Адель Алексеева
Если бы знал сегодняшний читатель как выглядели провинциалки, обитательницы уездных городков. Ну, допустим, в предвоенное время. Это было удивительное явление.
Моя мама после окончания обучения получила диплом, в котором было написано, что её профессия «учитель изящной словесности», то есть литературы по-современному. И направили её в небольшой городок Вятской губернии. А отец в это время (он тоже закончил школу второй ступени) стал чуть ли не заведующим РОНО. Он то и дело уезжал в командировки, то далеко в Сибирь, то в Москву, то в Краснодарский край. И всегда, возвращаясь из командировки, что-нибудь привозил.
Однажды он привёз огромный солнечного цвета неведомый мне плод. Круглый как мяч и такой огромный, что держать его можно было только двумя руками. Оказалось, это фрукт, и называется он апельсин. Это был первый апельсин, который я увидела в жизни. И не только я. Все соседи и знакомые приходили к нам подивиться на удивительный экзотический фрукт. Больше таких огромных апельсинов я не видела. Возможно, так было только в моём воображении.
В другой раз он привёз музыкальный инструмент под названием гавайская гитара. Настоящая или нет, неизвестно. Но он клал её корпус на стол, а мне велел трясти гриф. Как-то играл на струнах и получался звук как у настоящей гавайской гитары.
Может быть, он ездил и куда-то на Дальний Восток, потому что однажды он привёз большой пакет, в котором было красивое платье из настоящего японского шёлка и небольшой отрез такой же ткани. Мамочка трепетными пальчиками подняла это почти невесомое платье и залюбовалась. Юбка клёш, галстук, длинные рукава с отворотами манжет того же цвета, что и галстук.
И вот я смотрю на фотографию, где мамочка сидит именно в этом платье. Сероватый фон, лёгкие мазки лилового цвета, фиолетового и синего. А на груди и вокруг шеи галстук длиной чуть не до колен тёмно-лилового чистого цвета. Её маленькие складные ножки обуты в туфельки жёлтого цвета с синей отделкой. Чистая кожа, прозрачный шёлк. Носить это платье можно было только с комбинацией.
Что касается отца, то он не просто играл на гитаре, он ещё и пел. Старинные романсы, народные песни, популярные арии. И подумать только, всегда носил шляпу – летом соломенную, зимой фетровую. Края шляп сильно загибал, на манер ковбойских шляп. Его прозвали «Артист» или «Дуглас Фербэнкс». На одной из фотографий он поставил одну ногу на табурет, конечно, в шляпе, и смотрит таким победным взглядом, что можно не сомневаться – в нашем городке множество дам наверняка были очарованы этим человеком с лихими шляпами и джентльменскими манерами. Конечно, мне, в те времена ребёнку, ничего такого не ведомо, но сейчас я смотрю на фотографию и думаю, что так оно и было.
Провинциальные модники и модницы! Нынешним столичным жителям трудно поверить, что так одевались в нашем маленьком городке. Когда после лета начинались прохладные дни, надевались чулки. А нейлоновых, капроновых чулок тогда ещё не было, были шёлковые, и обязательно пояс, державший их на резиночках. Чулки эти назывались фильдекосовые, а потом фильдеперсовые.
А какую форму умели придавать наши провинциалки своим чёлкам! В то время никто почти не ходил без чёлки. Она могла образовывать немыслимый завиток, изгиб вниз, потом вверх или ещё как угодно. Конечно, все красили брови карандашом, может быть, иногда щёки натирали свёклой. В какой-то момент пришла весть – в парикмахерских появилась новая, электрическая, завивка – шестимесячная. Причем делали её только в городах побольше. Так что приходилось ехать в Вятку делать такую химическую завивку. И потом наши модницы появлялись в фотоателье с этой завивкой, в лёгких платьях с тоненькими бретельками, открытыми плечами и большим декольте, фотографироваться в пояс на память.
А как умели веселиться наши провинциалки! Ещё одна фотография. В субботу-воскресенье в летнее время отправлялись загород на пикник. Каждый с сумкой или корзиной, конечно, скатерть на траве, уставленная вкусностями. В другое время гости собирались в нашей квартире по вечерам, а меня отправляли спать. И они начинали так веселиться, пели, танцевали, играли или в карты или домино. И с какой страстью! На одной фотографии одна женщина с поднятой рукой, в руке зажата карта, на лице азарт. Так и представляешь, как она потом шлёп её на стол!
Что касается еды, то дошёл до нашего городка слух, что в Москве едят мороженое. Покупают в метро стаканчики и едят. Что делает моя мамочка и её подруги? Они берут деревянное корытце и наливают туда сливки, сегодня первый слой, завтра второй и так далее. Корытце это стоит на морозе и постепенно наполняется доверху. Потом папа берёт специальную скобку и трёт это белое ледяное чудо в глиняный горшок. Тут же берёт деревянную мутовку, сбивает это всё – и снова на мороз. Вот вам и готовое мороженое. А ещё можно из этого сделать снежные яблоки. В большой кастрюле кипит вода, в неё буквально на секунду большой круглой ложкой выкладывают комочки этой сливочной массы, один, второй, третий, и через секунду вынимают и выкладывают на блюдо – это называлось снежные яблоки.
Мне исполнялось то ли 12, то ли 13 лет, и мамочка принесла и торжественно вручила мне книгу в кожаном переплёте, на которой было написано «Витязь в тигровой шкуре». Дарственную надпись она сделала примерно такую: «В прежние времена грузинские князья вручали эту книгу молодым в день свадьбы. А я тебе вручаю её на день рожденья».
Музыка, музыка, музыка. Общая любовь к музыке, и мамина, и папина, передалась мне. Где доставала мама такие сведения, когда не было интернета, не знаю. Но вот, например, один из её рассказов. О Паганини и Берлиозе, и музыкальном инструменте под названием альт. Кажется, этот альт был делом рук самого Страдивари. Но этот инструмент тогда не был популярен. Знали скрипку, лютню, виолу. Паганини тоже обожал свою скрипку и покорял публику виртуозным, чуть ли не дьявольским исполнением. Но однажды к нему пришёл композитор Берлиоз, который написал концерт для альта. Паганини был в восторге, он забыл всё своё пренебрежение ко всем, кроме скрипки инструментам. После концерта он подошёл к Берлиозу и встал перед ним на колени. Где это вычитала мамочка, не знаю. Может быть в какой-нибудь книге или журнале.
Всё это было давно, до войны. И до сих пор представляется как рай. Что же стало с мамочкой? Конечно, изящная словесность была отодвинута, предмет стал называться просто литература. Однако своих учеников она просила непременно читать Толстого, Тургенева, Пушкина. А дальше? А дальше можно сказать, что мы выдержали все испытания той страшной войны именно благодаря Толстому, Тургеневу и Пушкину. Эти писатели заменили нам Бога и церковь, которая была разрушена. Душа всегда стремится к прекрасному и возвышенному. Если раньше она находила красоту в церкви, то теперь её заменили Толстой, Тургенев, Пушкин…
Отец ушёл на фронт, а мамочка получила приказ стать завучем и директором школы. Кроме преподавания и руководства школой, она же должна была обеспечивать учеников продуктами, чтобы выжить. Через два года от нашей красивой изящной мамочки в лёгком платье из японского шёлка и в жёлтых с синей отделкой туфельках, ничего не осталось. Гипертония в самой тяжёлой стадии обрушилась на неё. А лекарств от неё в те годы ещё не было. В 1943 году я, изнемогая от того, чем были недовольны и «Три сестры» Чехова, молила – в Москву, в Москву, я туда хочу. Там стояла папина часть. И меня отправили к папе. Папа меня встретил и повёз в Дмитров, где стояла его часть. Но к тому времени оказалось, что её уже перевели в другой район. Он только довёл меня до ворот огромного разрушенного монастыря, где прежде располагалась его часть, показал комнатку – 3х3 метра.
Через некоторое время привезли и маму. И полтора года, до самой её смерти, мы жили в этой монастырской комнатушке, может быть и бывшей келье. Её кровать справа, мой сундук слева. А папа в другом месте, где его часть. Стола у нас не было, стены толщиной почти два метра. Широкий подоконник служил нам столом. Там же стояла электроплитка, на которой я готовила что-то несусветное, когда было электричество. Только однажды, заглядевшись на ребят из нашего класса, игравших во дворе в волейбол, я побежала к ним, забыв, что на плитке стоит сковорода, закрытая белой салфеткой. Когда в окно повалил дым, и все закричали «пожар», только тогда я вспомнила о ней. Увы, воды не было, тушить эту раскалённую сковородку с дымящейся почерневшей салфеткой было нечем…