В августе ему, известному прозаику, бывшему секретарю Правления Союза писателей России, председателю Православного общества писателей Санкт-Петербурга, исполнилось бы 72 года. Книги Николая Михайловича Коняева «Русский хронограф», «Романовы. Творцы великой смуты», «Рассказы о землепроходцах», «О себе Ермак известие дал», «Генерал Власов. Анатомия предательства», «Гавдарея», «У тихой воды», «Неудавшийся побег», «Гибель красных Моисеев», «Подвиг митрополита», «Что читал император в Тобольске», «Ангел Родины», «Солженицын в обвале», «Аввакумов костёр» и другие до сих пор одни из самых популярных в книжных магазинах города на Неве.
– Вы с папой из Ленинграда приехали? Как тебя зовут?
– Богдан.
– О как! И почему ж тебя так назвали?
– Потому что откуда же я взялся?! – сурово ответил мой шестилетний сын.
И тогда ещё совсем молодые муж с женою одобрительно рассмеялись. Вот так ровно тридцать лет назад в Пицунде, где я единственный раз в жизни побывал по путёвке Союза писателей с сынишкой, состоялось наше знакомство с Мариной и Николаем Коняевыми.
Несмотря на то что наша хорошая по тем временам гостиница (с питанием) красиво именовалась Домом творчества, большинство населявших её писателей (в основном из союзных республик) с шумными чадами и крикливыми домочадцами пребывали на пляже, купались в море, совершали экскурсии на базар и если выделяли время на творчество, то как-то весьма скромно, почти незаметно. Исключением был «дядя Коля».
– А где «полявинка»? – спросил я на пляже Марину.
Именно так спрашивали патрульные милиционеры, если вечером обитательница Дома творчества выходила за его территорию. «Где полявинка? Без полявинка туда-сюда гулять нэльзя».
– Полявинка работает.
– Так ведь лето, море... Отдых.
– Он говорит, что его отдых в смене занятий...
Это была правда. Коля бывал на пляже очень рано, до завтрака, чтобы окунуться в море, и ближе к вечеру, когда писательская братия отправлялась на ужин или в значительном числе усаживалась чуть не до рассвета за разнообразные чаепития и застолья.
– Дядя Коля! – кричал Богдан. – Пойдём, покажу, какой я фигвам построил!
И Николай, посмеиваясь, шёл смотреть «фигвам», в котором помещалась только его голова, когда он покорно укладывался на песок «кабутто индеец». У них с Богданом образовалась дружба. Они возжигали костры и сидели у огня, о чём-то подолгу разговаривая. Мы с Мариной наблюдали эти «индейские» вечера «сторонне». В такие моменты Николай и Богдан в нашем обществе не нуждались. Они вываривали в какой-то найденной на помойке кастрюльке вынесенные морем рапаны исключительной тошнотворной вонючести, чтобы впоследствии сделать из них настоящее «дикарёвское» ожерелье...
– Пацаны! – говорила, глядя на них, Марина. – Наверно, эту «дикарёвую вонь» мы и в Питер привезём...
При этом ни в литературных разговорах, ни в знакомстве с тогдашними мэтрами литературы, пребывавшими на отдыхе в изрядном числе, ни в прочих тусовках, ни в завязывании «нужных» контактов дядя Коля и тётя Марина как-то не участвовали... Николаю – некогда: всё время работал, а Марине без него, наверно, неинтересно. При всей улыбчивости, доброжелательности и открытости даже внешне они не вписывались в тогдашний партийно-номенклатурный бомонд...
В Питере мы с Богданом и примкнувшей к нам его трёхлетней сестрёнкой Сашей несколько раз ходили к Коняевым в гости в их маленькую тесную от книг квартиру. Книг там было столько, что казалось, все стены сложены из книжных стеллажей.
Я всегда старался максимально дозировать своё присутствие во времени и пространстве своих друзей, это позволяло сохранять хорошие отношения, поэтому визиты совершались крайне редко. Но Коля искренне радовался нашему появлению.
– Как хорошо, что вы пришли, а то всё пишешь, пишешь, не разгибаясь... От такой жизни с ума можно сойти! – И с нескрываемым удовольствием смотрел, как Богдан уплетает торт, а Саша с обезьяньей скоростью перемещается по спинке дивана, по стульям, пытается вскарабкаться на стеллажи... и прыгает оттуда под вскрики Марины «О Господи!» и радостный, одобрительный смех Николая:
– Марина, не переживай! Она не расшибётся! Её ангелы подхватят...
«У поэтов есть такой обычай: в круг сойдясь, оплёвывать друг друга», – написано в одном из стихотворений Кедрина. Вот такого у нас с Николаем не было никогда! Мы никогда никого заглазно не осуждали. Да вообще о литературе не говорили. А чего говорить? Пиши – предъявляй свой труд... Учиться друг у друга? Так у нас у обоих гуманитарное образование, примерно одинаковый читательский багаж. И, как выяснялось, опять-таки из книг, а не из бесед, – очень близкое мировоззрение...
А книги-то друг друга мы читали пристально! Хотя никогда между собой не обсуждали. Только однажды, когда потребовалась рецензия на мой роман «Дорога на Стамбул», Коля её мгновенно и легко написал, и она поразила меня глубиной, пониманием и полным совпадением наших точек зрения на события и духовную составляющую, казалось бы, такой далёкой от нас Русско-турецкой войны.
За тридцать лет нашего знакомства (я не вправе говорить дружбы, но – сердечной приязни и понимания) бросался в глаза профессиональный рост и тот творческий путь, который прошёл писатель Николай Коняев. И это не только виртуозное (чтобы писать максимально просто) владение словом, а и рост духовный, который правильнее именовать восхождением.
В годы, когда, казалось бы, жить писательским трудом, в самом грубом бытовом смысле, стало невозможно – не прокормиться на копеечные гонорары, Коняев не оставил писательства.
– Он живёт писательским трудом! – однажды с гордостью сказала Марина.
А писательский труд – это не изготовление рукописей по шаблону, предлагаемому в дамских журналах в рубрике «Как написать роман», а служение... Николай служил ревностно, молчаливо и непрерывно, как монах. Низвержение русской литературы до состояния чтива, а писательства – до нищенства добавило в его служение ещё и аскезы. Николай Коняев оставался писателем всегда! Его ничто не могло отвратить от данного ему судьбой призвания. Он оказался стоиком! Что в наш век, строго говоря, немыслимо!
Вероятно, среди современных авторов, исключая тех, на кого трудятся так называемые литературные рабы, воздвигающие горы разнообразной растиражированной макулатуры, у Николая Коняева больше всего изданных книг. Они составляют целую библиотеку современной русской литературы. Но чтобы так несгибаемо трудиться, чтобы так неколебимо стоять в своём служении – нужна опора. Без неё суета и ежедневная борьба за выживание в прямом, физическом смысле не дадут сосредоточиться, завалят мусором ежедневных забот, отвратят от призвания... Опора – в Православной Вере. С годами православная основа души, характера и жизни Коняева становилась всё видимей, всё ясней. Он изменился и внешне, вместе с сединою пришли невозмутимость, раздумчивость, глубина в каждом слове. А в душе – что отчётливо виделось – православное смирение и постоянное ощущение Воли Божией.
Я нисколько не удивился, увидев его в стихаре. Для верующих во Христа мирян, достигнувших уровня, на котором пребывал в последние годы Николай, – храм везде. Он и молиться-то любил в разрушенном храме Шлиссельбурга, на коем нет крыши, а только покров, небесный и невидимый в нашей мирской суете Покров Богородицы. Потому совершенно естественно и просто прозвучали его слова: «Небо очень близко...»
Это правда! Ему видно! Ему можно верить. В своём ежедневном тяжёлом и молчаливом подвижническом восхождении писатель Николай Коняев поднялся к небесам...
Борис Алмазов