Дмитрий Воденников, поэт
Запертый преувеличенный цветок рядом с таким же ярким преувеличенным фруктом – на самом дне океана.
Слишком огромная, но застенчивая роза. Горький апельсин (померанец), горький, как и его судьба. И идея фиалки. И все они под замком.
Лежат под толщей воды среди обломков, среди огромных тяжеленных конструкций, где-то в глубине затонувшего гигантского корабля, среди разбухших уже от долгой бесконечной воды (куда ни посмотри, везде вода-вода, тёмная, непроглядная, какая-то для всего, кроме водорослей, моллюсков и рыб, мёртвая), среди заросших подводными водорослями чемоданов, кресел, чехлов, съеденных мелкой подводной живностью.
Даже странно, что аквалангисты заметили этот небольшой саквояж.
Какие-то флакончики в нём были разбиты, но из шестидесяти штук многие сохранились.
Когда их уже на поверхности, перенеся в корабельную лабораторию, открыли, преувеличенная роза, горький апельсин и сверхидея фиалки открыли свои несколько огромных глаз.
В 2000 году к воздуху начинающегося двадцать первого столетия примешалась капелька запаха начала двадцатого.
Это ж только представить: плыл себе владелец парфюмерного предприятия, плыл себе на «Титанике», хотел заключить контракт с американскими и канадскими клиентами, а заодно увидеть Ниагарский водопад, а увидел другой водопад, идущий снизу.
А эфирные масла (роза, лаванда и другие), запертые в своём стеклянном плену, как царевна в хрустальном гробу, пока всё трещало и кричало разными голосами, замкнуто пахли, качая собой огромную розу, сплошную лаванду, гипертрофированный горестный апельсин.
Хозяин саквояжа бежит вместе с другими пассажирами по коридорам, на нижнюю палубу, к лодкам, и ему везёт: им спасающая лодка достаётся.
...А роза, лаванда и огромный померанец дышат сами собой в своём узком стеклянном гробу...
Люди оттолкнулись от борта, отплыли в шлюпке, слышали крики, увидели, что «Титаник» уходит под воду всё больше и больше, тонет всё ниже и ниже, и всё ниже и ниже уходили в холодную тьму невидимые им роза, лаванда и огромный горький апельсин, запертые в небольшие флаконы-пробирки. А потом на «Титанике» погасли огни. И кто-то увидел, как лайнер исчез.
Мистер Зэ был спасён в шлюпке под номером 3.
Ужас той ночи останется с ним навсегда.
Когда вытаскиваешь вещи с «Титаника», скажет один из исследователей, они полуразложившиеся, ржавые и гнилые. «И запах, который от них исходит, совершенно чуждый, совершенно зловонный; вы понимаете, что это смерть, которую вы никогда не испытывали. <...> И вдруг кто-то открывает этот саквояж – этот кожаный мешочек – и оттуда доносится райский аромат...»
...Наша жизнь уйдёт на дно, скроется под толщей времени, освобождённая даже от нас самих. Просто огромный остов того, что когда-то звалось нашей жизнью. Там поселятся рыбы, моллюски, неизменный ил. Всё обрастёт чем-то склизким и тошным.
Но где-то в серёдке ушедшего, в маленьком саквояже, в кожаном глупом мешочке, что-то будет заперто благоухать: невозможной розой, потерянным апельсином, свежим, цветочным, сладковатым медовым несклоняемым «нероли». Запахом такого огромного счастья, которое мы знали и которое мы испытали.