Хождение к Студёному морю

Камиль Зиганшин

Родился 15 марта 1950 года в посёлке Кандры Туймазинского района Республики Башкортостан. Народный писатель Республики Башкортостан, путешественник, заслуженный работник культуры России и Республики Башкортостан, член Совета при Президенте России по языкам России, почётный председатель Башкирского отделения Русского географического общества, председатель Фонда защиты диких животных. Автор книг о природе «Щедрый Буге», «Маха, или История жизни кунички», «Боцман», «Таёжные истории», «Возвращение росомахи», «Таёжными тропами», романов о старообрядцах «Скитники», «Золото Алдана», «Хождение к Студёному морю» и многочисленных путевых очерков о труднодоступных уголках планеты, включая книги о кругосветной экспедиции –

«Огненный пояс Земли»: «От Аляски до Эквадора», «На обратной стороне Земли». Творчество Зиганшина отмечено премиями Президента Российской Федерации в области литературы и искусства, Республики Башкортостан имени Салавата Юлаева в области литературы и искусства, губернатора Ульяновской области (премия Ивана Гончарова), многочисленными литературными премиями СП России, медалями В. Шукшина, А. Чехова, М. Шолохова.

* * *

Михайлыч оказался заядлым рыбаком, как он сам себя называл – рыбашником. При этом рыбалкой считал только ловлю тайменя. Стоило показаться подходящему для их обитания месту, глушил двигатель и бросал якорь. Чаще всего это были ямы на крутых излучинах либо устья шумливых притоков: на стыке быстрой и спокойной воды этим речным разбойникам всегда есть чем поживиться.

Ближе к вечеру из-за утёса показалась очередная манящая чёрной глубиной ямина, образовавшаяся в месте впадения горной речки. У берега на мелководье, устланном базальтовыми плитами, стояли в два ряда рыбы. По широким, похожим на развёрнутый веер полупрозрачным плавникам на спине сразу определили – хариусы.

– Чую – и таймешки тут есть. Вон там должны пастись, – уверенно заявил капитан, указывая на витую полосу сходящихся потоков.

Пристали к террасе, упирающейся в крутой, покрытый разлапистыми кедрами, склон чуть ниже ямы.

Михайлыч вынул из брезентового чехла короткую бамбуковую удочку с катушкой. На конце жилки поблёскивала ложка без ручки с прицепленным к ней тройником.

– Безотказная снасть – спиннинг называется. Чешский турист подарил, без блесны, правда. Я их сам из ложек мастерю.

Корней с сомнением покачал головой:

– Чего ради рыба ложку глотать будет? Она ж не слепая.

– Ещё как будет! – снисходительно улыбнулся капитан, подкручивая по привычке усы. – Увидишь!

Перейдя на полузатопленный камень, Михайлыч принялся бросать железку точь-в-точь в те места, где давали о себе знать расходящимися кругами таймени. Заброс за забросом, а рыба не реагировала.

Корней про себя посмеивался: «Чудак! Где это видано, чтобы таймень железками питался». Сам он срезал длинный тальниковый хлыст и привязал к тонкому концу жилку. Вместо грузила расплющил дробинку и, сложив получившуюся лепёшечку пополам, зажал ею леску. На крючок насадил пойманного овода. Пройдя к устью с подвижными завитками водоворотиков, перекрестился и стал одного за другим выуживать радужных хариусов. Было жарко, настойчиво атаковали оводы, но Корней так увлёкся, что обращал на них внимание, только когда надо было поймать очередного для наживки.

Капитан тем временем продолжал упорно обстреливать тёмную ямину. Плечи у него уже ныли от бесчисленных бросков. Наконец спиннинг резко дёрнулся.

– Есть!!! Взял!.. Здоровый!.. Тяжело идёт! – радостно выкрикивал Михайлыч.

Удилище то изгибалось в крутую дугу, то взлетало вверх, то вытягивалось в одну линию с лесой. Тревожно трещала сорванная с тормозов катушка. Жилка, обжигая кожу, рвалась из-под прижимающих её пальцев. Вытянув метров двадцать, таймень остановился. Капитан тут же возобновил подмотку. Бешеный рывок, и опять визжит катушка.

Схватка продолжалась минут десять. Вроде умаялся, выдохся таймень, но у самого берега вновь забился, забушевал краснопёрый богатырь. Обессилев, вытянулся серым брёвнышком на гальке.

– Кто тут говорил, что на железку не позарится? – победно хмыкнул Михайлыч, не сдерживая ликование. Оценивая вес, поднял добычу за жабры:

– Килограммов четырнадцать потянет.

Хоть и немало их было на счету капитана, он смотрел на тайменя так, словно видел его впервые. При этом ласково поглаживал дымчатые, с чёрными крапинками бока и тёмно-бурую мясистую спину:

– Красота-то какая! Недаром красулями зовут. А хвост-то, хвост! Кайма-то какая малиновая! Прямо огонь.

– Да уж! Хорош! – согласился Егорка, облизываяс в предвкушении вкусной жирной ухи.

Пока Корней с Географом разделывали трофей, а Егор «кочегарил», возбуждённый капитан ходил кругами:

– Эх, мужики! Вам рыбашника не понять. Хотя я на своём веку не один десяток тайменей взял, радуюсь каждому, словно впервой. А всё почему? Потому как по силе, быстроте реакции и уму этой рыбе нет равных. Никто под водой и на воде не уйдёт от него: ни зверюшка, ни птица, ни рыба. Потому и жирён, как сом. Только жир у него не под кожей, а по всему телу. Оттого мясо во рту просто тает, и оно не похоже на рыбье. Скорее, что-то среднее между ягнятиной и телятиной. Сам я больше всего люблю голову. Такая вкуснятина – язык проглотишь!

Жаль, что растут медленно: за год всего десять сантиметров. К пяти годам – полметра. В двенадцать чуть больше метра.

– Выходит, этому годков пятнадцать, – прикинул Николай.

– Не меньше… Пока тут возитесь, пойду ещё побросаю.

Минут через пятнадцать подсёк второго. Вываживал недолго – таймешек оказался средних размеров. Зато скакал по воде, опираясь на мускулистый хвост с узором красноватых пятен, пытаясь вырваться из невидимой узды, как породистый скакун. Окинув «танцора» критическим взглядом, Михайлыч отправил его на вырост.

– Не понимаю тех, кто мелочь берёт. Так ведь и реку обезрыбить можно.

Заметив, как горят глаза Корнея, протянул ему спиннинг:

– Спробуй… Хлебни хмельку рыбацкого счастья, покуда уха варится.

Опыта у Корнея бросать блесну не было, поэтому, чтобы не зацепить ветви черёмухи, он перешёл на вклинившийся в русло столообразный камень.

Первый заброс получился неуклюжим, даже с небольшой бородой. Однако уже после третьей попытки Корней метнул блесну точно туда, куда целился. «Обстреляв» всю яму от края до края, прошёлся по стремнине – ни одной хватки.

Это ещё больше раззадорило его. Он прицепил вместо блесны-ложки свою испытанную наживку – искусственную мышь, представляющую собой слегка вытянутую деревяшку, обтянутую бархатистыми шкурками с беличьих лапок. Внизу кусочек свинца для устойчивости. Сзади мощный тройник на карабине.

От костра донёсся голос Егора:

– Уха готова! Разли-ваа-ююю!

– Иду, иду, – откликнулся Корней и торопливо забросил обманку поперёк течения.

Плывёт она поверх воды, и кажется, будто через реку переправляется то ли крупная мышь, то ли бельчонок. Один заброс, другой. На третий из глубины что-то выметнулось. Вода вспучилась. Тугой удар хвоста был столь силён, что от всплеска мужики привстали поглядеть – что там происходит?

– Осторожней, дружок, не пугай людей, – словно боясь упустить, тихонько уговаривал Корней тайменя.

Туго натянутая жилка трепетала, отзываясь на каждое движение рыбины. Подматывая леску, скитник трижды подводил её к берегу так, что выступала из воды не только голова, но и спина. Однако всякий раз, оказавшись на мелководье, таймень делал мощный рывок и вновь уходил на глубину. Рывки были столь сильными, что Корней с трудом удерживался на ногах, а при могучем потяге его буквально пригибало к воде.

Катушка визжала, леска жгла кожу на пальцах. Временами натяжение ослабевало. Это таймень, пытаясь освободиться, начинал кувыркаться, делать свечи. Сквозь фонтаны брызг факелами мелькали малиновый хвост и алые плавники.

В четвёртый раз подтянуть тайменя к берегу не удалось – обломив крючок, речной гигант всё-таки сошел с тройника.

Капитан, сидя на палубе в продавленном кресле, встал и сочувственно развёл руками:

– Хорош! Пожалуй, больше моего был. Но ты больно не замичуривайся. Ведь именно такие моменты и запоминаются на всю жизнь. Куражу-то с избытком поимел!

Заправленную черемшой уху есть устроились на толстом слое хвои под старым кедром. Этот исполин живёт так долго, что боковые ветви уже сами стали толщиной со взрослое дерево. А выступающие из земли корни напоминали перевитые венами руки старика.

Капитан достал из своего сундучка армейскую фляжку. Скитник сразу предупредил: «Я не пью».

Михайлыч отреагировал спокойно:

– Дело хозяйское.

А Егорка хмыкнул:

– Нам больше достанется.

Разложив рыбу по мискам, выпили. Наевшись наваристой ухи, Михайлыч ударился в воспоминания:

– Я первую встречу с тайменем помню до мелочей. Случилась она аккурат в День пионерии. Наш катер забрасывал партию в верховья Зеи¹. Пока поднимались, столько историй про него наслушался, что тоже захотелось потягаться с этой царь-рыбой.

Тогда спиннингов не было и в помине – хищную рыбу старым пошибом, как и ты, на мыша ловили. Пристали к берегу, на котором геологи решили полевой лагерь разбить. Чуть ниже зудит шмелём студёный ключ. В таких местах таймень любит промышлять. Начальник партии весь вечер на сливной яме мышью их соблазнял, да без толку. Я загорелся: вот бы первым словить и всех восхитить. Начальник мужик нормальный – разрешил своей закидушкой попользоваться.

Едва начало светать, а я уж на каменной гряде посреди русла. Гладь плёса вся в махоньких кружках – рыбья мелкота резвится, а на яме не шелохнёт. Но лишь коснулись воды первые лучи, она ожила. Что тут началось! Не вообразишь, как таймени куражились: прыгали свечами, сгибались крутыми дугами и с оглушительным плеском шлёпались в воду, водоворотили круги, били хвостами². Один ловкач вымахнул так высоко, что дважды перевернулся в воздухе. Другой перекусил пополам выскочившего губаря и не стал даже подбирать половинки. Вся рыба в панике под коряжины забилась.

Я так засмотрелся, что чуть не забыл, зачем пришёл. Спохватился – начальник-то скоро встанет, и поскорей метнул мышь на серёдку. Только стал подтягивать – рывок. Сначала несильный, опосля как дёрнет – чуть с камня не слетел. От счастья обезумел. Ору во всё горло: «Таймень! Таймень!» Ору и вдурную выбираю лесу на себя. Куды там – упирается, всё в глубину тянет. А как понял, что на привязи, принялся выпрыгивать да всяческие кульбиты крутить. Потом вдруг ринулся поперёк течения, прямо к шивере. Там на мелководье, язва, и сорвался. Почувствовав свободу, смастерил свечку и помчался глиссером – чуть ли не на брюхе, оголив лоб и темя. Под конец зарылся в воду, а пенный след за ним всё тянется и тянется. А я стою и смотрю заворожённый. Народ, разумеется, от моих воплей проснулся, высыпал на берег и затаив дыхание наблюдал всю эту картину. Когда рыбина сошла, все аж застонали. А начальник партии похлопал по плечу:

– С боевым крещением! Не горюй! Таймень соперник серьёзный, нахрапом не возьмёшь. С ним «играть» уметь надо…

Михайлыч задрал голову и, глядя на улетающие во тьму искры, замолчал, что-то вспоминая. И вдруг, прокашлявшись, запел густым приятным баритоном:

Закончив, произнёс, не сводя глаз с огня:

– Люблю эту песню.

– Так вы на флоте служили?

– А то! Море до того по душе пришлось, что остался на сверхсрочную. Двадцать один год на Тихом отходил. Дослужился до старшины мотористов тральщика 17 го дивизиона 113 й бригады Сахалинской военно-морской базы, – по-военному отчеканил Михайлыч. – На Сахалине и семьёй обзавёлся. Женился на медсестре нашей санчасти. Когда в пятьдесят третьем демобилизовался, устроился в Амурскую флотилию – уже не мыслил жизнь без воды. У нас тогда уже двое пацанов было. В пятьдесят четвёртом завербовался на Лену. Жена родом с Хандыги, она и уговорила. С тех пор хожу то по Лене, то по Алдану.

– Михайлыч, выходит, вы с японцем воевали, – сообразил Николай.

– А то!

– Об этой войне почему-то мало писали. Может, расскажете, как там было?

– Чего рассказывать? Война дело неинтересное… Самым мучительным было постоянное ожидание боевой тревоги с того дня, как немцы напали. Все были уверены, что и япошки вот-вот полезут. Однако побоялись самураи – после Халхин-Гола знали нашу силу. Четыре года с гаком в таком напряжении! Лишь в сорок пятом в ночь с 9 на 10 августа прозвучал наконец сигнал к бою. Всех, помнится, охватило чувство воодушевления, хотя каждый понимал: кому-то не дожить до победы. Но все мечтали отомстить за позор Цусимы.

Нашему тральщику была поставлена задача высадить десант на причалах Отомари. Сейчас это Корсаков. Овладеть портом и соединиться с высадившейся на севере бригадой морской пехоты. Не помогли япошкам ни бетонные доты, ни заграждения.

После войны гоняли японских и корейских браконьеров. Это были времена, когда с нарушителями границы не церемонились: ворваться в радиорубку и разбить рацию было делом чести, а в случае сопротивления сразу открывали огонь на поражение. Всё чётко и доходчиво. Порядок махом навели… Да, были времена… Что-то я разговорился. Давай, Егорка, по последней и спать.

Ночью затаившийся в углях огонь пробрался сквозь толстый слой хвои к пустотелой сухостоине и проник через выщерблину в комле в её нутро. Трухлявая труба вспыхнула сразу, словно начинённая хорошим зарядом пороха. Ствол загудел, задрожал, будто ракета на старте. Поначалу из него роем летели только крупные искры, но через пару минут выметнулся язык пламени. Всё бы ничего, но порывы ветра вытягивали его в сторону кедров. Ещё немного, и ближняя крона вспыхнет факелом, и тогда верховой пожар пойдёт стеной.

Корней не растерялся. Схватил котелок с остатками чая и плеснул в огненный зев. Пламя чуть осело, а когда он прикрыл дыру спальником, огонь и вовсе присмирел. Чтобы исключить повтор возгорания, слежавшуюся хвою вокруг костра сняли до земли, а выщерблину, залив водой, ещё засыпали землёй. С часик подождали – не полыхнет ли повторно. К счастью, труба подымила, подымила и заглохла. Единственной потерей от несостоявшегося пожара было обугленное пятно на спальнике Корнея.

Едва заалел горизонт, скитник уже стоял на берегу со спиннингом. Сделал с полсотни забросов, но всё впустую. «После вчерашнего осторожничают», – решил он и без всякой надежды бросил последний раз. Торопливо подтягивая блесну, заметил, что рядом с ней по воде пошли усы. Пригляделся. Чуть в стороне плыло, лениво шевеля хвостом, некое подобие акулы. В воде рыбина казалась такой громадной, что скитник невольно поёжился. Увидев человека, таймень развернулся и, закрутив взмахом хвоста глубокую воронку, ушёл на глубину. Осторожный, волчара!

Тем временем утренний туман сгустился так, что уже в метрах семи воды не было видно. Ничего не оставалось, как вернуться на буксир. Всем было очевидно, что плыть в таком молоке нельзя. Стараясь расшевелить страдающего от безделья капитана, Корней подступился к нему с расспросами:

– Михайлыч, вот вы вчера рассказывали, что жена с Хандыги. А сами откуда?

– Не поверишь, оттуда, где и речки-то отродясь не бывало – с Тамбовской губернии. Земля там бедная, урожаи скудные. А семья большая, мал мала меньше – в те времена не грешили, рожали сколь Бог пошлёт. Посему в 1912 году родители надумали перебраться в Сибирь. Мне тогда шесть годов было. Родители получили переселенческое свидетельство, подъёмные и в теплушках, их называли столыпинскими, покатили со всем своим скарбом через всё матушку Россию в неведомые нам края. В тех вагонах задняя половина была отгорожена. В ней везли инвентарь и скот. Ох и долго ехали. Месяца два, думаю. На Зее нам отвели 30 десятин³. На казённое пособие купили двух лошадей и корову. А за счёт ссуды поставили добротный пятистенный дом с тесовыми воротами. Ох и зажили мы! Двор и ограду обнесли пряслом из жердей. Помнится, лес, дабы дом долго стоял, в разное время пилили. Для стойкости от огня всё какой-то особый день ожидали. Какой точно, уж запамятовал. А вот на пол, помню точно, деревья валили только при убывающей луне.

К следующей зиме амбар, хлев, конюшню поставили. Опосля ригу с соломенной крышей для сушки снопов хлеба и при ней гумно для обмолота. Между гумном и дворовой изгородью – огород. На нём матушка с девчонками овощи сажали. Картоху отдельно, на дальнем краю.

Хлеба тогда жали вручную, серпами. Мы скирдовали, сушили в риге, а взрослые молотили цепами на гумне. Весело было. Работали дружно. Урожаи были хорошие, целина ведь. Матушка, Царство ей Небесное, как ей на всё хватало сил?! Целый день копошилась по дому, смотрела за скотиной, а по ночам ещё и пряла. А по весне матушка с сёстрами ещё и полотна начинали ткать из той конопли и льна, что вырастили. Сейчас не могу это даже представить. Железные были люди!

Только сейчас, с возрастом, стал понимать, каких трудов всё это стоило старшим. Ведь строили без чьей-либо помощи. Токо отец, дядя и дедушка. А кроме стройки надо было ещё валить лес, вывозить его из тайги; выращивать хлеб; готовить сено для скота. В общем, досталось им с верхом. Иные не выдерживали, возвращались обратно. В основном те, кому участки достались в низинах. У них Зея в августе каждый год заливала поля, а стога так и вовсе уносила.

Революция и гражданская, слава богу, прошли в стороне. А вот чёрная оспа не миновала – кто-то занёс. Тогда полдеревни на погост свезли. У нас четверо заболели. Лежали, покрытые чёрно-синими струпьями. Бредили от жара. Не ели. Только пили. Самая младшая померла. У остальных, как и у меня, на теле на всю жизнь отметины остались.

Раскулачивания, слава богу, избежали. Хотя какие мы кулаки? Всё своим горбом, без найму. Отец сообразил – всё без спору сдал в колхоз. Благодаря этому не тронули, оставили жить в дому, а у остальных крепких, что в колхоз не пошли, подчистую забрали и самих сослали незнамо куда.

<...>

_______________

¹Зея – крупный левый приток Амура.

²При описании ловли тайменей я использовал наблюдения геолога, заядлого спиннингиста Петра Сигунова.

³Десятина соответствует 1,09 гектара.

Поздравляем Камиля Зиганшина с юбилеем, желаем крепкого здоровья и новых книг!