Первой книгой, которую Абтин Голкар перевёл с русского на персидский, стали мемуары Анны Григорьевны Достоевской. С тех пор прошла почти четверть века, и читатели в Иране получили множество русских книг в переводе Абтина Голкара: от «Бориса Годунова Пушкина до «Урока каллиграфии» Шишкина. О знакомстве с советской литературой для детей, сложностях русского языка и стремлении подарить соотечественникам хорошие книги переводчик размышляет в беседе с корреспондентом «ЛГ».
– С чего начался ваш интерес к русской литературе? Какую первую русскую книгу вы прочитали?
– Интерес начался с советской детской литературы, которая в 1970–1980-е гг. довольно широко распространялась в Иране через такие издательства, как «Прогресс», «Мир» и «Радуга». Первую русскую книгу, которую прочитал в персидском переводе, точно назвать не могу; возможно, это «Витя Малеев в школе и дома» Н. Носова или «Очень страшная история» А. Алексина, но хорошо помню, что в этих книгах всегда ощущалось что-то специфичное, необычное и необъяснимое, чего не было в произведениях других зарубежных детских авторов. От них веяло чем-то радостным, даже если тема была печальной. Эти книги, наверное, сформировали и моё первое впечатление о России как о своеобразной стране, которая сильно отличается от других.
После детской литературы, конечно, очередь дошла до русской классики. Здесь самое сильное впечатление на меня произвело «Преступление и наказание». Хорошо помню, что взял первый том романа в школьной библиотеке, прочитал до того места, где Раскольников просыпается и видит Свидригайлова у себя в комнате. Если не ошибаюсь, первый том на этом и заканчивался. Я не смог продолжить чтение, целую неделю ходил как больной... А второй том прочитал лишь несколько лет спустя. К счастью, от этого сильного впечатления интерес к русской литературе лишь усилился.
А потом было поступление на кафедру русского языка Тегеранского университета в 1995 г., благодаря чему появилась тесная связь с русской литературой, существующая до сегодняшнего дня. Первым произведением, которое я прочёл на русском, в оригинале, была «Гроза» Островского.
– Что было для вас самым сложным в процессе изучения языка?
– Безусловно, русская грамматика с её падежами, видовыми парами и глаголами движения. Я уже почти 30 лет занимаюсь этим языком, но до сих пор буквально дрожу, когда приходится писать или говорить по-русски...
– А что остаётся самым сложным в работе? Можете в нескольких словах сформулировать своё профессиональное кредо?
– У каждого писателя и у каждого произведения могут быть свои нюансы, которые вызывают затруднения у переводчика. У Герцена, например, это постоянные ссылки на самые разнообразные общественно-политические реалии, исторические события, произведения искусства и т.п., для адекватного перевода которых от переводчика требуется детальное исследование предмета. У Ильфа и Петрова те же ссылки, да ещё и с юмором в придачу, т.е. переводчик должен не только исследовать их, но и на их основе создать комический эффект на «языке назначения». У Пастернака, которого я в настоящий момент перевожу, самое сложное – понимание логики его образного поэтического мышления, без которого перевод многих его метафор и оборотов окажется невозможным. То же самое встречается в прозе Набокова, да там к этому ещё добавляется проблема точного выбора эквивалентов. Его проза по сравнению с «Доктором Живаго» гораздо строже, не даёт переводчику свободы действия. Приходится мыслить точь-в-точь как автор.
При переводе текстов современных писателей проблем не меньше. Например, при переводе романа «Возвращение в Пенджруд» Андрея Волоса возникла курьёзная ситуация из-за множества персидских слов в русском оригинале, которые создают экзотический колорит для русского читателя. Как ни странно, перевод этих иранизмов обратно на сам персидский язык оказался сложной задачей. Во-первых, многие из этих заимствований имеют у нас другое значение и не передают то, что имел в виду автор. Во-вторых, замена иранизмов теми же персидскими словами лишает произведение экзотического духа и делает текст ровным и гладким. Поэтому иногда приходилось переводить персидские экзотизмы на персидский язык с помощью таджикских эквивалентов!
Хочу сказать, что у каждого писателя свои сложности в стиле, в используемой лексике и т.д. Они, безусловно, затрудняют нашу работу, но без них художественный перевод вообще теряет свой смысл, становится механическим процессом. Для каждого истинно художественного текста переводчику приходится разработать отдельную стратегию. Это, наверное, самая сложная часть работы, но и самая интересная.
– Вы перевели многих авторов – очень разноплановых: от Пушкина до Войновича. По какому принципу вы обычно выбираете книги для перевода?
– Принцип выбора у меня простой. Бывают моменты, когда читаешь книгу на другом языке, а она так тебе нравится, так завладевает тобой, что хочется, чтобы все твои соотечественники тоже могли насладиться ею так же, как и ты. Это самое главное для меня. Я стремлюсь, чтобы мои иранские читатели находили в русских книгах ситуации, проблемы, дилеммы, которые напоминают им что-то из их собственной жизни. Вот почему я перевёл такие произведения, как, скажем, «Великий Будда, помоги им!» А. Казанцева, «Интервью в Буэнос-Айресе» Г. Боровика, «Неоконченный диалог» В. Чичкова, которые, возможно, сейчас даже в самой России неизвестны широкому кругу читателей.
– А какое произведение стало вашим первым переводом с русского на персидский?
– В 1999 году, будучи ещё студентом, я перевёл небольшую книжку под названием «26 дней из жизни Достоевского» – фрагмент из книги воспоминаний второй жены писателя, относящийся к дням написания романа «Игрок». После этого перевёл много рассказов русских сатириков, которые издавались в нашем известном юмористическом журнале «Голь-Ага». Первым из них был рассказ Салтыкова-Щедрина «Богатырь». А первой «большой» книгой, которую я перевёл с русского, была пьеса Н. Эрдмана «Мандат» (2003).
– Произведения каких русских писателей вам хотелось бы перевести в перспективе и почему?
– Я уже давным-давно занимаюсь переводом «Былого и дум» Герцена, но это происходит с большими перерывами. Сейчас работаю над третьим томом и не знаю, когда закончу. Мне кажется, что его трезвый взгляд на исторические события России и Европы даже сегодня может быть полезным нам, иранцам, и не только нам.
– Насколько вообще в Иране знают и воспринимают русскую литературу?
– Русская классическая литература в Иране пользуется большим спросом. Достоевского, Толстого, Чехова, Булгакова, Солженицына постоянно переиздают и перечитывают. Что касается современной русской литературы, она не завоевала всеобщего признания. Многие читатели сравнивают её с классикой и жалуются на то, что у современных писателей не находят такой глубины и универсальности мыслей и идей, как у Достоевского и Толстого. Тем не менее в последние годы процесс перевода русской современной литературы значительно усилился, и такие авторы, как Л. Улицкая, В. Пелевин, Б. Акунин, Д. Глуховский (признан иноагентом в РФ), А. Волос, достигли некоторой известности среди иранских читателей, особенно среди молодёжи.
«ЛГ»–ДОСЬЕ
Абтин Голкар родился в 1977 г. Окончил Тегеранский университет (кафедра русского языка), магистратуру и аспирантуру Киевского национального университета. С 2009 г. работает преподавателем русского языка в Университете «Тарбиат Модарес», г. Тегеран. С 1999 г. занимается переводом произведений русской художественной литературы, как классической, так и современной, на персидский язык.