Лера Макарова
Родилась в 1993 году в Саранске. Выпускница Литературного института им. А.М. Горького (семинар А.Е. Рекемчука). Участница пяти творческих резиденций, в том числе Дома творчества «Переделкино». Публиковалась в журналах «Юность», «Волга», «Традиции & авангард» и др. Дебютный сборник рассказов «Светотень» вошёл в лонг-лист премии «Ясная Поляна» (2024).
* * *
Все уедут, а буровики останутся до белых мух.
Она повела рукой, чтобы я подошёл ближе.
– Ты же водой заведуешь, – сказала. – Вот и будешь за рассольниками следить. Пять канов по нижней риске, чем мешать – там…
Я осмотрелся и увидел, что на стене висят деревянные вёсла. Взял одно и вышел на улицу, где другие мужчины разжигали очаги и ставили на них кастрюли.
Туман сошёл и обнажил бурые холмы, на них наш лагерь в бельевых верёвках. Мы прилетели сюда в самом начале августа. Сегодня, как отобедаем, улетим обратно. На поле-взлётной-полосе, мне сказали, росла шаманская трава, но мы её вытоптали за месяц. Теперь пускай растёт себе дальше.
Я налегаю на весло, подгоняя от дна прилипшую перловку.
– Раскочегарился как, – вдруг хвалит меня Чабыкин.
Он тащит обсадную трубу под казан для плова. Вообще-то он как бы мой начальник по разведке, не кок. Рядом снова появляется Мария, строго улыбается мне, я улыбаюсь ей.
Кажется, я здесь прижился, может быть, даже слишком. Привык жить без интернета. Учусь паять по ночам. Единственное окно своего вагончика заклеил картонкой. Оно на восток. В половине седьмого вездеходы везут наверх буровиков, а нам ещё рано. Передвинуть вагончик мне не разрешили, вдруг за домками котёнок росомахи – останешься без руки.
Рассольники кипят. Немного терпения, лавровый лист и соль по вкусу. Когда праздничный обед готов, встаю перед канами, чтобы разливать в тарелки. Все потихонечку собираются на поляне. Мест за длинным столом не хватает: кто усаживается на ступени, кто просто на голую землю. Едим в угрюмом молчании, в тесноте да не в обиде. Не припомню, чтобы мы собирались все вместе.
Самый жирный кусок горбыля из плова бросаю подбежавшей собаке, старой чёрной шарпеихе. Это собака коряка Васи, он оставил её нам, чтобы отпугивала медведей. Но медведи тут все местные, мы их даже подкармливали, вернее, они сами находили мусорные баки. Я вспоминаю кое-что и отыскиваю глазами Марию, подхожу к ней.
– Не выкидывайте в узелках, – говорю, понимая, что зря. – Помоечники потом целлофаном гадят.
Она рассмеялась.
***
Вертушка всё не прилетала. Значит, за перевалом плохая погода, а это на несколько часов.
Все сгрудили свои вещи у шаманского поля и ждут неподалёку.
От нечего делать я вызвался почистить сковороды: тайком дал шарпеихе съесть пригоревшую и налипшую на них рыбу, потом задраил сковороды песком, потом – золой с очагов, в конце замылил раствором с «Фейри». Думал о том, что ни один медведь не позарился бы на шарпеиху – такая страшная и смешная морда.
Теперь стою около поля, у школьной парты, на которой лежит вахтенная книга, ищу в ней своё имя, чтобы заранее расписаться: благополучно отбыл. Рядом лежат сигареты. Кто-то из геологов проспорил, что бросит курить.
Слышу Степаныча, он наставляет кого-то из буровиков, что как только вернутся с вахты, пусть закинутся кальция карбонатом, а то зубы выпадут. Буровики хмурятся. Сам же Степаныч очень довольный.
– У него на участке две буровые, – он продолжает про что-то другое, – и одна из них два на пятнадцать. – Буровики переглядываются. – На участке в восемнадцать соток.
– Не может быть, – не верит один из них. – Как так посивучить?
– Ну, как тут посивучишь… Время и место надо знать. При пандемии забрал себе. Потому что за простой тоже платить надо. И вот… Его жена нас всех и обловила. Дали в руки спиннинг, называется. Сказали: бросай вот так. Первый раз бросила – в речку не попала.
Он раскатисто смеётся.
Да, много мы тогда наловили. Выпотрошили, засолили, с собой на базу привезли и заморозили. Плов сегодня из тех горбылей был.
Курить почему-то расхотелось.
Свои неиспользованные фальшфейеры оставляю следующим разведчикам. Интересно, приедет ли за нами та же самая Урал-вахтовка?..
– А паяльник вернул кому положено? – спрашивает Чабыкин, когда я проверяю застёжки рюкзака.
Думает, что если старше, то может меня опекать. Хочется врезать ему. Просто не отвечаю.
– Глухой? – он напирает, я молчу.
– Сыграем в бадминтон, – говорит, – пока ракетки далеко не убрал?
– Что-то не хочется.
– Хочется-хочется, пойдём.
Он достаёт ракетки, без воланчиков, и мы уходим вверх по склону. На нас издалека смотрит Степаныч.
Мы идём по осыпи, и я вспоминаю, как Чабыкин вспарывал брюхо микижи. Это изобилие какое-то, вываливающееся её нутро. Я только успевал думать: «Микижа, спасибо тебе за кров, спасибо, что всех нас в своём брюхе приютила». Для них рыба, Вася сказал, – это начало всего сущего, и велел так приговаривать. Вслух такое говорить я, конечно, не мог. Наверное, как вернёмся в город, снова пойдём рыбачить и цедить икру через эти ракетки.
Пытаюсь идти в ногу с Чабыкиным, он идёт быстро, так и до вершины можно дошарашить. Вверху склона фирновый ручей, дальше безымянные речушки с семью гидропостами. Всё, чем я здесь – как она сказала? – заведовал. Ещё дальше, на горизонте, дремлющий вулкан. За ним прорезывается ясная полоска неба. Хорошо, что меня ведут, сам бы я не пошёл – вроде как нет надобности – и не увидел бы этой красоты.
Чабыкин останавливается.
– Хочу оставить это здесь, – говорит он и с разлёту даёт мне в нижнюю челюсть.
Чувствую, как кровь сворачивается во рту – это вкус смертной обиды и тоски.
– Только не плачь, – говорит он совсем другим тоном. Удивлён, что не даю ему сдачи. – Будь мужиком, – говорит, а сам пятится. – Просто не по Сеньке шапка, ну, ты знаешь.
Я действительно знаю. Он уходит, торопится и падает на осыпи, встаёт и бежит дальше. Я плачу. Салага, сказал бы Степаныч. Очарованный странник.
Не хочу сразу возвращаться на базу и поднимаюсь выше.
Два козла вы, так говорил Степаныч про нас. Потому что оба худые и земля под нами не едет. Или говорил – зайцы вы поджарые. Травы им мало на травертиновых землях, вот и поджарые. Бах!.. бах!.. каждую ночь, не замечая наших растяжек, зайцы врезались в вагончики. Сначала я не мог уснуть. Потом освоился и даже придумал паять по ночам – и всё равно, получается, не спал. Отыскал налобный фонарик. Иногда выходил посреди ночи на улицу, чтобы посветить и убедиться: и тундра – с одного склона, и тайга – с другого… всё живое и прислушивается к тебе.
Я сплёвываю кровь. Ощущение, что на мою метку тут же клюнет огнёвка. Но вокруг нет ни души. Вернее, души притаились. А я хочу встретиться с каким-нибудь тёплым и живым, как и сам, существом. Но я знаю: если ты идёшь охотником, то тебя обойдут стороной.
Чем выше, тем холоднее и безнадёжнее термобельё. Говорят, в этом году мерзлота как встала в январе, так и схватила мёртвой хваткой. Когда мы приехали в Козырёвск и ждали вертушку – а она всё не прилетала – и гуляли по посёлку, знакомились с местными, кто-то из них сказал: «А у меня водопровод только оттаял».
А ещё, конечно, чем выше, тем сильнее ветер. Я достаю из кармана кепку, она не ахти какая, на рыбьем меху, но с ушками. Опускаю их – и не так задувает. Не чувствую ни боли, ни холода, ни чего-то другого. Ничего и нет – извилистый хребет Кумроча на всём белом свете.
За нами, скорее всего, приедет та же самая Урал-вахтовка. Жёлтая, как подводная лодка. Водитель заберётся в кузов и будет размещать рюкзаки и сумки застёжками книзу, чтобы ревущий по пути ветер не растаскал их содержимое. Я сяду в кабину, где на приборной панели иконки, а сверху выветрившаяся ёлочка ароматизатора – всё, как в обычных тачках, кроме клиренса и высоты колёс.
Чувствую неприподъёмную усталость. Скорее бы погрузиться в тёплую кабину и забыться. Опускаюсь на валун и смотрю на округу. Я пытаюсь представить, как эти места будут выглядеть через несколько лет, через сотни лет. Когда-нибудь через лаву и поля выдолбят дорогу прямо к океану. Там, где шестая речка впадает в него, строят ГОК.
Мне кажется, я слышу океан. В городе не рискнул в него окунуться. Но на обратном пути, всё теперь на обратном пути…
Спускаюсь обратно и вижу, что вертушка уже на поле, лопасти вовсю шарашат. Пространство рядом расчищено: рюкзаки с остальной поклажей убраны на борт. Люди рассыпались по базе и как будто ищут кого-то. Над ангаром подняли красный флаг.
Когда меня замечают, раздаются десятки свистков. Несколько человек бегут мне навстречу.
– Мы думали, тебя уже задрали, как зайца!
– Явился не запылился!
– Боже мой, где ты пропадал!
В глазах Марии, кажется, ужас.
– Ты что, забыл? – почти кричит Чабыкин. – Парами ходить, дурак!
Кто-то толкает меня в спину к вертолёту. Вижу, как все шустро и без лишних церемоний запрыгивают внутрь. Захожу последним, чтобы сесть у окна. Шасси сразу же отрываются от земли.
Шарпеиха бежит за нами и лает, её отбрасывает потоком воздуха назад. Ольховые стланики превращаются в зелёную шерсть на теле огромного зверя. Тихое солнце освещает нашу базу на его боку. Куст скважин, поле, ангар, вагончики, около одного из них буровики играют в нарды – счастливые, подумал я. Увидел синий платок Марии. Она шла от поля к базе и больше не оглядывалась.