Литературная Газета
  • Главная
  • О газете
    • История
    • Редакция
      • Главный редактор
      • Редакционный коллектив
    • Рекламодателям
    • Свежий номер
    • Архив
      • 2025 год
      • 2024 год
      • 2023 год
      • 2022 год
      • 2021 год
      • 2020 год
      • 2019 год
      • 2018 год
      • 2017 год
      • 2016 год
      • 2015 год
      • Старая версия сайта
    • Авторы
    • Контакты
    • Партнеры
  • Темы
    • Литература
      • Интервью
      • Информ. материалы
      • Премии
      • Юбилеи
      • Авторские рубрики
    • Политика
      • Актуально
      • Экспертиза
      • Мир и мы
      • Позиция
      • СВО
    • Общество
      • История
      • Дискуссия
      • Образование
      • Право
      • Гуманитарий
      • Импортозамещение
      • Человек
      • Здоровье
    • Культура
    • Кино и ТВ
      • Премьеры
      • Телеведение
      • Сериалы
      • Pro & Contra
      • Радио
    • Клуб 12 стульев
      • Фельетоны
      • Афоризмы
      • Анекдоты
      • Сатира
    • Фотоглас
    • Мнение
      • Колумнисты
      • Точка зрения
    • Интересное
  • Спецпроекты
    • Библиосфера
      • Рецензии
      • Репортажи
      • Обзоры
    • Многоязыкая лира России
    • Литературный резерв
    • ГИПЕРТЕКСТ
    • Невский проспект
    • Белорусский дневник
    • Станционный смотритель
    • Настоящее Прошлое
    • Уникальные особняки
  • Портфель ЛГ
    • Стихи
    • Проза
    • Проба пера
  • Конкурсы
    • Золотое звено
    • Гипертекст
    • Литературные конкурсы
    • Литературный марафон
  • Подписка
    • Электронная подписка
    • Подписка почта России
    • Управления подпиской
  1. Главная
  2. Статьи
  3. 15 мая 2024 г.
  4. № 19 (6933) (15.05.2024)
Литература Стихи

Небесная десятина

15 мая 2024

* * *

Опыт текста есть доказательство

                                присутствия Божьего, –

говорит во мне человек, видевший в тексте Бога.

Жизнь окончательна и продолжению не подлежит, –

говорит во мне атеист,

однажды обещавший себе расшифровывать все слова.

Но сейчас в бумажном тайновике –

непонятные мне (неразборчиво) два варианта слова:

то ли «обжаловавший», то ли вообще «обелявший» –

скорописная пуповина, перепутавшаяся сама.

Тайновик уместился в кривоугольнике белого света,

человек уместился в ладонях заплаканного другого,

а вокруг только тень от тьмы,

                      только яркий намёк на тьму,

фонетическая недотьма.


Пишите-пишите, а я подпишу, – говорила когда-то

скандальная продавщица,

тоже сгинувшая во тьму

вместе с сгинувшим магазином.


«Пишите-пишите, а я подпишу».

Так теперь говорю и я.


…На расчерченном светом и тенью

пограничном обстоятельстве места,

неразборчивый для меня,

дышит схлопнувшийся параллелепипед

непонятного райского текста,

не сдвигаемый беловик

бесконечного русского текста

(криворуко блаженство моё, криворука моя голова).

И заплаканно просят прощенья –

у добуквенного меня:

чашка письменного молока,

строчка, собранная из малины,

рифма, спрятанная пока,

полуграмотная рука

и сонорные облака,

не разгаданные пока.


Вся небесная десятина.


* * *

Пишите-пишите, а я подпишу.

Пишите углём по чёрному, белым по белоснежному,

пишите лебедем по лебяжьему,

лебединым по лебединому,

человечьим по нелюдимому,

неживым пишите по нежному,

тесным прошлым своим по прежнему,

пишите с ять, пишите с ер

(Петербургъ, въ, Петроградъ, невтерпёжъ,

а что с ятями надо писать, ты по-прежнему не поймёшь).


Только пишите.


Жизнь, не досказанная пока,

смерть, не доказанная пока,

что вы в горле першите и шепчетесь?

Что вы жалуетесь по утрам?

В узком горле моём с утра

белым голосом пухнете, плещетесь.

Жизнь, бессмысленная всегда,

смерть, дописьменная навсегда,

что вы беситесь?


Длинно высунутыми словами,

сложновыдоенным языком,

симпатическим карандашом,

исчезающими чернилами,

непонятно к кому и о ком,

речь большую, тревожную, русскую,

перепутанную, не ту,

мы подпишем солью и сахаром,

                      растворившимися во рту.


Поставят как чашку, нальют тебя,

ложкой слизнут золотую пенку.

Чашечка-чашечка, ранка моя,

жалуйся-жалуйся, а мне уже некому.


* * *

Сиамские вечные девочки, жизнь и смерть,

                                                              ходят криво,

носят один наряд на двоих,

играют в одни и те же игрушки:

вот мы перед ними – с оторванными ногами,

целые, одноглазые, очень модные,

                                   вышедшие из моды.


«Мне нравится этот», – говорит одна голова.

И выбирает меня.

Ей нравится, как я болтаюсь у ней в руке,

кричу от страха: «Я боюсь высоты!»

                                          (Я не боюсь высоты.)

Другая голова смотрит на меня искоса

и говорит:

«Могла бы выбрать себе и получше».


Разлетаются по комнате письма, листы:

живу с открытым балконом.

На листах оценки, выставленные за слова,

этакий вселенский конкурс

                 сильно подешевевших слов –

там есть глупые, есть бездарные, есть прозрачные,

                                                                        есть никакие.

Весь мир прострочен словами.

Есть там жалобы и доносы

             (весь мир строчит жалобы и доносы).

Есть прощальные письма –

                  их почему-то часто пишут рукой:

видимо, что-то хотят от себя оставить в живых.

На ненужную память.


На одном из этих листов – мы.


Живу с открытым балконом.

Если к нему подойти

и выйти на потемневший перед грозой порожек,

видно:

бегут две разделённые девочки – жизнь и смерть –

в быстро состряпанных, наживо сшитых платьях

из наших прощальных писем, из жалобных книг,

из наших доносов.


Девочки вылупились, ни в каком не жили Сиаме,

да и теперь там жить не хотят.


Девочки бегут, в их разрозненных головах

счастливая мысль:

«Как проточный хлеб и ржаная вода,

вместе уже никогда, никогда».


* * *

– Старею, – говорит буква «ер» в телефоне, –

                          всё реже меня куда-нибудь приглашают:

надо сперва зайти к мягкому знаку,

потом повернуть налево во двор,

а всем лень, все надеются на автозамену.

Вот и сижу один.


Твёрдый знак прихлёбывает крепкий чай,

берёт со своего хвостика-полочки пирожок,

жуёт, жалуется Кириллу с Мефодием:

– Раньше я отделял окончанья мужских слов,

утыкался в спину любого нового слова,

потом обозначал всё мужское твёрдое

                                на этой печатной планете,

а потом меня упразднили,

сослали в приставки.

А потом меня съел адъютант.

Но только ко мне приходит

такое яркое слово,

иногда приходит такое огромное слово:

сверхъестественное, трехъязычное,

                         суперъявственно-яркое слово,

как пронзительно-облако-белое

в потемневших уже небесах.


* * *

Ну это как посмотреть...


А мы ведь тоже с тобой разделённые,

а значит, вечные,

потому что разрезанный райский червяк

вечно скучает по своей половине.


Пока мы помним, что у нас есть бывшие,

мы ещё не отказываем себе

             в возможной новой любви, вороватая Клара.

А потом мы уже ничего не помним:

ну какие-то тени, какие-то звуки, какие-то лица –

кажется, что этого и не было никогда.

А это и есть самое большое блаженство.

Надеюсь, хотя бы его ты не украдёшь у меня.


Больше всего устаёшь от людей,

часто приходят, разрыхляют поверхностно землю,

стоят, как будто они пришли в зоопарк,

смотрят на тебя сверху вниз,

                 как будто ты младенец в манеже:

на кого ты покинул нас, проворовавшийся Карл?


Поэтому вас и покинул,

что теперь я младенец в недетском манеже.

Но от вас никуда не деться.

Впрочем, с годами приходят всё реже и реже.


А потом через много прекрасных безлюдных зим

и зачем-то разноцветных яичных весенних пасх

(вместо того чтобы к нам приходить

                          через неделю на Красную горку)

приходят три человека

и подселяют к моему роскошному

                            тридцатилетнему праху

прах какой-то старухи.


И длится-длится наш разговор,

невозможный, безухий, горький,

бессердечный, беспочвенный, зыбкий,

бессловесный, безногий, безрукий,

о бессмертной нашей любви,

                    о коралловой нашей разлуке,

о кларнетно звучащей разлуке –

в отыгравшем двадцатом столетье

совершившейся по ошибке.


* * *

Иногда мне кажется, что я принимаю участие в съёмках тайного крупномасштабного фильма,

когда спрятавшийся режиссёр

руководит гигантской массовкой:

«Сейчас зарядилась массовка один»,

«Быть готовой массовке два».

Я иду мимо каких-то дверей –

половинка двери открылась,

 выскочила стайка студентов, чуть не сбили меня.

Все идут мне наперерез,

все вступают со мной в какие-то странные

                                    быстродымчатые отношенья.

Если несётся девочка-жизнь на самокате,

                       через совершенно пустой переход,

то она несётся прям на меня.

«Чтоб тебя», – говорю я,

а девочка-жизнь выруливает в последний момент

                                                              и дальше несётся.

Дальше, дальше, там ждёт её бабушка-смерть.

Вот дама с коляской (ты же шла

          совершенно в другую сторону, совершенная дура)

неожиданно поворачивает и почти задевает меня.

Вот прекрасные молодые узбеки

бегут за мной стайкой, предлагают старинные деньги

никогда не существовавшей в мире страны.

Вот выросшее за три минуты дитя,

          превратившееся в тридцатилетнюю тетю,

везёт в инвалидной коляске прям на меня

свою постаревшую маму.

«Снято», – говорит невидимый мне режиссёр в неслышимый мной микрофон.

И меня отпускают.


Я прохожу мимо вдруг появившихся передвижных киношных палаток,

где кормят тысячную массовку,

хочу посмотреть, чем там кормят

(так, ничего интересного: котлеты, выпечка, суп),

ко мне поворачивается голубоглазый парень-узбек в крестьянской косоворотке

и говорит мне:


«Вас тут не стояло».


А меня ведь и правда давно не стоит тут.


* * *

– Где бы ты хотел жить?

– Над левитановским вечным покоем.

– О нет, только не это.


Среди загустевшей салатной дымки – живи.

В апреле живи, в том, самом главном,

                    которого, может, и нет на этой земле.

Спи на земле, ешь на земле,

слепни на этой земле, никого не люби, люби,

перебирай буквы, как павшую хвою:

а, о, у, ы

и, конечно, э.


Я вдруг понял, что ты стал делать, кареглазый мой:

ты стал сочинять апокриф,

стал писать кареглазую Библию.

Мир приступил к переделке себя, и ты видишь,

                                                           какая там логика.

Именно логика событий и есть ясновидение.


А вот я не знаю, какая там логика.

Зато мне хватает опыта предсказать:

когда ты отдашь непонятно кому

                        свою небесную десятину,

отвернёшься (чего делать, конечно, нельзя),

повернёшься: а рядом с тобой лежит

                                        твоя новая библия,

и у этой проросшей первостигматами книги –

чужие голубые глаза.


Так что загадай, разноглазый мой,

                           немного апрельского рая,

несколько дымчатых слов и немного земной любви.

Так много стучится смысла – что я его не понимаю.

И я говорю сам себе (свой же почерк не разбирая,

и твои каракули, Боже, на лице своём не разбирая):

благослови.


* * *

А потом над тобой открывают

                       белый квадрат Малевича,

белоснежный, не тот, который тут на земле.

И всё как-то в тебе выправляется,

                                     всё в тебе клеится,

падает ясными буквами на закорючки те.


Я ведь не знаю, как всё там устроено,

                                             какая тут логика,

я знаю одно: все существующие облака

вдруг собираются в одно одинокое облако,

и вот это огромное облако – есть задача беловика.


Я уйду в эту тьму – как и все, не дыша и не слыша,

без особых претензий, без лишнего ять или я.

Но пока я здесь и живу,

кто-то пишет и пишет,

а потом исправляет меня.

                                 1–25 апреля 2024


Тэги: Поэзия
Обсудить в группе Telegram

Дмитрий Воденников

Подробнее об авторе

Быть в курсе

Подпишитесь на обновления материалов сайта lgz.ru на ваш электронный ящик.

  • Смелый за Отчизну жизнь положит...

    15.02.2025
  • Своеобычные портреты

    26.10.2024
  • Моя земля пьянит, как крепкий хмель...

    25.10.2024
  • И станет сильной моя земля

    20.10.2024
  • Я знаком с той дончанкой…

    12.09.2024
  • Клуб молодых

    1826 голосов
  • Верлибры, музыка, картины

    1158 голосов
  • Молчанию небес наперекор

    973 голосов
  • Октябрь, побудь со мной...

    457 голосов
  • Век не прожит, а вечное гложет

    440 голосов
Литературная Газета
«Литературная газета» – старейшее периодическое издание России. В январе 2020 года мы отметили 190-летний юбилей газеты. Сегодня трудно себе представить историю русской литературы и журналистики без этого издания. Начиная со времен Пушкина и до наших дней «ЛГ» публикует лучших отечественных и зарубежных писателей и публицистов, поднимает самые острые вопросы, касающиеся искусства и жизни в целом.

# ТЕНДЕНЦИИ

Книги Фестиваль Театр Премьера Дата Книжный ряд Интервью Событие Сериал Утрата Новости Театральная площадь Фильм Поэзия Калмыкии ЛГ рейтинг
© «Литературная газета», 2007–2025
Создание и поддержка сайта - PWEB.ru
  • О газете
  • Рекламодателям
  • Подписка
  • Контакты
ВКонтакте Telegram YouTube RSS