Вера Бутко,
Москва
Первый художник
Вначале был бумажный лист
И лишь потом земля и небо.
Бог, первый в мире пейзажист,
Каноном ограничен не был.
Из-под невидимой руки
На твердь ложились джунгли, степи,
Моря, озёра, ледники,
Пустыни, гор могучих цепи...
Настала очередь айвы,
Осины, дуба, шелковицы...
Над прорисовкою листвы
Пришлось изрядно потрудиться.
Бог выводил за сортом сорт
Груш, яблок, мягких слив и твёрдых
И создал первый натюрморт
Из всех известных натюрмортов.
Не знала выдумка границ:
То зебра, то сурок-пушистик,
То стайки крохотных синиц
Выпархивали из-под кисти.
Как вышло, что лиса – с хвостом,
Жираф – высок, сова – пятниста?
Ведь не позировал никто
Для первого анималиста.
Идеи обретали плоть:
Слоны, кузнечики, гепарды...
Всё, что ни рисовал Господь,
Могло считаться авангардом.
...Был вечер пятницы. Альбом
Закатным заливало светом.
Бог крепко спал. Наутро Он
Приступит к первому портрету.
Вадим Терёхин,
Калуга
* * *
Не выказывает петел
Курам страсти и сноровки.
Ласковой рукою ветер
Нас не гладит по головке.
Утром не разлепишь вежды.
Мало денег, счастья, света.
Осень, осень, нет надежды,
Что когда-то будет лето.
Над листом сижу, токую,
Бросив праздные пирушки.
Я люблю тебя такую,
Как распорядился Пушкин.
Потому что пред глаголом
Я останусь без призору
Слабым, подлинным и голым
Именно об эту пору.
Потому что с непогодой,
Как перед порогом судным,
Я в друзьях со всей природой
Становлюсь сиюминутным.
Дождик слева. Дождик справа.
Шорох листьев под ногами.
Вот она земная слава,
Стоптанная каблуками.
По закону листопада
Вот упал ещё листочек.
И всего-то в жизни надо
Только воздуха глоточек.
Валентина Коркина,
Курск
* * *
То ли молятся деревья по ночам,
То ль, ощупывая листьями дорогу
К недоступным дальним звёздным
берегам,
Несказбнное вышёптывают Богу.
И берёзовые горлышки стволов,
И широкие кленовые ладони
Чем-то важным с высью
делятся без слов –
Наболевшим,
потаённым и бессонным.
Всё-то кажется: поймаю чудный миг
Понимания дремучего наречья –
И деревьев дикий сумрачный язык
Я вот-вот переведу на человечий.
Игорь Тюленев,
Пермь
* * *
Жизнь наша в старости –
изношенный халат:
И совестно носить его, и жаль оставить;
Мы с ним давно сжились,
давно, как с братом брат;
Нельзя нас починить и заново исправить.
Пётр Вяземский
Сто раз не подтянусь,
Поверь, что мог когда-то!
И в детство не вернусь –
Полоска в поле сжата...
Хотя повременю
Прощаться с вздорной музой,
Которую люблю,
Которой я не нужен!
Глаз выбит, зуб неймёт
У Соловья в былине.
Он песен не поёт,
Не справившись с дружиной!
С дружиной новых дней.
С дружиной зим и вёсен!
Неважно, кто первей
В поэзии под осень.
Изношен мой халат
И выглядит сиротски,
Его не сдать в прокат...
С конвоем вологодским.
Свирепая зима
Спит в ледяной избушке!
Нет рано! Не пора! –
Отдай мои игрушки.
Верни, кого любил,
И ту, что позабудет…
Я мишек потрошил –
Кто набивать их будет?
Усы им рисовать,
Чтоб не пугать скотину,
И, словно мяч, швырять
В спортивную корзину…
Смогу ли всё забыть? –
Мечта зеленоглаза!
А «Быть или не быть» –
Пустая, в общем, фраза!
Юрий Ишков,
Великие Луки, Псковская обл.
ВДВ
Седым героям помнится девиз,
С ним прыгали с бортов
на лёд и пламя.
Теперь с высот летят другие вниз
Гвардейцами страны под куполами.
Никто их кроме! И никто не сник
Ни в облаке,
ни в схватке огнестрельной.
Один за всех, порой в последний миг.
И все как он,
надевший крест нательный.
Они путей не ведают назад.
Воюют там, где в двух шагах бессмертье,
Где выстоять способен лишь десант,
Храня Россию в помыслах и сердце.
Крещённое полётом в синеве,
Снискав любовь всеобщую и славу,
С маргеловским бесстрашьем ВДВ
Сегодня снова бьётся за Державу.
Священно им армейское родство.
Звучит врагам,
испуганным и мерзким:
«Один за всех, и все за одного,
И каждого «двухсотого» в отместку!»
Осядет дым. Войны утихнет вой.
И ангелами мира в камуфляже
Шагнут бойцы привычной чередой
Парить над отвоёванным пейзажем.
Колоколов ударенная медь
Воздаст хвалу десантникам за это,
И небо будет символом синеть
Невиданной отваги на беретах.
Наталья Кожевникова,
Оренбург
* * *
Лишь лёгкая лодка на вольной воде,
Да солнце и небо,
да радостный случай –
Два дня и две ночи
в счастливом стыде
Пред миром, где правит татарник
колючий,
Где зыбкою строчкой
колеблется дым
Над мазанкой сирой…
Я помню, как милость, –
Нечаянно чайка крылом молодым
Коснулась воды и, упав, разломилась
На тысячи звуков и брызг над водой.
И тут же стремительно
в сини небесной
Возник перехватчик –
и мёртвой звездой
Зловещие знаки расставил над бездной.
Качни мою лодку, степная река,
Я вижу и так, сквозь закрытые веки,
Как с гулом и треском проходят века,
Монахи, поэты, бойцы, дровосеки –
Меж жизнью и смертью,
любовью и злом,
В серебряном мареве мерно качаясь.
И белая рыба плывёт под веслом,
Любить разучившись
и выжить отчаясь.
Миясат Муслимова,
Махачкала, Дагестан
«Роняет лес багряный свой убор»
Здесь нет ночей, лишь сумерки и дни,
И вой зловещий разрезает небо,
Но в краткий миг затишья и весны,
Как будто бы подёрнут серым крепом,
Лес клонится к поляне, прячет лица
Солдат, собравших сцену из ветвей.
Концерт на фронте –
долго ли он длится?
Но он не меньше хлеба им нужней.
Всё по-особому звучит и покоряет:
И музыка, и песенный задор,
Но почему так сердце замирает,
Когда поэт или артист читает:
«Роняет лес багряный свой убор…»?
Рождаются слова ему в ответ
Из детства общего,
по школьной ли привычке:
«Чей глас умолк
на братской перекличке,
Кто не пришёл? Кого меж вами нет?»
Светлее лица и роднее каждый –
Из общего далёка шлёт привет
Кудрявый отрок и певец отважный,
Он был, и есть, и будет сотни лет.
И не было войны. Над головами
Качались кроны и склонялся бор,
Бессмертие касалось всех словами:
«Роняет лес багряный свой убор…»
Василий Грубов,
Москва
Православия свет
С древних славных времён
С верой русский рождён,
В вере русский крещён,
На защиту Руси,
Как на царство, помазан!
В вере русский крещён,
Верой русский силён,
Верой он охранён,
Защищать рубежи
Стойко Руси обязан!
Вера русских – скала,
Неприступный утёс!
Русь сжигали дотла,
Только русский пронёс
Веры сей торжество,
Православия свет,
Как основу основ,
Через тысячу лет,
Чтя заветы отцов,
Чтя всех русских родство!
Коль тревожный набат,
Вдруг сменял благовест,
С верой русский солдат
Принимал тяжкий крест
И, взвалив на плечо,
Без стенаний и слов,
Молчалив и суров,
Защищая свой кров,
Сокрушал он врагов,
Помолясь горячо!
Вера наша – исток
Мудрых жизненных сил,
Светлых мыслей поток
И нетленность могил,
А Всевышний учил:
Веры истинной свет –
В годы тяжкие – крепь!
И не страшен навет,
В прах рассыплется цепь,
Адских козней и сил,
Всех сомнений и пут,
Грозных бед череда…
Злые силы спугнут
Дух Святой, и вода,
И молитва, и пост.
Коль отступником стал –
Кладезь веры иссяк,
Будто в пропасть упал –
Пропадёшь за пятак,
И отринет погост!
Александр Ветров,
Клин, Московская обл.
Странности
В пропасть дед в горах сорвался.
Это был ужасный миг.
Вскоре каждый удивлялся,
Потому что оказался –
Средь камней! – живым старик.
После случай повторился
На карьере. Было так.
Дед у края оступился
И по склону вмиг скатился.
Ну хотя б один синяк…
Через месяц наш знакомый
Чистить стал метлой трубу
И сорвался с крыши дома,
И опять – ни перелома,
Ни царапины на лбу.
Время шло. И вот нежданно
Стал он снова летуном.
Как-то утром, очень рано,
Дед во сне упал с дивана
И об гвоздь в полу виском…
В этот день всем грустно было,
Но остался дед живым.
Вся деревня рот раскрыла
И, припомнив всё, решила
Объявить его святым.
Вам узнать не интересно,
Как повёл себя герой?
Говорю, что мне известно:
Влез на столб, и вновь чудесно…
Хоть и грохнулся спиной.
Мне ещё односельчане
Говорили про него:
Дед однажды мылся в бане.
Что пол – скользкий, знал заране,
Но… Лбом в дверь – и ничего!
Анатолий Подольский,
Вологда – Йошкар-Ола
Вологодские деревни
Холмами вспучена равнина,
В лазури тонут небеса.
В наряде аленьком рябина,
И с позолотою леса.
Амбар, тальянку, хлев, скворечник
Увидеть можно не в кино.
И тает пред иконой свечка,
Как тыщу лет заведено.
Вот на мосту шумят мальчишки,
Потом купаются в реке.
С гусиной кожей шалунишки
Сидят рядком на островке.
Народ учтив и добродушен,
Не любит дурака валять.
И не его вина, что туже
Ремни пора затягивать опять.
А впрочем, люди здесь простые,
Властям им некогда пенять.
Работой, делом занятые,
Умеют верить, могут ждать.
На Вологодчине деревни –
Мои любимые места,
И, истопив в субботу баньку,
Живу – как с чистого листа.
Высокий купол церкви древней,
Сиянье золотом креста,
На Вологодчине деревни –
Мои любимые места.
Александр Нестругин,
село Петропавловка, Воронежская обл.
Снова о названии
Пусть называется так, как назвали.
Нужно уже эту правду нам знать:
Это закончится завтра едва ли,
Если яснее, точнее назвать.
Это уже не удержишь в секрете,
Зубы пытаясь заговорить…
Грузит сосед камуфляжные сети –
Не карасей разжиревших дурить.
Рады такой вот, не первой «попутке»,
В той материнской заботе близки,
Тащат соседки блинцы и закрутки –
И шерстяные, хоть лето, носки…
Если вглядеться в страну
не спросонок,
Не через наволочь, не через муть,
Видно, что каждый убитый просёлок
Греет под рваной рубахою
Путь.
А в том пути, по глазам ли пороша,
Пот ли солёный, как щёлочь, их ест,
Честного путника всякая ноша
Знает одно лишь название – крест.
Валентина Трофимова,
Санкт-Петербург
Глобалистам мира
Око всё видит, умы инспектируют:
«Здесь недоделки, а надо «под ключ»!».
И неизменно их в столбик актируют:
«Там – непорядок, там ёж не колюч.
Тигр не зол, крокодил умиляется,
А по Закону мы в джунглях живём.
Где от восторга мустанг не валяется,
А поедается львами живьём.
Всё на земле выживает естественно,
И кровожаден планетный отбор.
Каждый живущий поставлен на лезвие
И рефлексирует, слыша затвор».
Разум за властью, а страх за отвагою,
Всё перемешано в битве за жизнь.
Кровь застывает вишнёвой кулагою
И умоляет: «Тампоны, зажим!»
Кто виноват
в запредельной жестокости –
Дьявол иль тот пресловутый инстинкт?
Будет ли рожь колоситься
над пропастью,
Будет ли Russians домысливать Стинг?
Перелицована вечная истина,
И в купоросе сворована медь.
Хитрость и сила по жизни воинственны,
И доведён до аффекта медведь.
Время спирально, и вехи просчитаны,
Лишь поменялись насилья «творцы».
Но ведь деянья и Богом прочитаны –
Станут берлогами ваши дворцы…