / Прохожих косит, / Рвёт, мнёт и носит...» И вот Блок идёт против этого ветра. А ещё в детстве меня ошарашила история с перезахоронением поэта: таскали его по нескольким кладбищам!.. Бедный Блок, ему и при жизни-то досталось...
– Нет лёгкой жизни ни у людей, ни у памятников...
– Ни у нашего города. Одна блокада чего стоит. Например, никто из моих родственников, которые остались здесь, не пережил блокаду. Папа и мама во время войны были в действующей армии, они остались живы. Я очень болею за наш Музей блокады, мне нравится его нынешний директор Елена Лезик. И замечательно, что попечительский совет возглавил внук маршала Говорова – Леонид Говоров. К этому музею нужно относиться вдвойне осторожно и уважительно, потому что он одну смерть уже перенёс, когда его разгромили после войны. Думаю, что у всех нас есть вина перед этим музеем. Её нам всем должно искупить.
– Я люблю Смоленское кладбище, но одновременно мне больно видеть, как умирают старинные памятники. Умирает память!
– Любое кладбище – это учебник истории. И кладбища как люди: живут и умирают. К примеру, Сампсониевский собор стоит на территории первого официального городского погоста, и когда в наше время копали траншеи, то натыкались на кости в земле. Я попросил исполнителя работ собрать останки. И обратился к тогдашнему настоятелю: «Можно ли их положить в одну могилу и установить памятный знак? Не кенотаф, а как памятник неизвестному солдату». Он ответил утвердительно, сказал, что это место нужно освятить. Так и сделали. И теперь в ограде Сампсониевского собора есть такое место, где стоит скромный памятник: «Здесь покоятся останки похороненных на бывшем кладбище».
– Николай Витальевич, а как случилось, что ваш знаменитый голос звучал во Франции в Лаборатории абсолютной тишины? Какое удивительное название!..
– Да, это такая пещера внутри скалы, в которой вместо пола батут, на нём закреплён столик, стул и сверху свисает микрофон. Такая тишина, что, казалось, без наушников взорвутся уши. Абсолютная тишина, оказывается, невыносима.
Дело в том, что меня пригласили во Францию для участия в проекте по оцифровке русского языка: нужно было записать все существующие в русском языке звукосочетания, а их порядка четырёх с половиной тысяч!.. Значит, выполнил я свою работу, а француз сказал: «У вас абсолютно рекламный голос». Я удивился: «В каком смысле?» Мой собеседник ответил так: «Когда вы говорите по-русски, я вас не понимаю, но я вам верю. А когда вы что-то утверждаете, я вдруг понимаю, что это и моё решение». Потом показали экран с трёхлинейкой, где мой голос занимал полностью среднюю полосу с умеренным выходом наверх и чуть большим выходом вниз – это значит, что голос вызывает доверие.
– И это правда.
– У меня было много такой работы. И приятно, что в разных странах кто-то с моей помощью учит русский язык.
– А теперь лирическое отступление: поговорим о любви. О вашей жене Елене.
– Лена окончила театральный институт, курс экономики. То есть у неё серьёзная профессия в Театре музыкальной комедии. В молодости я играл в спектакле «Александр Невский» главную роль. С приклеенной бородой, наверное, выглядел романтично. Думаю, Лена тогда влюбилась...
– И в Александра Невского, в частности?
– Получается, что так. Кстати, вот ещё история о любви: когда я работал директором Исаакиевского музея, пришёл молодой человек и попросил разрешения встретить рассвет на колоннаде. Я поинтересовался, не поехала ли у него крыша... Он говорит: «Хочу объясниться в любви своей девушке здесь на рассвете». Я ответил: «Хорошо». И дал ему такую возможность. Правда, пришлось взять дополнительно охранника, который сопровождал их, проклиная меня, наверное. После этого я решил, что колоннада должна работать и на рассвете. И она стала работать. Чтобы там могли объясняться в любви…