Михаил Герштейн. Люблю, но разве может слово… – М.: У Никитских ворот, 2024. – 400 с.
Михаил Герштейн всегда в поиске. Для него литература – это сама жизнь, которую он старается сделать лучше с помощью своих мыслей, образов, посылов. Эта книга составлена из разных частей, представляющих собой его опыты в разных жанрах. Пусть читателя не смутит соседство порой противоположных форм, всё это фрагменты одной мозаики. «Люблю, но разве может слово…» Так называется книга, в этих словах и зачин, и код. Открывается книга афоризмами. В них – мысли автора о жизни. Но не просто мысли; тут они облечены в такую форму, где главенствует слово с его объёмом, с его подтекстом, с его сжатой сутью. И мысль блестит новыми гранями, не растекаясь по древу. «Жизнь богаче любых фантазий, если её постоянно выдумывать». Герштейн не перегружает афоризмы излишними умствованиями; как видно из этой цитаты, он работает скорее в жанре иронического переосмысления бытия, чем бесконечного аналитического исследования. Хотя есть и афоризмы, похожие больше на лирическое высказывание: «Стихи похожи на людей: помнят прошлое и ничего не знают о будущем, хотят жить вечно, a страница уже перелистывается». Это придаёт афористичности иную краску, неожиданную и интересную.
Значительную часть книги составляют собственно стихотворения Герштейна. Они из разных лет, в них – человеческая исповедь автора. Постепенно перед нами проступают черты лирического героя, человека чувственного и тонкого, но при этом не ищущего радостей неземных, а старающегося земное сделать небесным.
Театр чудный моего двора,
Где птицы, как певицы в Опера,
Где сквозь забор, смущая нас без толку,
Порою солнышко подглядывает в щёлку,
Где по ночам встаёт дремучий лес,
Куда луна спускается с небес,
Где дом-лунатик бродит и поёт
И наши сны горячие несёт.
Герштейн работает в традиции, хорошо понимает форму, не идёт по модному пути бесконечных ассоциаций, строя классические периоды с завязкой, развитием и кульминацией. Но при этом не зажимает себя в чересчур жёстких рамках, – воздух свободы необходим ему и в жизни, и в поэзии. Лирическая интенция ближе к нервному пульсирующему высказыванию, чем к песенному разливу: «Чувствовать, как деревья / В землю растут корнями... / Только живя мгновением, / Можно не быть рабами».
Видно, что поэзия «оттепели» оказала на него влияние, и это влияние было благотворным.
Если говорить о песенном начале, то здесь Герштейн опирается на традиции городского романса, недалеко уходящие от городского фольклора, в этом много обаяния того времени, в котором автору довелось прожить. Поэт запечатлевает его эстетику, его картина – из простых и оттого особенно щемящих деталей.
Шли мы с Аликом по Горькому,
Шли мы с Аликом по Нижнему,
Шли мы с Аликом по прошлому,
И далёкому, и ближнему.
Как катамаран раздвоенный,
Горький с Нижним плыл по Волге.
Настоящее и прошлое
Нас гудком встречало долгим.
Из этого фрагмента видно, что Герштейн часто предпочитает рифму ассонансную, звуковую, и это также путь к творческой свободе, которую он не представляет без свободы человеческой. Его задача в поэзии – говорить свободно, не идеологизированно, не подстраиваться ни под какую аудиторию. Для него главное слово, голос – это очевидно – а «как оно отзовётся» существует где-то на втором плане. Конечно, отдаётся дань и традиционным русским темам. Переосмысление осени, попытки внести свой вклад, вплести свою ноту в стройную мелодию русской осени налицо. И всё с отменным вкусом и тактом: «Не увяданье эта осень, / А буйство красок и любви. / И лист прожилками приносит / Дары последние свои».
Герштейн – человек не только думающий, чувственный, крепко связанный с традициями русской поэзии, но и объявляющий штампам борьбу. И местами в этой борьбе он достигает завидных результатов за счёт введения в стихотворную ткань парадоксальных поворотов.
Ты комплексы людей перечисляла,
Мол, их убрать –
И счастлив будет человек.
А для меня
Всё это означало
План поворота
Русл сибирских рек.
В конце книги Герштейн помещает прозу. Он, без всякого сомнения, наследник традиций Зощенко и Довлатова. Эти короткие истории пронизаны пониманием того, как угнетает человека мещанская жизнь и как он с ней борется с помощью юмора, с помощью силы, заставляющей иронию вылечивать раны, которые всегда в достатке имеются у таких тонких натур, как Михаил Герштейн.