КНИЖНЫЙ 
РЯД
Черашняя Д.И. Лирика Осипа Мандельштама: проблема чтения и прочтения. – Ижевск: Изд-во «Удмуртский университет», 2011. – 288 с. – Тираж не указан.
Тончайшая это наука – мандельштамоведение. Осип Эмильевич, у которого «не слова, а тени слов» (Ю. Тынянов), – один из авторов, исследование которых в корне невозможно без большой доли творческой интуиции и даже озарения учёного. Здесь важно максимально бережное приближение к поэзии и личности автора при максимальном почтительном отдалении. К тому же книги, написанные научно и при этом читаемо, встречаются, к сожалению, очень редко.
Мандельштамовед Дора Черашняя умеет писать такие книги. Она словно взвешивает каждое слово на золотых чашечках весов. Внимательна к логике движения мысли: её тексты продуманы, нередко разбиты подзаголовками на тематические блоки.
Рецензируемая книга, как скромно написано в аннотации к ней, включает в себя «разрозненные публикации 2003–2011 гг.». Это статьи по изучению отдельных стихотворений Мандельштама или их «лирического соседства» (термин В. Грехнева). В начале каждого раздела следует стихотворение или группа стихотворений и затем – их поэтапное глубинное прочтение. Прочтение без излишеств – здесь только то, что знает сам текст и его контекст. Д. Черашняя деликатно преподносит известные науке трактовки стихотворений, сохраняя зёрна, годные для новой интерпретации.
Воссоздать, соткать заново «эстетическую личность» Мандельштама, выбрать которого для исследования просто «опасно», ведь «слишком многое становится рядом с ним невозможно» (С. Аверинцев)… Дора Черашняя ставит перед собой эту сверхзадачу, решая задачи конкретные, осязаемые и, на беглый взгляд, просто невыполнимые. В чём нетождественность замыслов мандельштамовского и тютчевского «Silentium!»? Что за «золотая забота» у лирического героя в стихотворении «Сёстры – тяжесть и нежность…»? Какую сонату играл наизусть Александр Герцевич? Почему художник и картина в стихотворении «Импрессионизм» не имеют отношения к импрессионизму? Построчно, пословно расшифровывает Д. Черашняя тайнопись поэта.
Читая эту книгу о Мандельштаме, понимаешь, что именно порождает чудо его поэзии. «Древние уважали молчащего поэта, как уважают женщину, готовящуюся стать матерью» (Н. Гумилёв). Мандельштам давал своему слову доспеть, избегая ситуаций говорения вместо молчания (И. Анненский, «Недоспелым поле сжато…»). Его «Silentium» о том, как не высказаться, пока слово ещё не тождественно звучащему внутреннему слепку формы, в то время как тютчевское «Silentium!» – о том, «как сердцу высказать себя». Молчание у Мандельштама – одна из стадий создания поэтического произведения, умение ждать: ведь живое слово, по мнению поэта, «не обозначает предметы, а свободно выбирает, как бы для жилья, ту или иную предметную значимость, вещность, милое тело» («Слово и культура»). Слово становится плотью, для того чтобы поэт не унёс с собой звучащий внутренний образ, предваряющий написанное стихотворение. Ни одного слова ещё нет, а стихотворение уже звучит. Это звучит внутренний образ. Уже не морская пена, но ещё не Афродита.
Она ещё не родилась,
Она – и музыка, и слово…
Тютчевское «Silentium!» с императивным восклицательным знаком – это приказ себе. Название у Мандельштама задано как предмет размышления. Уже в составе книги «Камень» «Silentium» обратило на себя внимание ведущих критиков и поэтов того времени: М. Волошина, Н. Гумилёва, В. Ходасевича, А. Дейча, Н. Лернера и др. В свете этого созвездия современному литературоведу удаётся по-своему решить проблему мандельштамовского молчания, чьё дыхание и в других текстах, «золотая забота» лирического героя которых – тяжесть духовной работы, вынашивания, вызревания поэтического слова. Жизнь зарождается и возрождается в «тяжести и нежности».
Дора Черашняя читает Мандельштама через других поэтов.
И всласть, с утра до вечера,
Заученную вхруст,
Одну сонату вечную
Играл он наизусть…
В этих стихах угадывается лермонтовское: «Одну молитву чудную / Твержу я наизусть…». «Лермонтовский эпитет «чудная» неизбежно участвует в семантике образа сонаты, несмотря на своё отсутствие». Образ Александра Герцевича-Сердцевича отражается и в произведении Маяковского «Юбилейное» («Александр Сергеевич, разрешите представиться…»).
Александр Герцевич, по мнению Д. Черашней, играет одну из трёх последних сонат Шуберта – си-бемоль мажор. В ней душа композитора достигла высоты, с которой «в его 31 год будет не страшно умирать». Ритмическая организация стихотворения Мандельштама «Жил Александр Герцевич…», по М. Гаспарову, – «чередование неправильного ямба и неправильного хорея». Источник неправильности Д. Черашняя обнаруживает в своеобразии финала шубертовской сонаты, демонстрируя свою гипотезу наглядно, на нотах. Многие люди обострённо воспринимают мир либо слухом, либо зрением, в зависимости от этого предпочитая музыку или живопись. Но, находя композиционное соответствие музыкального и поэтического текстов, в другом случае автор книги с не меньшим знанием предмета сравнивает колористическое решение и композиционное движение сверху вниз у Моне («Сирень на солнце») и Мандельштама («Импрессионизм»). По-иному, чем французский художник, решая проблему светотени, изображая предметы жёсткими и тяжёлыми, поэт методом импрессионизма «не только скрывает в этом стихотворении чудовища доставшейся ему эпохи, но и вскрывает их суть».
В книге немало удивляющих и веских наблюдений над психологией творчества и поэтикой Мандельштама, будь то понимание им процесса рождения текста или «заклинательность» его синтаксической конструкции, а также над поэтикой вообще («отсутствие названия – знак повышенного лиризма текста» и др.) М. Волошин говорил о Мандельштаме, что тот «не хочет разговаривать стихом – это прирождённый певец». Говорить о таком поэте научной прозой, и говорить хорошо, – дар особый.
Попытка прочтения Д. Черашней Мандельштама – уже литературоведение, но ещё литература, от тепла которой не остыли страницы.
, доктор филологических наук