Об авторе дневника
Сашка (Александр Филиппович) Контарев родился 19 февраля 1918 года на Луганщине – в деревне Боково-Платово Боково-Антрацитовского района Ворошиловградской области УССР, недалеко от г. Красный Луч. Семья состояла из матери (умерла в 1946 г.), сестры Нади и брата Вити. Отец во время войны находился на Урале, в Копейске, – видимо, в порядке производственной эвакуации. Перед войной Александр проучился три года в одном из техникумов Харькова – скорее всего, в строительном. Там же, в Харькове, 1 декабря 1939 г. он был призван Кагановическим райвоенкоматом в РККА. Так что война застала Контарева в армии – предположительно в штабе Северо-Кавказского округа.
Военные дневники Контарева охватывают период в три с половиной года, – начиная с 30 апреля 1943 г. и кончая 14 ноября 1946 г. (в первые два года войны Контарев, похоже, дневник не вёл).
События, отразившиеся в нём, географически разворачиваются на гигантских просторах от Смоленщины до Восточной Пруссии и Квантунского полуострова в Китае, завершаясь возвращением – через Дальний Восток и Сибирь – в европейскую часть СССР.
Летом и осенью 1943 г. записи шли практически ежедневно. А иной раз Контарев раскрывал блокнот прямо во время боя – с ума сойти! Как и многие в ту войну, Контарев говорит и пишет о немцах в третьем лице единственного числа: «фриц», «немец». Но иной раз и вовсе безличное – «он»!
По содержанию дневник распадается на три неравные части: штрафник, штабист на западном театре военных действий и штабист на восточном.
Первая – это пребывание Контарева в штрафниках, на острие ожесточённых летних и осенних атак на Смоленщине в ходе Духовщино-Демидовской и Рудненской операций. Он здесь сделал «карьеру»: «дорос» до командира отделения 46-й отдельной армейской штрафной роты 515-го стрелкового полка 134-й стрелковой дивизии 84-го стрелкового корпуса в составе 39-й армии Калининского фронта. 13 июня комполка подполковник Черниченко представил Контарева к ордену Красного Знамени.
Контарев всё время на передовой или в двух шагах от неё, каждый день и каждый час его может накрыть смертью. Одно из сквозных слов в дневнике – «игра». Это эвфемизм, и означает он не шахматы и даже не маневры, а элементарную атаку, то есть в ситуации штрафника – игру со смертью!
Официальная статистика штрафников: выживал каждый второй! Статистика же по отделению Контарева, судя по его дневнику: едва ли не каждый двадцатый! Поэтому императив его жизни на войне однозначен и элементарен: уцелеть в этой в ней. Или одним словом: «Выжить!» С этой и только с этой точки зрения оценивает Контарев всё происходящее. Например: перевод из пехотинцев в артиллеристы повышает или понижает шансы на то, чтобы уцелеть?!
Отсюда же – характернейшее сочетание трудносочетаемого: крайнего фатализма и крайней жизнеустремлённости. «Если только буду жив…» – постоянный рефрен этой части дневника. Почти в каждой записи – фразочка о том, что запись эта последняя, что завтра его наверняка убьёт и т.д. Эти фразочки – своего рода обереги, риторические заклинания против гибели.
И он неслыханный везунчик, этот Контарев! Поставленная им самому себе чёткая стратегическая задача – «Выжить, выжить и ещё раз выжить!» – была им с блеском решена!
Штабное состояние Контарева уже сложилось из военного ещё и послевоенного времени. Конец войны его 39-я армия воевала в Прибалтике – в аннексированной до войны Литве и на вражеской земле – в Восточной Пруссии. Отмечу, в частности, яркие зарисовки поведения Красной армии по отношению к немецким женщинам и немецкому имуществу – своего рода сексуальный и мародёрский раж. Он не слепой и честно фиксирует это в дневнике: «Что творится сейчас на улице! Недалеко от нашего дома стоит сарай, в котором полно беженцев. Вот солдаты, а особенно офицеры, пользуясь разрешением на всё, жуткие вещи творят сейчас. На дворе стоит сплошной крик и визг женщин, которых насилуют, и до чего дошли, 15–20 чел. насилуют одну девушку 14–15 лет. Страшно смотреть на всё это» (31 января 1944 г.).
1 мая 1945 года армия была выведена в резерв, после чего передислоцирована в Монголию и 20 июня включена в состав Забайкальского фронта. Свой боевой путь она закончила взятием 22 августа Порт-Артура (Люйшуня).
На Дальнем Востоке страницы дневника накрыла беспросветная тупость гарнизонной жизни оккупационной армии во всей своей серой красе: пьянки, раздражённое ожидание демобилизации и почти механическое продолжение отношений с Милой, перешедшие в карикатуру на жанр любовного треугольника. Девушка ушла от Контарева к другому, но ушла лишь потому, как искренне думает 28-летний старший сержант Контарев, что соперник его – офицер, майор Грязев, да ещё заместитель начальника госпиталя по продовольствию!
Ах, как же он ненавидел это офицерьё! Его внутриармейское социальное чувство – ненависть рядовых к офицерам, вовсю пылавшее в штрафной роте, тут, на Дальнем Востоке, разгорелось с новой силой. Ну и гады же они! Не только славу нашу себе присваивают, но ещё и наших невест уводят! Война не дала Контареву нормально развиваться, оставила его в вечных великовозрастных недорослях и в моральных садомазохистах. Он даже не замечает, насколько вздорен и инфантилен он сам во всех своих романах, да и в товарищеских отношениях тоже. Ничто и никто не выдерживал ровных и безоблачных с ним отношений.
Если попытаться судить об истории Второй мировой войны только по дневнику Контарева, то самой войны с Японией как бы и не было, как не было и ядерных бомбардировок японских городов. Впрочем, ноль эмоций у него и по поводу 9 мая.
Тем неожиданнее встретить у Контарева политические размышления. Есть там и упоминание Фултонской речи Уинстона Черчилля, и геополитические камлания по поводу войны со вчерашними союзниками. А к концу дневника он позволяет себе такие, например, высказывания: «Если взять весь Советский Союз в целом, то получится величайший в мире океан несчастья, горя и невзгод, океан, в котором можно утопить весь наш земной шар, а что в результате получили – шиш, огромнейший шиш, или, попросту говоря, дулю за всё пережитое» (запись от 15 июля 1946 г.). Так что не пришлось бы удивляться, если бы дневник этот обнаружился не у частных лиц, а в архиве КГБ.
Записи резко обрываются 14 ноября 1946 года на станции Тайга, за Красноярском, – на полпути в европейскую часть страны...
Ко мне и Николаю Поболю, с которым мы начинали работу над подготовкой этого дневника к печати, он попал от писателя и правозащитника Алексея Симонова. В полном виде дневник А. Контарева войдёт в мою книгу «Если только буду жив…»: двенадцать дневников военного времени», готовящуюся в издательстве «Нестор-история».
Павел Полян
Побудительные заметки
Рукописи – как люди, у каждой своя судьба. Рукопись книги, которую вы держите в руках, – бомж. Трудно себе представить, сколько тёмных углов, ящиков, чемоданов, сумок сменили 12 разнотипных блокнотов и записных книжек, прежде чем попали в портфель издателя. Да и сегодня, когда я пишу эти, неслучайно названные «побудительными», заметки, её будущее в тумане, и фигура речи, что кто-то держит эту книгу в руках, – скорее выражение надежды, чем твёрдый издательский план. Но в России, как известно, надо жить долго, даже рукописям.
Зыбкая судьба. А между тем дневники уже больше полувека ищут приюта, слепо тыкаясь то в открывающиеся, то в закрывающиеся перед носом возможности быть опубликованными. Ведь это – по самому серьёзному счёту – большая редкость: военные дневники с апреля 43-го по ноябрь 46-го, написанные солдатом, бывшим штрафником, а к концу дневников наполовину чертёжником в штабе, наполовину артистом армейской самодеятельности на дальневосточном театре. Любой, кто их откроет, безусловно и сразу поймёт, что они не были рассчитаны на публикацию, и это делает их особо ценным свидетельством времени, настроений, побудительных мотивов поступков. Я, например, прочитав немалую толику военных записок, документов, дневников и т.д., ни разу не встречал столь жёстко и монотонно выписанного основного мотива жизни на войне: «завтра убьют – и всё». Под этот монотонный, как зубная боль, припев проходит вся фронтовая жизнь автора, Александра Контарева, двадцатипятилетнего жлоба и хама, занятого выживанием и только о нём думающего.
Война, с точки зрения плохого человека, это ведь по большому счёту открытие, новое слово к грядущим юбилеям – что 41-го, что 45-го годов. А то ведь устали мы от попыток заново вскипятить уходящий, а может быть и ушедший, пафос жертв и побед, которым вновь и вновь пытаемся наставить на правильный путь подрастающее юношество. Контарев однозначно высказался на тему «что есть главное на войне», точно по старому анекдоту: главное – не пушки, не танки, не генералы и не самолёты, главное на войне – выжить!
И кто мы такие, чтобы осудить эту точку зрения из нашего послевоенного мирного будущего?
…Теперь несколько слов на тему «откуда». Ко мне эти блокноты попали на рубеже тысячелетий от Галины Семёновны Евтушенко – друга нашей семьи с многолетним, более чем полувековым стажем. Ей они достались вместе с частью архива при разводе с Е.А. Евтушенко, а тому были присланы по почте, но за давностью лет уже и не установить кем. Эмоций эта рукопись у поэта не вызвала.
Галина Семёновна, в свою очередь, руководствуясь принципом Экзюпери «мы в ответе за тех, кого приручили», приняла эту рукопись как знак судьбы и пыталась её пристроить для публикации. Так рукопись и попала ко мне – не потому, что я издатель, а по причине доброхотства в решении чужих проблем. Мне удалось в 2004 году напечатать кусок из неё в майском номере «Новой газеты», но вот уже почти десять лет после этого я ищу людей, заинтересованных в свидетельствах непричёсанной истории войны.
Последние четыре года, как мне представляется, я их нашёл, осталось только найти деньги на публикацию, чем мы в настоящее время и заняты.
Перед редакторами этой рукописи стояла нелёгкая задача сохранить её стилистику, не слишком оскорбляя правила русского правописания, ибо она требует виртуозной правки, потому что слабая её грамотность – неотъемлемая часть её сути.
Алексей Симонов
Из блокнота Александра Контарева
1945
21 сентября
Целый день стояли в Мукдене. <…> Ходил искать место для бани, дошёл до военного городка, и слышно, как где-то в стороне кричат женщины-китаянки. Это Русь разоряется, уж не армия стала, а банда. <…> Грабёж и насилие среди белого дня стало обыденным явлением, что будет дальше – страшно подумать, во всяком случае китайцы и японцы этого не простят нам.
21 октября
…Да, последнее время невероятное творится, армию прежнюю, дисциплинированную нельзя узнать. Пьянки беспощадные, гауптвахта переполнена. Вовку тоже посадили на 10 суток, а о нашей части говорить нечего: комбрига почти не видим. Он для себя взял особняк, оборудовал его, там и кино для него пускают в первую очередь, там всё, а солдаты как хотят. Партийной работы никакой не ведётся, политработники только ордена получают, а за что, за безделье, что ли?
13 ноября
Проснулся, идёт очень сильный дождь. Вот и осень настала, холодные дожди на целые сутки, скука, а о демобилизации ни слуху ни духу, придётся ещё год трубить, как это всё опротивело и надоело.
Вчера офицеры начали занятия по математике. Дваладзе показал мне несколько примеров, и я пришёл в ужас: всё вылетело из головы! Что мне теперь остаётся делать? Поступать куда-либо дворником либо конюхом? Вот и вся моя прекрасная жизнь предстала передо мной во всей её красе, а ведь ещё год трубить. Что будет впереди, не представляю. Меня сейчас очень пугает демобилизация, ведь я ничего абсолютно не умею делать, а в армии оставаться – это значит всю жизнь гнуть спину перед кем-то и быть беспрерывно собакой, чтоб быстрее продвигаться. Нет, ни за что в жизни не останусь: если во время войны не согласился, то сейчас тем более.
14 ноября
Опять возобновили демобилизацию, о которой масса кривотолков ходит. Якобы на западе демобилизовали по 1923 год и т.д. и т.п., но сейчас одно пока что ясно, что уедут пока по 1909 год и все, и то неизвестно когда. Завтра исполнится год с того момента, как ввели День артиллерии, когда его впервые праздновали, когда меня отправили на передний край в разведку бригадную, город Шварнелин, где я вместо праздника просидел за стереотрубой семь часов без смены на чердаке дома, как всё же странно, уже год прошёл, сколько пережито за этот промежуток времени, сколько было хорошего и плохого, всего не упомнишь, и только когда возьмёшь дневники свои, то вспомнишь обо всём. Сейчас началась новая жизнь, но прежде как-то лучше было, хотя и была жизнь, наполненная опасностями, всё же жилось лучше, интересной была жизнь, да и вообще жизнь с опасностями для жизни интересней обычной.
1946
10 февраля
Сегодня день выборов в Верховный совет, от нас избирают Мерецкова и Людникова. День прекрасный, тепло, ясный день, пошли с Павликом проголосовали, нас у урны сфотографировали…
11 февраля
С каждым днём всё ближе и ближе мои именины, осталось 12 дней, и мне исполнится 28 лет, из них четвёртая часть в армии, самые лучшие годы прошли, теперь уже дело к старости идёт, так что уж не вернуть былых весёлых дней. <…>
Ведь если взять мою жизнь в армии – что я сделал за это время? Ничего. Год пробыл в штабе фронта, а затем в штрафной и в пехоте почти год. После ранения 8 месяцев в госпитале, а затем штаб бригады, опять штабная работа, опять протирал штаны, а кто в этом виноват, в основном я – и именно потому, что безумно хотелось дожить до того момента, когда кончится война, чтоб посмотреть на то, какой будет жизнь после этого. Представления об этом были самые лучезарные.
Дожил до этого дня, но опять-таки не пришлось уехать, так как повезли с Запада на Восток, где якобы грозила опасность Советскому Союзу со стороны Японии. Опять война, хотя и без особенных боёв, но все же это задержало демобилизацию, и только в сентябре наконец-то дождались демобилизации. Но демобилизовали старшие возраста, а мы опять остались, затем ещё одну партию демобилизовали, а о нас ни слова, и вот уж больше двух месяцев ни слова о демобилизации.
Недавно читали английскую газету «Британский союзник», там была статья о демобилизации в английской армии в Африке, вот там пишут, что при демобилизации они придерживаются принципа «кто первый пришёл, тот первый и уходит», вместе с тем описывают условия демобилизации. Судя по описанию, они намного лучше наших, даже в том отношении, что первыми демобилизуют тех, кто давно служит в армии.
15 июля
…Прочёл дневник В. Инбер о проведённых годах в осадном Ленинграде, ведь это один несчастный город у неё описан, всё те же невзгоды и несчастья, которые принесены ему войной, а если взять весь Советский Союз в целом, то получится величайший в мире океан несчастья, горя и невзгод, океан, в котором можно утопить весь наш земной шар, а что в результате получили – шиш, огромнейший шиш, или, попросту говоря, дулю за все пережитое. Взять хотя бы армию. В начале войны наобещали многое, а в отношении обмундирования даже приказ был о том, что всё, что находится у воина, переходит в его собственность, а что сейчас получается? Первые партии отправляли во всём новом, а сейчас выдаётся только так называемое б.у., которое через полмесяца разлезется по ниткам. Даже больше: если кто и сохранил шинель или что-либо из обуви новое, то отбирают и выдают старое. <…>
Как подумаешь, то волосы дыбом становятся от всего этого, для чего же я и все остальные воевали 5 лет, для того, чтоб сейчас на каждом шагу урезали права так называемого гражданина Советского Союза. Я одного не могу понять: неужели все об этом знают в Москве, неужели всё это делается по разрешению с Москвы? Если это так, то тогда где же наша «самая демократическая в мире конституция», за которую столько пролито крови? А ведь говорят приехавшие отпускники, что в Советском Союзе не лучше, даже хуже живут, сделали так, что даже вздохнуть нечем. Спрашивается, зачем же тогда жить, что вообще делать на белом свете, чтоб видеть творящийся вокруг тебя бардак и переживать в душе да всю жизнь мучиться?
6 ноября
Завтра праздник, но нигде не видно, чтоб готовились к нему, даже флаги не вывешены. Видно, сейчас не до праздника народу. Рабочие ходят просят хлеба. Довести до такого состояния, чтоб рабочий народ просил хлеб!
14 ноября
Проехали Красноярск, станции Зима, Ачинск. Сейчас стоим на станции Тайга…