ЛИТПРОЗЕКТОР
Евгений Гришковец. Одновременно. – М.: Махаон, 2009. – 100 с.
Что случится, если возвести в ранг подвига, достойного воспевания, что-нибудь такое, о чём можно сказать «все делают это»? Вполне вероятно, что публика, презирающая криминальные романы в мягких обложках не по причине своего хорошего вкуса, а по старательно культивируемому снобизму, что эта самая публика, которой так много среди офисного планктона, проникнется к автору симпатией. Быть воспетым-то всякому хочется. И каждому хочется чувствовать себя очень умным. Но чтобы быть прославленным в песнях – надо подвиги совершать. Или жить и творить в великом напряжении сил и, что характерно, без всяких гарантий немедленного успеха. А это сложно, знаете ли, и не всякому доступно. Мысли о высоком, глубина переживаний – зачем такие сложности?..
Оцените образчик философии, которой тешит читательское самолюбие Евгений Гришковец в своей новой книге: «Вот такая ситуация: мама меня любит… Но, допустим, сижу я дома и состригаю ногти. Состриг, собрал остриженные ногти и понёс их выбрасывать. Но не заметил, как один упал и остался лежать на полу. И он маме уже не нравится! А что случилось? Ещё минуту назад это был я, который нравился!.. И про это как трудно говорить. Но так хочется. Трудно и хочется. Трудная тема».
Действительно, труднее не придумаешь. Что рядом с этим пресловутые одиннадцать томов «Натурфилософии» Кара, которыми пугал своих слушателей, жаждущих научиться писать стихи, Николай Степаныч Гумилёв…
Но шутки шутками, а, похоже, автор и впрямь опасается, как бы философские изыскания на тему остриженного ногтя не оказались чрезмерно серьёзными для мозгов читателя. Ведь не ровён час убежит читатель прямиком туда, где попроще…
Нельзя такого допустить.
На голодный желудок слушать оперу в театре да ещё не будучи меломаном – это однозначно проблема. Автор всячески крутит тему желудка, громко бурчащего аккурат в тот момент, «когда скрипки звучат совсем уже нежно и совершенно невесомо». Как же это, дескать, так несправедливо устроен мир: «И мне стыдно. Хотя отчётливо понимаю, что этот звук сделал не я, а что-то там внутри меня… Оно там у меня внутри сжалось, но икнул-то я!»
Хорошо, но мало. В оперу ходят не все, и из этих не всех значительная часть успевает перекусить до театра. Значит, надо дальше искать тему, которая гарантированно близка каждому, причём заметно чаще, нежели думы о красе ногтей.
«Вот несколько часов назад принимал я пищу. Попросту и точнее сказать, я ел. Ел еду, с удовольствием. И теперь у меня в животе происходит некий процесс… Оттуда, изнутри меня, поступают мне сигналы о состоянии процесса. Поступает сигнал – и я иду исполнять».
На случай, если читатель попадётся совсем уж туповатый, которому не под силу даже размышление о том, что происходит в организме, после того как он с удовольствием съел еду, тема раскрывается так, чтобы не оставить недопониманию ни единого шанса.
Поначалу кажется, что от рассуждений о физиологии автор наконец-то перебрался к чему-то иному: «А за моими пределами? Ровно за пределами моего тела. Здесь же тоже всего много. Даже не то что много, а всего сплошь!»
Действительно… ну же, дорогой автор, скорее объясните почтеннейшей публике, что помимо важного занятия есть еду с удовольствием существуют ещё кое-какие достойные внимания явления. Самолёты, к примеру, в небесах летают…
И тут начинается высший философский пилотаж.
«И летят в этих самолётах миллионы людей, которые не чувствуют того, что они летят. Не чувствуют полёта. Кто-то сидит, читает газету, кто-то спит, а кто-то ест. А кто-то идёт по центральному коридору самолёта со своего места в туалет.
А туалет в самолёте всегда что? Он всегда занят… Самолётные туалеты имеют такое свойство – быть занятыми. Есть такое ощущение, что их заняли ещё до взлёта или даже раньше, во время постройки самолёта.
А если во всех самолётах туалеты всегда заняты, а каждую секунду летят сотни тысяч самолётов, то арифметика очень простая: каждую секунду в небе над нами летят сотни тысяч нормальных людей, которые сидят в неудобных позах в маленьких самолётных туалетах».
Бинго! Нашлась тема! Пусть не все путешествуют самолётом так же часто, как стригут ногти, но ведь и на земле есть регулярно посещаемые всяким смертным отхожие места. И какой простор для как бы глубоких рассуждений они обеспечивают!
Разобравшись с проблемами воздухоплавания, автор переходит к кинематографу. «Вот, например, мне сильно нравится фильм «Семнадцать мгновений весны», и «Крёстный отец» тоже сильно нравится. Знаю эти фильмы наизусть. Очень их люблю. Когда-то купил все серии на кассетах. Лежат кассеты упакованные. Ни разу не посмотрел. Потом купил на дисках. Также лежат нетронутые…»
Бывает такое. Времени хронически не хватает. Или достаточно знать, что диск с любимым фильмом лежит в шкафу, а значит, в любой момент его можно оттуда извлечь, и уже одна эта мысль согревает душу. Но в данном случае причина, оказывается, совсем иная: «…в случае, когда фильм идёт по телевизору и Штирлиц, и дон Корлеоне пришли ко мне в телевизор в виде волны, которую я не контролирую, а если я поставлю фильм в виде диска в проигрыватель, буду смотреть и вдруг захочу пописать, я же могу остановить и Штирлица, и дона Корлеоне, и они будут покорно и неподвижно ждать, пока я писаю. Как я могу любить и уважать Штирлица, который ждёт, пока я писаю?»
По идее, на этом месте книжку можно закрывать, ибо всё уже понятно. Дальше будет «странное дело с фотографиями», где старинные снимки рассматриваются в уже опробованном ракурсе: «…на таких фотографиях у женщин такие платья, что невозможно представить, как они ходили в туалет». И изыскания по поводу неправильного употребления слова «хочу» на примере всё того же заведения, куда «хотеть невозможно… Туда надо или туда необходимо».
Книжку-то можно закрыть. Но стоит отметить, что помимо всего процитированного там прямо после Штирлица, которого непонятно как уважать, вроде бы вскользь мелькает фраза: «Любить можно только то, чего остановить невозможно». Нет, проблема не только в необходимости – раз уж взялся автор книжки писать! – правильно употреблять «чего» и «что». Ведь из этой проскользнувшей фразы, из этого двадцать пятого кадра сам собой возникает вывод: телевидение любить можно, а книгу, например?
А книгу, получается, нельзя любить, потому что чем она серьёзнее и глубже, тем больше вероятность, что придётся её отложить не потому, что приспичило, а ради необходимости осмыслить прочитанное. «Вы можете закрыть книгу и сказать ей: «Подожди». Вы её властелин, – писал в своё время Брэдбери. – Но кто вырвет вас из цепких когтей, которые захватывают вас в плен, когда вы включаете телевизорную гостиную? Она мнёт вас, как глину, и формирует по своему желанию».
Недаром новое сочинение Евгения Гришковца – непрерывный монолог. Мнёт, формирует, гонит в беличье колесо модных веяний… А если посмотреть на результат, то сомнительный юмор со страниц этого произведения вдруг неожиданно перекликается со старым и печальным анекдотом про человека, применявшего бумагу исключительно в духе описанной выше основной темы «Одновременно»: «И всё накапливается, накапливается. А с какого-то момента голова перестаёт расти. А интересно, где эти накопления помещаются? Иногда даже обхватываю голову руками и думаю: «Господи, какая же она маленькая! Пятьдесят восьмой размер всего. Такая маленькая, и сколько же в ней г...!»