Прежде чем стать писателем, он стал моряком-штурманом. А став писателем, морскую профессию не бросил. И душа в странствии, исповедально и честно отражённая на страницах его книг, ценилась даже людьми, никогда не видевшими море.
Прочитать путевую прозу Виктора Конецкого, его записки или очерки и остаться равнодушным, по-моему, не удавалось никому.
...Виктор Конецкий открылся мне книгой «Солёный лед» в далёком 1973 м. Она была для меня как глоток свежего воздуха в душном подвале: я понимал, что все мои газетные юморески и статьи не стоили одного абзаца этой книги. А всё прочитанное прежде показалось лишь прелюдией к пониманию литературы.
Обаяние прозы Конецкого заключалось в первую очередь в герое, с которым и поговорить, и помолчать приятно; в доверительной интонации, в юморе, в берущем за душу лиризме; родственном ощущении Родины. «Искусство тогда искусство, когда оно вызывает в человеке ощущение пусть мимолётного, но счастья, – писал Конецкий. – А мы устроены так, что самое пронзительное счастье возникает в нас тогда, когда мы ощущаем любовь к России».
Лирический герой Виктора Конецкого – во многом сам Виктор Конецкий. Без всякого украшательства, со своими болячками и радостями, никогда не рвущий тельняшку на груди, в лучшем случае – расстёгивающий несколько пуговиц на своём кителе или шинели. Но и этого для читателя было достаточно, чтобы поверить рассказчику и полюбить его.
С годами Конецкий расширил жанр авторской прозы, создав свой фирменный сплав – сочетание путевых заметок, дневников, воспоминаний, документальных вставок, размышлений, философствований, отчётов на грани исповеди – эдакое русское дзуйхицу – жанр прозы, в котором автор записывает всё, что приходит ему в голову, не задумываясь о том, насколько это «литературно». У Конецкого он проникнут отчётливой гражданской позицией, суть которой не только в исповеди или проповеди, а в вечной оппозиции к пошлости, хамству и их верной спутнице – лжи.
Немного самоцитирования: «Иногда казалось, он на страшном ветру держит в одиночку флаг над нашим общим кораблём. И стоит он, не расставив по-ковбойски ноги, а с морской хитринкой и сноровкой переступает по раскачивающейся палубе, жмурится от окатившей морской волны, отплёвывается, матерится, чуть приседает вместе с уходящей вниз палубой, с его кителя сбегает солёная вода, но флаг – вот он! – реет и реет над попавшим в бурю кораблём».
Виктор Конецкий на одной из первых наших встреч сказал буквально следующее: «Если станешь писателем – не делай литературу средством заработка! И пиши в дневник, создавай биографию – без неё в прозе никак нельзя!» И чуть позднее добавил, что писатель может быть только честным, иначе это не писатель, а что-то другое.
Конецкий развернул меня, и не только меня, к новой осмысленной жизни, показал, как можно писать в безвременье, дал рекомендацию в Союз писателей и четверть века был старшим литературным товарищем, крёстным отцом в литературе.
Среди всех достоинств прозы Конецкого – искренности, лёгкости и точности слога, самоиронии, весёлости, тонкого лиризма и убедительности художественных деталей – выделяется одна, не каноническая, подмеченная ещё Василием Розановым, самим не чуждым стиля дзуйхицу философского: «Секрет писательства заключается в вечной и невольной музыке в душе. Если её нет, человек может «сделать из себя писателя». Но он не писатель». В прозе Конецкого это качество подметил другой заслуженный писатель-моряк – Ростислав Титов, ныне упокоенный на Лесном кладбище Таллина. Охотно соглашаюсь: музыка души Конецкого всегда слышна в его прозе! Это не просто музыка, это гимн человеку – его силе и мужеству.
В автобиографии Конецкий шутливо назвал себя баловнем судьбы. Возвращаясь из длительных морских рейсов, Виктор Викторович, как он сам рассказывал, снимал нервное напряжение – встречался с друзьями, ездил по стране, чудил, но потом несколько месяцев упорно, «на сухую» работал с текстами и отказывал во встрече даже лучшим друзьям, если они приходили с «горючим».
Виктор Викторович имел полное право назваться баловнем судьбы.
…Первая, самая страшная блокадная зима – с одуряющим голодом и холодом! Эвакуация на полуторке по тающему апрельскому льду Ладоги. Служба спасателем на Северном флоте, где сам пропадай, но товарища выручай. И торговый флот, куда пришёл молодой старлей после демобилизации… Выжил. Море и литература стали его спасением.
Его человеческое и писательское кредо отчётливо: «…начинается всё с простого – с уважения к самому себе: не лги – раз, попросись на торпедные катера – на самое отчаянное, опасное и мстительное, если на родину нападут враги, – два. Ну, а остальное уже мелочи: не следует пить остывший чай, если можно заварить новый...»
Отбросим красивый китель, высокую фуражку с крабом, толстое портмоне и взглянем на судьбу моряка практически.
Вот, перекрестив под кителем пупок, капитан подписывает договор – доставить груз и людей из пункта А в пункт Б, на другой конец света. Например, Северным морским путем из Мурманска в порт Ванино, что напротив Сахалина. И что очень важно – не оказаться при этом в пункте Ж, проще говоря – на дне морском или в тюрьме.
По статистике, риски у мореходов в несколько раз выше, чем у космонавтов на околоземной орбите. Погода и экипаж живут своей жизнью, и что завтра выкинет океан или буфетчица, влюбившаяся в старпома, одному Нептуну известно. Вспомним кинокомедию «Полосатый рейс», снятую, кстати, по сценарию Виктора Конецкого и Алексея Каплера. Говорят, моряки смеются, чтоб не плакать. Поэтому язва желудка и инфаркт – профессиональные болезни капитанов и большинства командного состава флота. А капитан, живущий в отдельной, хорошо обставленной каюте, ежесекундно думает о судне и экипаже. Ежесекундно!
А сходить на берег принято героем песни про отважного капитана, который всегда помнит, что улыбка – это флаг корабля. Работа собачья! Зато романтика!
«Когда позади океан, а впереди порт, хочется надеть галстук, – писал Конецкий. – Есть праздник, вернее, начало праздника. Середины и конца праздника не будет – всё окажется будничным. И знаешь об этом, но начало праздника с тобой. И говоришь морской судьбе спасибо».
И в этой «романтике» Виктор Викторович честно варился два десятка лет. Инфаркты, медали и ордена не обходили его стороной.
Море давало независимость. Конецкий никогда не думал о деньгах, не стремился к обладанию ими, он был бескорыстен в высочайшей степени – есть масса тому примеров. В писательской компании его отличала независимость суждений и поведения.
Начальство побаивалось Конецкого – независимый, не принадлежавший ни к каким литературно-идейным группам, он был опаснее любого диссидента, ибо не бился в истериках против всего плохого за всё хорошее, а выражался конкретно и остро, и его правда требовала ответа, от неё было невозможно отмахнуться.
Три составляющие сформировали дух Виктора Конецкого: блокада – флот – любимый Ленинград – Петербург. В итоге – жизнь, отданная литературе и морю.
Критик Игорь Золотусский писал: «...без его имени нельзя представить Петербург конца XX века. Моряк и писатель, он был одним из последних романтиков этого города».
«Один из последних» – это, конечно же, не приговор петербургскому морскому романтизму.
Имя писателя гордо носят военный корабль и танкер Совкомфлота. Третий десяток лет работает в Петербурге Морской литературно-художественный фонд имени Виктора Конецкого. Книги писателя перестали восприниматься как литература для моряков – они давно в народе, их читают и женщины, и суровые мужчины, и молодёжь. Они переиздаются – и это главное. И в этом году читатели получат ещё одно собрание сочинений писателя.
У Конецкого своё особое место в нашей литературе. И музыка его души по-прежнему ведёт настоящих людей на флот, ведь писатель-моряк прав: «Никогда нигде не бывают так чётки и прозрачны воспоминания, как в море...»