Нет на свете таких крепостей, каких не взял бы Евгений Матвеев, плачущий большевик советского экрана, шальной и дивный чудо-богатырь.
В одной руке шашка окровавленная, в другой – спасённое дитя барахтается, глаза добрые-добрые и чумные одновременно. Такая помесь запорожца с чудесным доктором особенно опасна для нестойких пейзаночьих сердец. Сердитый горожанин Лев Кассиль звал матвеевское кино «сопли с порохом», а бабоньки ой таяли! Матвеев играл чувства с Хитяевой, Остроумовой, Сёминой, Мышковой, Заклунной, Кириенко, Польских, Артмане – самыми гладкими, фигуристыми и сердечными дамами нашего кино, и почти с каждой по два раза. «Вы за нас горой, мы за вас горой!» – пелось в его картине «Особо важное задание» о единстве героического мужского фронта и отзывчивого женского тыла.
В разгар лицемерного пуританства ему даже удалось сыграть двоеженца-председателя, живущего на две семьи и пятерых детей. Роль генерала Брежнева в «Солдатах свободы» — и та не испортила ему биографии: генерал получился точь-в-точь Фокс в описании Верки-модистки: китель, орденок справа, а из себя – ну, в общем, бабам нравится. Матвеев ни разу не снимался в сибирских сериалах, но было ощущение, что он им задаёт тон – как мастер ставит пилотную серию долгосрочного проекта. Уже в первой его целиком амурной роли в «Родной крови» было блестяще подмечено родство русских амуров с мексиканской культурной традицией: пожар чувств отпускного танкиста Федотова к паромщице Соне разгорался в сельском клубе под четыре подряд сеанса знойной мучачо-мелодрамы с пением, сомбреро и кактусами.
В «Любви земной» он гонял, стоя на подводе, от жены Ефросиньи к полюбовнице Мане Поливановой. В «Пугачёве» завёл походно-полевую зазнобу тайком от законной-венчанной и только из-за того сложил буйну голову. В «Поднятой целине» остерегал товарища по партии Давыдова от своей бывшей жены Лушки и произносил пламенную речь о бабах («Сколько за них по тюрьмам сидит – это ж одна кошмарная жуткость!»). Держался за голову, слушал соловьёв и палил по кошкам из нагана, припасённого для нужд мировой контры. Ах, какую советскую «Санта-Барбару» можно было забацать из всего этого, особенно учитывая плотность исторических катаклизмов и проистекающее из них непостоянство семейного положения! Кстати, и забацывали. Сегодня уже мало кто помнит, что первого «Цыгана» о страсти ромалэ Будулая и скромной русской женщины Клавдии Пухляковой поставил лично Матвеев и главную роль сыграл, и лишь двенадцать лет спустя это вылилось в многосерийную эпопею с музыкой Евгения Доги.
В «Цыгане» и «Судьбе», «Родной крови» и «Матери и мачехе», «Сибирячке» и «Любить по-русски» его герой осчастливливал исключительно вдов и брошенок, и благодарности горемычной женской половины вечно воюющей страны не было никакого предела. В Советской России женщина решала, на какой фильм идти семье, и именно женщина сделала Матвеева народным СССР в пятьдесят лет, задолго до Брежнева, Пугачёва, «Судьбы» и «Фронтов». Народным в годы матвеевского расцвета и заматерения считалось только кино сельское и женское – Евгений Семёнович знал толк в обоих, даже родиться ухитрился 8 марта.
Когда русский матриархат кончился, он заскучал. Пару раз появился в ролях обкомовских перерожденцев. Ещё раз сыграл «Брежнева» – на этот раз в разоблачительном фильме «Клан». Но душа жарко просила позитива. Матвеев плюнул, пошёл с шапкой по кругу и миром снял три серии «Любить по-русски», ставшие неизменным телесопровождением отмирающих советских праздников. Председатель Мухин возвращался некованым в деревню, охмурял бокастую весёлую вдову и затевал целебное строительство, отгородившись от жадного новорусского бычья ржавой противотанковой пушкой. Словом, делал всё, что полагалось его старорусскому герою на восьмом десятке лет в случае мирной смены социально-экономической формации. Во второй серии народ изберёт его губернатором, а надо бы патриархом. По крайней мере, образ молодого священника из бывших десантников-афганцев станет воистину гениальным изобретением новорусского кича.
В отсутствие религии Матвеев творил Новый Русский Завет – терпимый к любострастию и беспощадный к алчности, насилию и свинству. Даже фильмы его звались как в Писании: «Чаша терпения», «Смертный враг» и «Любовь земная».
Подобно авторам латиноамериканских сериалов, Евгений Семёнович твердо знал, как жить надо, как жить следует, – и слагал образец для подражания. Мир горящих глаз, искреннего тепла, правды‑ матки, шутки-прибаутки, битвы за урожай, золотых свадеб и песен на стихи Роберта Рождественского. Сказку, в которой солдат непременно должен дойти до генерала, оруженосец – до Берлина, двоеженец – до прощения, а многодетный отец – до внуков. Храм народного преображения, где не живут, а горят, не замолкают, а немеют, не удивляются, а ошеломляются. Утопический Слынчев Бряг, где жить бы всем, да грехи не пускают .