Наши земли не отогреть

 

Наши земли не отогреть
и не пробуйте отогревать:
вон на льдине белый медведь
Крыму в Арктике, бурый, не рад.

Раскалённые словеса
будто в прорубь бросаю с тоски
и улавливаю с листа
изо льда и огня стихи.

* * *

Зимняя лень. И дремота.
Лежбище в скопище тьмы.
Выкликни, коли охота,
мамонтов из мерзлоты.

Это же надо – со всеми
мифами адовых мест
всей кровеносной системой
вжиться в ледовый контекст.

* * *

Зимой в Якутске с водкой без закуски,
мой ангел, не буди меня напрасно!
Космические тут перенагрузки
при выходе в открытое пространство.

Кто знает, в холод
выскочишь за хлебом,
да и минуешь точку невозврата –
и вдруг придёшь в себя
под знойным небом
ещё в раю до претворенья ада…

И море слева, и пустыня справа.

* * *

Чтоб никакая другая земля
не приютила меня напоследок,
держат мерзлотные недра меня,
каждого шага фиксируя слепок.

Иерихонская роза любви
вечной, в песках и каменьях пустыни
жизни, даруй мне уколы твои
там, где, увы, не присутствую ныне.

* * *

Властно и славно жила и живёшь.
Что пожелаешь – вынь да положь.

Как в окруженье служак и зануд
мне на тебя не по теме взглянуть?

Матушка, бабушка, а молода.
Будто с тобою беда – не беда.

Глянешь глазком да как срежешь словцом.
Как я хочу быть с тобой молодцом!

Дай мне припасть не к холодной руке.
Быть до последнего накоротке.

* * *

Сколько твой полёт
длится в полусне?
Здесь же снег идёт,
снег… снег… снег…

Сквозь мои миры
всё летишь, летишь.
Лепится в шары
тишь… тишь… тишь…

Обретает плоть
снеговая взвесь,
превращаясь в лёд
здесь… здесь… здесь...

Помнишь ли меня,
миссис и мадам,
шар земной вертя
там… там… там?..

* * *

Стоит мне выпустить птицей из уст
имя твоё,
в птичий базар превратится Якутск –
прочь, вороньё!

Взглядом одаришь – ядрёным снежком,
да не пройдёшься со мной вечерком.
Слышится снега рассыпчатый хруст –
лучше взапятки иди-ка, Якутск!

* * *

Несыгранный Гамлет
в каждом двуногом
от жизни тащится без монолога.
Смерть Моцарта
может постигнуть любого,
ни разу не взявшего ноту от бога.

Да здравствует музыка, что изнутри нас
возносит над слышимым и обозримым!
А льётся в эфире – в разлив и навынос –
для хлеба и зрелищ Третьего Рима.

Да славится слово для тайного круга,
где ловят друг друга с первого звука!
И Гамлет, и Моцарт на севере диком
застигнут тебя в смущенье великом.

* * *

Будет война –
будет пища
для воронья,
бог не взыщет.

Мы в ледяном
схороненье
станем зерном
во спасенье.

Будет весна –
будет слово
слаще вина
молодого.

Дай нам, земля,
без печали
жить не с нуля,
а сначала.

* * *

Помилован и обвинён –
не страшен суд, а фараон.

Отдай последнее, изгой!
Остаток дней – паёк сухой.

В одной руке – клубок дорог.
Ну а в другой – сухой паёк.

Через океан

Когда мой день проходит, твой
лишь начинается, и ты
летишь на свет и споришь с тьмой
не свысока, а с высоты.

Что мне темно, тебе видней
в другом конце земли, где мне
быть без тебя куда странней,
чем здесь, в немеркнущей стране.

SMS

И явные мои признанья,
на номер посланные твой,
пронизывают расстоянье,
континуум вневременной,

и набранное мимолётом,
тобою брошенное вскользь
ответно, на автопилоте,
пронзает жизнь мою насквозь.

* * *

Эми Уйанхаус

Уноси моё сердце в звенящую даль,
уноси мою душу в гудящую высь!
Кто тебя ниспослал, сам тебе подпевал –
с поднебесья неслись песнопенья на бис.

Где мурашками свет пробегает во тьме,
голос твой сквозь пространство и время летит –
тебе холодно в вечности? Холодно мне,
хоть и солнце моё устремилось в зенит.

* * *

Где свет во тьме предвидеть не дано,
как будто бы пульсирует струна,
натянутая до предела, – до
прикосновения смычка – и на
краю обрыва! Так побудь со мной,
со мной, а не наедине с собой, –
над бездною, колеблемой струной,
стань песней и судьбой!

* * *

Вот что тебе сейчас даровано в избытке –
блаженство зрелости
и сладость увяданья.
Дай твоего вкусить любовного напитка
с горчинкой вечности
в подвалах подсознанья.

* * *

И эту роль я не для вас играю!
Вас тьмы и тьмы, и тьмою в свете прёте.
И как ни выбираю место с краю,
я остаюсь последним самураем
на линии огня в последнем доте.

И кто бы ни командовал парадом
из богоизбранных и богоносов,
в меня летят все пули и гранаты,
когда я вдруг выпаливаю «нате»
и «ху из ху» решаю без вопросов.

* * *

Читаю томик Бродского – и пользуюсь
папирусной закладкой из Египта
с арабским алфавитом. Будто в пояс
я кланяюсь поэту, пряча фигу.

Прости, Иосиф! Я уж как-то свыкся
страницы укрощать подобным образом.
Все львы Венеции не стоят сфинкса,
ты знаешь сам, ни сообща, ни порознь.

Привет от мумии Тутанхамона
тебе к лицу как гражданину мира,
и с ним «Часть речи»
ближе для Софрона,
вся эта долго воющая лира.

Софрон

Типун тебе, священник, на язык
за то, что безо всяких закавык
укоренил в каком-то там улусе
такое имя как моё!.. Как с гуся
вода, с тебя ответственность, представь,
за имя, что пустило корни въявь
не в землях олимпийских, а тунгусских,
к тому ж заговорившее по-русски.

Наверно, был ты, поп, тот самый лоб,
что, избежав балды, сам стал балдою,
но я тебе обязан всем по гроб
столь неразумно выпавшей судьбою.
А тот, кого сим именем нарёк
впервые в тех селеньях, где от века
не ведали о прочих человеках,
видать, был от рожденья дурачок.

Что нынче имечко моё? И что
фамилия? Не то в роду яичко
и семечко не то... Как горячо
по мне тоскует за морем синичка!