Анатолий Назарович Пилипенко родился двадцать пятого августа 1919 года в с. Нехвороща Полтавской области, а угоняли его в Германию осенью 1943 года из Котовского района Днепропетровской области. Осенью 1943 года во время уличной облавы в Харькове он был схвачен и отправлен в Германию. Его привезли в лагерь Вильбаумвег в Бохуме-Лангедреере, рабочий участок – станционное хозяйство железной дороги. Немцы, чтобы не заморачиваться, звали его не Анатолий, а Арнольд. В ноябре 1944 года он был арестован бохумским гестапо, откуда, после недельного ареста, был переведён в Хаттинген. О хаттингенском ответвлении его остарбайтерско-концлагерной cудьбы и повествует его дневник в своей мемуарной части. Иные заводили дневники лишь тогда, когда вести их практически не составляло ни труда, ни опасности – было бы желание. Иными словами, это не доподлинная летопись «по горячим следам», шаг в шаг, а своего рода реконструкция, дневник-воспоминание – по следам хотя ещё и горячим, но уже и не обжигающим. Типологически дневник Анатолия Пилипенко именно таков. Автор датирует и описывает события, на самом деле состоявшиеся месяцы и недели назад, вставляя в него также и новеллы, не привязанные к определённой дате.
О Хаттингене
Хаттинген – небольшой городок близ Бохума – был освобождён американскими войсками в середине апреля 1945 года. За 1940–1945 гг. в городе умерло или погибло 356 иностранных рабочих, из них 217 – остарбайтеры.
Упоминаемый в дневнике А. Пилипенко лагерь Хаттинген всегда был лагерем суровым, но, строго говоря, концлагерем не являлся. Это был исправительно-трудовой лагерь, он же приёмный лагерь Хайнрихсхютте (Auffanglager der Heinrichshütte). Но в обиходе у местных жителей, не говоря уже о самих узниках, иначе как концлагерем он с самого начала даже не назывался. Для своих узников он и впрямь был не лучше концлагеря, однако к системе СС всё-таки не относился. Пребывание в нём ограничивалось сроками от трёх до шести недель. Но уж запоминались эти дни и недели в подробностях и навечно!
Так что же: обозначение «концлагерь» на его воротах – примерещилось оно Анатолию Пилипенко? Нет, автор дневника совершенно точен.
Своих базовых концлагерей в Руре, как и в Рейнской области, у СС не было, но острый трудовой голод военной промышленности имел своим следствием то, что при крупнейших заводах и фабриках возникли филиалы настоящих немецких концлагерей. Как, например, филиалы Бухенвальда на заводах «Крупп» в Бохуме, «Руршталь» в Виттен-Аннене или «Форд» в Кёльне. В августе–сентябре 1943 года решено было организовать филиал какого-нибудь концлагеря и в Хаттингене. И вскоре на месте молодёжной спортплощадки построили «KZ. Wohnlager Blankensteiner Str.» (перевести это на русский непросто: что-то вроде «Лагерьобщежитие концентрационного лагеря на Бланкенштайнерштрассе»). Охранять этот лагерь, рассчитанный на 469 человек, должны были эсэсовцы.
Узниками концлагерей могли быть кто угодно – коммунисты, евреи, остарбайтеры, – но посмотрите, в каких терминах для доходчивости описывается будущий режим их содержания в Хаттингене: «Содержание в соответствии с нормативами для русских военнопленных». Иными словами: мера концлагеря – шталаг! Этим попутно сказано и сформулировано то, что в лагерной системе Третьего рейха шталаги для советских военнопленных «котировались» вровень с концентрационными лагерями! (Обстоятельство, которое так упорно и так рьяно не хотел узреть и признать немецкий Закон о компенсации.)
Заминка с поступлением в свежевыстроенный концлагерёк именно «полосатиков» (так называли узников концлагерей) привела к тому, что в начале 1944 года территорию лагеря фактически разделили на три части: в двух были устроены филиалы шталага (в одном размещались советские военнопленные – от 200 до 350 человек, в другом – итальянские). Третья же, продолжая значиться как концлагерь «Рурштали», фактически являлась штрафным лагерем бохумского гестапо. Охраняли его, правда, не эсэсовцы, а полицейские из г. Херне, впоследствии заменённые и вовсе гражданскими рекрутами. Однако вскоре прояснилось, что местоположение этого третьего лагеря было выбрано не совсем удачно. Уж слишком на виду у окрестного населения оказывалось всё то, что в нём происходило. В результате в июне–июле 1944 года произошла очередная рокировка, и на место «штрафлагеря» переехали 600 остарбайтеров, до этого размещавшиеся непосредственно на фабрике (Hütte), а в их укромный и непросматриваемый снаружи лагерь на отшибе заводской территории переехал «штрафлагерь». Такие яркие, живописуемые Пилипенко «детали», как прогон узников через так называемый кружок и даже «суды Линча» непосредственно в бараках, были в штрафных лагерях обыденностью.
Всё это хорошо согласуется с появлением Пилипенко в хаттингенском лагере в конце 1944 года1.
Казнь на подтяжках
Достоверность дневника А. Пилипенко получила себе совершенно неожиданное подтверждение. А точнее, наоборот: один из достоверных городских слухов оказался, благодаря его дневнику, правдой.
В одной из вставных новелл Пилипенко описал врезавшуюся ему в память сцену. То была казнь в бараке – повешение сначала на подтяжке, а когда она не выдержала, то на проволоке одного немца, подозревавшегося в еврействе. Тем самым Пилипенко документально засвидетельствовал совершенно конкретный случай, о котором в Хаттингене ходили упорные слухи, но о котором не было известно ничего достоверного.
Убийство состоялось 26 января 1945 года: сами же убийцы квалифицировали его как самоубийство через повешение. Жертвой стал 24-летний Эрих Брухштайн, сын христианки и еврея (из страха перед депортацией его отец покончил с собой в 1942 году). Аналогичная судьба постигла и ещё одного «полукровку» – Адольфа Штернера.
Кто же были убийцы?
Начиная со второй половины 1944 года комендантом лагеря был гестаповец Херберт Хофмайстер из Бохума-Линдена. Он, судя по всему, и фигурирует в дневнике как «обермайстр» или «гохмайстр»: сам Пилипенко ассоциирует его при этом с СД.
Не один Пилипенко, но и остальные уцелевшие и вспоминавшие в голос говорили о его неслыханной жестокости. Четырнадцатого марта гестаповец и его помощники погибли от прямого попадания бомбы в небольшое бомбоубежище, устроенное специально для Хофмайстера. Ни одна другая бомба ни на какую иную часть лагеря в этот день не упала. Но буквально перед налётом он и его подручные расстреляли трёх разоблачённых евреев из Бохума – мать с двумя детьми.
Нового коменданта лагеря уже и не назначали. А после двух других авианалётов – 18 и 21 марта – собственно, и лагеря не стало. Об уцелевших узниках практически забыли, а 15–16 апреля город освободили американцы. Как и когда именно американцы передали его советским союзникам, неизвестно, но в июне 1945 года Пилипенко уже был в советском фильтрационном лагере в Людвигсфельде под Берлином. Там его, скорее всего, после проверки призвали в армию, после чего мобилизовали в трудовые батальоны для работы в СССР. 27 ноября 1945 года его репатриировали. Но не домой, а на Север, в Кировск на Кольском полуострове, в трудбатальон № 337.
Судьба дневника
Последние годы жизни Анатолий Пилипенко провел в Днепропетровске. В августе 2001 года, собирая подтверждения своего принудительного труда, необходимые для получения компенсации, он обратился в городской архив Хаттингена. Вскоре он (а вернее, по его просьбе дочь – Ольга Анкудинова) прислал Томасу Вайсу, городскому архивариусу, оригинал своего дневника. В настоящее время он хранится там в составе коллекции «Принудительный труд в Хаттингене»2. Это записи на оборотах учётных производственных бланков3, некоторые страницы вырваны, края некоторых – обуглены.
В 2003 году Анатолия Назаровича пригласили посетить Хаттинген, но он отказался, сославшись на то, что не хочет лишний раз даже вспоминать об этом. Кроме того, он всё ещё боялся репрессий со стороны своего государства за излишнее копание в прошлом!
Ниже – собственно дневниковые фрагменты из записанного Пилипенко. Они охватывают события апреля–июня 1945 года – освобождение американцами и этапы репатриации.
Из дневника Пилипенко
Бохум-Лангедреер, 1944 г.
24.4.45 г. Сижу в лагере вокруг холодной печки. Ничего не делаю. Ясная погода. Как-то трудно переносить безделье, хотя и ноги не носят. И вот решил дальше писать, вспоминая о прошлом. Чтобы записать на память [нрзб] чужая земля, что собой представляла жизнь в Германии.
25.4.45. Сегодня впервые услышал русскую речь по радио. Первая передача для граждан Советского Союза. Говорил «Голос Родины» из Люксембурга. Нас стояла группа человек 30. Восторгам не было предела. Все лица были сияюще-оживлённые. Передали приказы для иностранных рабочих, освобождённых от фашистского рабства и ещё не освобождённых, а также последние известия.
26.4.45. Приближается день 1 Мая. В комнате-клубе готовим пьесу, рисуем портреты и плакаты. Думаем пройти демонстрацией по городу, если удастся. <…>
29.4.45. На Эльбе встретились союзные армии. По радио услыхал подробности встречи. Песни, обмен приветствием, передача боевого знамени героической дивизии (в боях за Сталинград) американской 1-й армии.
Прусский фронт продвигается значительно быстрей, что фронт перед Берлином. Мы тогда не знали, какой идёт месяц, какое число и день… Лишь «свежая» жертва нам коечто сообщит, но всё это в тот момент же забывалось, терялось в голове. Голод пронизывал и кости, и мысли.
И в этот момент мы иногда говорили, желали почему-то, чтобы Берлин был взят Красной Армией, а не с Запада. Это сказал один товарищ (его убили немцы), звали его Алим. Почему и как это он объясняет, я так и не спросил его тогда.
[1.5.45.] Как-то необычно всё. [Без] всякой договоренности, каждая группа по-своему приготовилась к этому празднику: в клубе полно. Митинг, приветствия, радость. Везде танцы и музыка. Всюду на стенах бараков – лозунги. Ведь три года были здесь люди, не имея никакого отдыха, а если был у кого-нибудь свободный день, то он приходил, как и вся жизнь здесь, в мыслях, что, чтобы, как, где, что-нибудь поесть. Голод, ежеминутный голод поглощал все мысли, размышления; голод руководил поступками, действиями человека.
Очень досадно, что не смог я побывать в клубе, как давали пьесу (через больную руку). Поэтому почти полдня простоял в итальянском лагере возле рупора. Но итальянцы все ловили передачи на итальянском, французском языках. И мне трудно было всё понять. Когда-то изучал английский язык, но много забыл. Нужно попросить литературы и немного поновить прошлое.
4.5.45 г. Пришёл из госпиталя. Рука совсем здоровая (почти). Проведал палату, где лежат больные русские девушки. Много говорил с освобожденкой из Сталино (Клава Кривошеина). Она уже четвёртый год в Германии. Ей сделали операцию (аппендицит), завтра нужно понести цветов. <…> 5.5.45. Передал в госпиталь девушкам цветы и пр., а сам ушёл на завод, где подыскал в развалинах ванну. Нагрел воду и хорошо искупался. Раны затягиваются, синие пятна исчезают. Чувствую себя значительно лучше. Ещё неделю – и я здоров. В лагерь возвратился перед самым вечером.
Как надоел лагерь! О, здесь всё иное, даже климат сырой, безжизненный, противный. <…>
8.5.45. Кончилась война в Европе. Сколько миллионов свободно вздохнули, сколько спасено от голодной смерти в германских концлагерях и др. лагерях. Помнится, всегда в тяжёлые моменты жизни каждый из нас в концлагере на вопрос «зачем жить?» давал ответ – увидеть День победы, день конца войны. А тогда…
И вот этот день пришёл. Я вышел из лагеря и пошёл в город Бохум. Прошёл через весь город. В центре города на бывшем «Ратгаузе» увидел три флага: по краям английский и флаг Советского Союза, посредине – американский…
Как-то я остановился возле доски приказов. Немцы читают приказ об окончании войны. Большинство женщины. Немец, проезжая велосипедом, крикнул: «Криг шлюс?! (Войне конец?!)». Женщина, посмотрев на него, подчёркнуто резко ответила: «Ещё в 44 году было видно, что война кончилась для нас…»
Другой немец начал говорить, что это ещё не конец: теперь начнётся война между Америкой и Сов[етским] Союзом. И это уже видно.
Я со стороны заметил, что этого не может быть, что это старая пропаганда из арии Геббельса. Но он узнал по акценту, что я русский, и очень испугался. Оставив его, я ушёл.
9.5.45. Конец войны в Европе. В Советском Союзе этот день будет праздноваться как День победы. Сносим, срываем проволоку в лагере.
13.5.45. Смерть маршала Щербакова4.
14.5.45. По радио передавали воспоминания пленного офицера Красной Армии и о жизни в концлагере Хаттингене, где я тоже был, и пишу рассказ об этом концлагере.
15.5.45. Конференция (СанФранциско) о наказании преступников Европейской войны. В городе впервые встретил 2-х «земляков» из Харькова. Один лежит в госпитале, другой с неизвестного лагеря.
16.5.45. Представитель по репатриации советских граждан генерал-майор Драгун5.
Закрытие западной германской границы, чтобы предотвратить побег преступников войны. (Но я думаю, что их уже много ушло.)
После обеда был во всех госпиталях г. Бохума. Дело в том, что один оставшийся со мной товарищ по концлагерю, итальянец Фернандо, выбил себе один глаз. Я должен был проведать его. Около 3-х часов я искал его, проверяя комнаты больных. И наконец-то нашёл моего итальянца в городском бомбоубежище, которое было отведено в распоряжение Красного Креста. Через 2 дня ему будут делать операцию и вставлять стеклянный глаз. Жалеет, что пережил войну, всё кончилось, а он перед отправлением на родину потерял глаз. Успокоив его, я пообещал принести ему завтра что-нибудь поесть.
17.5.45. Я снова ходил к итальянцу в лазарет. В комнате очень душно, окон нет. Фернандо очень беспокоится. День был не приёмный, и сидеть долго не разрешалось. Я его немного развеселил своим приходом, подал ему ещё свежий суп. Больной бесконечно благодарил за мои услуги… Рассказав ему, что у нас на родине так принято помогать друг другу в беде, я простился и ушёл, чтобы завтра снова прийти.
В лагере новость – нас куда-то будут вывозить. Говорят, наверно, в другой лагерь. Это очень печально, так как один среди немцев, без товарищеской помощи.
20.5.45 г. Как долго никто не проведал наш лагерь! Везде по соседним лагерям уж были офицеры Красной Армии, проводили митинг, рассказывали новости о родине и пр.
По радио передали, что скоро разрешат писать на родину. Вчера ходил в госпиталь Йозефа. Хотел выписать очки, но нужно сначала достать документ от американского командования.
28.5.45. Целую неделю болел: снова открылась старая рана на шее. Пишу заметки о хаттингенском концлагере. Достал пропуск до глазного врача (Йозеф госпиталь).
29.5.45. С 8 до 9 сидел в госпитале, ожидая приёма. Кроме немцев, никого в ожидании не было. Немцы говорили о Советском Союзе. Многие ещё до сих пор не знают правды о положении и жизни в нашей стране. Я молча слушал, притворяясь, будто не понимаю, чтобы дослушать их суждения.
Выписал рецепт на очки: зрение совсем плохое (-5, -6,5 диоптрий). После этого вступил в разговор. Удивлённые моим вмешательством, они долго молчали. Я рассказал о том, как без всякой помощи со стороны родственников смог кончить среднюю школу и учиться в университете. Потом – о жизни в концлагере. Чувствую, что большинство было согласно со мной.
30.5.45. Уж нет терпения ожидать. Многие вышли из лагеря, чтобы уйти в г. Зост, откуда будто отправляют на Берлин и т.д. Но американцы не пускают. Знакомый солдат американец подарил мне книгу, и я решил заняться изучением английского языка. Книга под названием «The Kingdom of Swing by Benny Goodman and Irving Kolodin»6. <…>
22.6.45 г. Еду в поезде из Мюльгайма на Магдебург, где, перейдя Эльбу, я уж буду на стороне русских, дома. Возле каждого вагона – красный флаг, самих же вагонов не видно, все покрыты зелёными ветвями деревьев. Чудесная погода, незабываемые дни. Много каждый из нас расскажет об этом.
18.7.45. Нахожусь в лагере Людвигсфельде. Надоело ожидать. Тяжёлые мысли сушат мозг.
Ещё летом 1943 [г.] я покончил с собой: уже тогда внутренне я умер. Ведь всё уж потеряно, самое дорогое… В мой век все – воины. Среди их не было меня (для этого я не годен ни физически, ни разумно).
Живой физически, я поставил перед собой и цели внешнего характера. 25 августа 1945 г. мне – ровно 26 лет. Прожито 1/4 века. Не сделано ничего: курить – не курю, пить – не люблю, любить – не умею…
В жизни я никого не убил, никого не предал – я сам себя погубил. Что делать? Для чего жить? Одно лишь мерещится мне – родная Орель, где я родился и вырос. Я люблю этот уголок неизвестной любовью. Неужели я уж больше не увижу тебя, Орель, – матьрека[?] Бывало, каждое лето, пройдя около 3–5 км, я сижу на берегу Орели, ныряю в её прозрачной воде. Онемев, не слыша укусов комарья, целую ночь просижу над водой. И никто об этом не знает. Орель! Я лечу к твоим водам, чтобы навсегда погрузиться в них… Но путь далёкий… И счастье не любит меня…
Анатолий.
Впервые дневник был опубликован в 2006 году по-русски в альманахе «Нам запретили белый свет». Немецкий перевод вышел годом позже. Сердечная благодарность и светлая память Гизеле Шварце (1948– 2013), прекрасному человеку и известному историку принудительного труда из Мюнстера, первой рассказавшей мне о Хаттингенском дневнике, самому Анатолию Назаровичу Пилипенко и его дочери Ольге Анкудиновой, Томасу Вайсу, любезно приславшему ксерокопию страниц дневника и свои публикации, посвящённые этому дневнику и принудительному труду в Хаттингене. А также Любови Сочке, в прошлом сотруднице Украинского фонда «Примирение и взаимопонимание» (Киев), за помощь в установлении контакта с автором и ряд дополнительных сведений.
1 Ср. также дату на обороте сохранившейся фотографии А. Пилипенко: «28.6.44 г. На память отцу от сына Анатолия».
2 Stadtarchiv Hattingen, Sammlung «Zwangsarbeit in Hattingen». Nr. Dep3/12-13.
3 На бланках — типографский текст: «Pol.-Anlage I. Produktion am: … Rohmasse: … Zusatz: … Bescheinigung erhalten: …»
4 Имеется в виду генерал-полковник Александр Сергеевич Щербаков (1901–1945), начальник Главного политического управления РККА, умерший в ночь с 9 на 10 мая 1945 г. после обширного инфаркта.
5 Драгун Василий Михайлович (1898–1961) – кадровый разведчик, в годы войны был начальником отдела оперативного управления ГРУ Красной армии, заместителем начальника военных миссий СССР в Великобритании (1942–1943), а также в Италии и Франции (1944–1945). Начиная с весны 1945 г. – представитель Управления Совнаркома СССР по делам репатриации во Франции (а фактически – во всей Европе). Иных свидетельств о посещении Драгуном Хаттингена или Бохума не выявлено.
6 «Королевство свинга» Бенни Гудмана и Ирвинга Колодина. Далее следовал опускаемый здесь перечень английских слов с русскими переводами.