Родился в 1951 году. Окончил факультет журналистики. Автор книг «Здесь, во времени» (1984), «Поэзия и позиция» (1986), «Маяк и его смотритель» (1989), «За занавесом политического театра» (1997) и «Маяк, смотритель и ветер» (2006). Был составителем книг «Письма Белинского» и трёхтомного собрания сочинений А.И. Куприна (1988). Председатель Союза писателей Болгарии и председатель агентства «София-пресс». Лауреат премии имени Христо Ботева.
ПОЧЕМУ Я ПРОТИВ?
Потому что этот мир мне не нравится, и это не высокомерно с моей стороны. Не нагло. А естественно.
Этот мир мне не нравится:
– потому что он не любит человека;
– потому что болгарин унижен;
– потому что мы не рожаем детей;
– потому что подменяет духовные ценности материальными;
– потому что требует от нас выставить всё на продажу;
– потому что нам приходится любить Россию нелегально;
– потому что охлаждает теплоту человеческих отношений;
– потому что считает только богатых людьми, а бедных – населением;
– потому что хочет отвадить нас искать и находить справедливость;
– потому что заменяет привязанности предательствами. Думаешь, что разговариваешь с Христом, а он оказывается Иудой;
– потому что убивает мечты;
– потому что вытравливает святые вещи;
– потому что бросает бешеные деньги на выхолащивание искусства, лишь бы сделать людей более примитивными и легко манипулируемыми;
– потому что пытается начинить наши души циничными лозунгами;
– потому что сталкивает религии, вместо того чтобы превратить Млечный Путь в икону всего человечества;
– потому что укрывает нас нищетой;
– потому что пытается зачеркнуть память;
– потому что хочет раздавить нашу надежду.
Этот мир нужно изменить.
МНОГОТОЧИЕ
В своих строгих протокольных костюмах ласточки чертят что-то по небу. Уже столько лет... Они не важничают, но, должно быть, это послание очень важное, раз они на протяжении столетий упорно, неуклонно его вычерчивают, а затем спускаются с высот к нам, чтобы узнать, прочитали ли мы его. Словно отчаявшись от нашего непонимания или же по зову судьбы, они выводят несколько новых абзацев, а вслед за этим начинают сосредоточенно и самозабвенно строить свой дом. Приносят в клювиках соломинки, прутики, воду и лепят гнездо. Любопытно, это временное убежище или только знак присутствия среди нас? Потом снова взлетают в небо и снова выводят свои письмена. Они хотят быть понятыми нами. А что – мы? Мы разоряем их гнёзда, уничтожаем их... чтобы они не гадили. Разве таким образом не уничтожаем самих себя? Разве не истребляем в себе доброту, не рушим чужое счастье, а потом имеем наглость требовать счастья для себя? Разве не всё сущее – гнездо: слово, любовь, дом, океан, родина, человечество?
Когда мы его рушим, что это – внутренний человеческий крик или решение – сегодняшнее, сиюминутное, по наваждению? Во все ли века человек поступал так? Если наука развивается, значит ли это, что и человек развивается к лучшему, становится более светлым, чистым, честным? Гезиод ещё в VIII веке до н.э. в своём произведении «Работа и дни» вскользь замечает, что человечество движется к упадку. Сначала – Золотой век, затем – Медный, Железный и т.д. в нисходящем порядке. Сначала – жертвы Первой мировой войны, затем – их резкое увеличение во время Второй, а ныне мы хороним не меньше жертв Третьей. Белые ласточки полностью перевелись. И вы знаете почему? Потому что они бросаются в глаза. И вот тогда приходят хищники и разрывают надежду на части. У меня вопрос – заметив хищников, что мы делаем? Молодцы! – настраиваемся на диалог. И нам аплодируют. А белых ласточек нет и в помине, пока нам аплодируют.
Вот они. Опять возносятся ввысь. В их полёте – столько порыва, настойчивости, красоты. Хотя они уже чёрного цвета, но для нас остаются светлыми. Называют ласточек невестами Солнца. Все мы согласны, что они несут доброту и надежду. Не только потому, что прилетают весной... Но всё ли в этом мире полярно? У ласточек есть и их противоположность – летучие мыши. Называют их ласточками ночи. Они появились 50 миллионов лет назад, первыми. Неужели зло всегда возникает первым? И оно ли является первопричиной возникновения добра?
А ласточки продолжают свою работу, носятся туда-сюда, приносят строительный материал. Их дом готов. И позже, ранним осенним утром, бесшумно, но уверенно взлетают ввысь. Проходят дни, месяцы – и они снова бесшумно и неудержимо возвращаются. Без всяких условий возвращаются, как утренняя заря и âечерняя звезда – вечером. Âечный круговорот... Вот и я уже несколько веков подряд смотрю на них и понимаю, судя по этому повторению, что необходимо свить гнездо, кормить птенцов, пока они маленькие, научить их летать и всегда возвращаться туда, откуда ты вылетел. Но вряд ли всё сводится только к этому. Ещё что-то пишут они, адресуя это нам, своим стремительным полётом. Может, хотят намекнуть, что очень важно понять, из чего состоит вечность? Так вникнуть в её суть, чтобы потом нетрудно было разглядеть за ней будущее.
Однажды мы провели ночь и утро на рыбалке с моим другом Янисом из села Алмирапотамо, заброшенного Богом на берегу между двумя холмами на острове Евия. Янис – праправнук Агамемнона, Архимеда и Аристотеля. А так – и его дед, и его отец были рыбаками. Море и ночью, и утром выглядело зелёным. Солнце на востоке торжественно всходило, наливаясь светом, и перед ним, по кромке зарева, я вдруг увидел тысячи летящих ласточек. Пока я спорил с каким-то снобом, какими бывают обычно люди без идей, что эта картина мне нравится, Янис спросил у меня: «Ты разговариваешь с вечностью?» И дополнил, смеясь: «Лучше скажи что-нибудь о завтрашнем дне, о будущем». Я инстинктивно повернулся в другую, противоположную сторону, и на гладкой морской поверхности увидел игривые солнечные блики и отражённые тени тех многотысячных ласточек, следующих своим вековечным небесным путём. Прошлое всегда отражается в будущем. И не потому ли, что оба мы с Янисом случайно поняли это, на душе у нас стало легко и весело. Начали с того, что принялись тянуть сети, – они были наполнены Вечностью. (Осточертело от тупиц, думающих и утверждающих, что всё начинается сегодня и именно с них.) Мы вытягивали будущее, отягощённое вечными ценностями. Оно – будущее – наполняется смыслом только тогда.
Когда мы вглядываемся пристально во что-то неясное, когда упорно пытаемся разгадать загадку, когда наши локти и колени стёрты в кровь от восхождения к какой-либо истине, мы обязательно проходим по освящённому коридору своей души и берём то, в чём больше всего нуждаемся. Сейчас я вам открою ещё одну тайну, только вам. Я прочитал то, что пишут по небу ласточки. «Будущее всё ещё есть».
Затем они сели на провода и стали похожи на многоточие. В жизни, а также и в литературе оно – многоточие – самая главная вещь.
ПЕРВЫЙ ТРАМВАЙ
Когда теряюсь и все попытки найти себя ни к чему не приводят, я ставлю будильник на пять утра и иду встречать первый трамвай. В это время суток его пассажиры – или безумно уставшие, или стреляющие глазами бодрячки. Им как будто вообще нет дела, куда едут – в сторону Орландовци или Надежды*. Подобные вопросы волнуют лишь нас, жаждущих первого трамвая. Ну а я обязательно хочу добраться до рассвета. Если бы мне удалось отвезти туда всех, вряд ли можно испытать в жизни более прекрасное ощущение. Я осознаю это, может быть, потому что ещё не рассвело, потому что ещё – ночь.
Вот он. Приближается. Пока его не видно, но слышно. Звенит откуда-то из бесконечности. Интересно, почему и хорошее, и плохое в жизни мы сначала слышим, а уже потом – видим. В данном случае звон кажется мне радостным. На неизвестное, человече, ты всегда заранее спешишь наклеить ярлыки – добро, зло... Трамвай неуклюже дребезжит, но приближается. Здорово.
На остановке – никого, зато в трамвае – человек десять. Здесь интереснее всего. Двое мужчин, очевидно, рабочих, о чём-то беседуют между собой. Должно быть, им заступать в первую смену. Какая-то старушка молчит, опустив голову. По-моему, она едет присматривать за внучонком, так как сыну и невестке надо поспеть пораньше на работу. Мужчина в берете со скрипичным футляром в руках уставился на своё отражение в окне. Наверное, всю ночь наигрывал кому-то на ушко. Уж не спорит ли сейчас мысленно сам с собой о величии искусства? В задней части вагона двое молодых целуются. То ли только что встретились, то ли пора расставаться. Судя по тому, как одаривают друг друга глазами и соприкасаются руками, кажется, они очень счастливы. Женщина в зелёном плаще и туфлях со стёртыми каблуками устало прикрывает веки. Не иначе как возвращается с ночной смены. Только пальцы у неё время от времени подрагивают.
Эти совсем-совсем обычные люди едут от бесконечного человечества вперёд. Но куда? Говорят, они соль земли. Но почему меня не покидает ощущение, что их сердца утомлены, а души – съёжились...
Следующая остановка. Никто не садится и никто не выходит. Единственное событие за это время, что рядом останавливается шикарный автомобиль типа «кабриолет» с откидным верхом. В нём – здоровый малый и молодящийся пожилой мужчина с двумя девицами. Одна из них то и дело виновато вскидывает взгляд на трамвай. Вдруг выскакивает из машины и прыгает в вагон. Присаживается на корточках рядом с женщиной в зелёном плаще. Единственное, что слышим: «Прости, мама...» Те, в кабриолете, начинают свистеть, призывая её вернуться к ним. Девушка машет им рукой – мол, езжайте без меня, и, как в дурном сценарии, двери захлопываются. Трамвай трогается, катит дальше. Кабриолет, рванув резко, укатывает на бешеной скорости. «Трамвайный» народ провожает его пассажиров с ненавистью в глазах.
Дребезжит наше чудо. На следующей остановке – всё новые и новые лица: озабоченные, задумчивые, серьёзные, неулыбчивые, несмотря на приветливое утро.
У меня возникает мысль подойти к водителю и попросить его включить музыку, рассказать анекдот или просто сказать пассажирам: «С добрым утром! Здоровья всем вам!»
...Но водителя нет. А трамвай движется вперёд. Что если он вдруг сойдёт с рельс?! Кричу остальным, что у нас нет водителя. Старушка крестится, мать с дочерью прижимаются друг к дружке, рабочие заходят в водительскую кабину и начинают дёргать рычаги. Ну а вдруг рельсовый путь, построенный слишком давно, неожиданно кончится? Музыкант достаёт скрипку и начинает играть. Но это не грустная музыка... Тогда в кабине появились влюблённые. И трамвай воспарил над рельсами. Поплыл в новом, светлом, голубом небе. И у него выросли крылья, как у белого аиста. И все мы ахнули, потому что это был красивый и свободный полёт. И никто не испытывал страха. Мы парили, вольные, над жизнью...
Кажется, только утром, в первом трамвае, когда его ведут влюблённые, можно испытать счастье. Попробуйте. Я там побывал.
__________________________
* Орландовци - центральное кладбище Софии, Надежда - жилой район столицы. - Прим. пер.
НИЩЕТА
Об этой жизни и о той – духа – идёт речь. Неужели эта чёрная опухоль возможна в начале ХХI века при наличествующих несметных богатствах? И неужели мечтания стольких гуманистов в истории этого странного человечества ушли на ветер, затерявшись в пустынных местностях? А она, нищета, гнетёт нас, вдавливая друг в друга, выматывает силы, нужные для сопротивления, рубит ветви, готовые мечтательно распустить листья.
Чёрно-белая. Тяжёлая. Сотканная из бесчисленных нервов. И очень, очень уродливая. Вызывающая на наших лицах зловещие гримасы.
Нищета. Нынешняя.
Бедный, неуверенный, без будущего – так выглядит болгарин. Профессора собирают металлолом, двадцатилетние девицы разменивают былую стыдливость на похотливые червонцы, поэты превращаются в сторожей, но не из того самого «ночного дозора», а мёрзнут возле тёмного склада стиральных машин на окраине города, крестьяне умирают, подобно своим запущенным нивам, и время их уносит, как сухой сорняк, в заросшие репейником овраги. А оно, время, не меняется. Молчит, насупившись. Как будто чего-то ждёт. Бросить вызов небу – ради этого стоит жить. Уж не нас ли оно ждёт? Не следует ли нам...
В нынешней Болгарии кто-нибудь любит человека? Мне кажется, что никто не задаётся этим вопросом. И другие знаки препинания висят, как крюки, над нашим мышлением. Поднимут ли они нас, стронут ли с места? Человеколюбиво ли это общество? Бедные люди – они вообще люди? Разве не бесчеловечная ложь, что лишь богатые – трудолюбивы и умны? Разве манипуляция – не самое страшное оружие этого века? «Врите, врите...» – разве этот призыв нациста Геббельса не доведён до филигранной модернизации? Разве человеческие цивилизации – каждая из которых обладает идеями и ценностями – не подавлены цивилизацией денег? Почему мы это допустили? До каких пор?..
Нищета. Тихая, как пустыня. И бесшумный ветер засыпает дороги песком. И они исчезают. Поднимаешься на бархан, с которого видишь очередной. Пытаешься по нему вскарабкаться. Песок тянет тебя вниз. Но снова... И снова... Однако знаю – и Иисус, и Магомет, и Будда, и Моисей, пробиваясь сквозь пустыню, пришли к... К чему? К... мечте. Она и только она – отрицание нищеты. Но как, как же её добиться?
Трудные, нерешённые вопросы, которые воюют между собой издавна и упорно.
Ответы очень сложные, не так-то просто к ним прийти.
Однако я знаю один.
Не уставай, друг, прошу тебя, не уставай. Люби, когда тебя не любят, созидай, когда тебя разрушают, мечтай, когда цинизм тебя захлёстывает. Знаю, такое не проходит даром, но ты не уставай. Эта жизнь – единственная, потому и проживи её как единственную. Из малых примеров вырастает большой. И что с того, что цыплята-бройлеры с конвейера, общипанные до пёрышка, будут смотреть на тебя равнодушно или с житейским презрением, что жизнь может быть и легче, удобнее. Ты только не уставай. Прошу тебя. Люби, когда другие флиртуют, строй, когда в моде картонные домики, подними глаза и посмотри в глаза будущему – ваши взгляды встретятся. И, Боже мой, мой Человек, будет хорошо.
Знаю, что-когда-нибудь ты остановишься. Опустишься на последний камень на склоне жизни, вздохнёшь устало, и с твоих губ слетит: «Что мог – то и сделал». Но в душе твоей будут плескаться волны внутреннего счастья. И всё-таки разве этот день не очень-очень далеко, где-то за горами? Может быть, между ним и тобой – века. Но это тоже замечательно – века стремления. Если у нас нет мечты – значит, ничего нет.
Нищета.
Перевод Максима ЗАМШЕВА