Прочитал в «ЛГ» (№ 9–10) о выходе сборника журнала «Москва» «Русский рассказ». Я очень люблю именно русский рассказ как жанр совершенно неповторимый в мировой литературе, но, к сожалению, в последние годы он как-то оказался в загоне. Современные авторы то ли не пишут рассказов, то ли издатели требуют от них только романов. В журналах, я знаю, рассказы ещё печатаются, но в провинции, увы, вместе с советским временем умерла традиция подписываться на журналы. В библиотеке же их не всегда можно получить. Недурные рассказы публикуются в «ЛГ», и, что особенно приятно, авторов из «глубинки» – Д. Ермакова, И. Изборцева, А. Убогого, Н. Ивеншева и других. Года три назад тоже из «ЛГ» узнал об антологии прозы журнала «Наш современник» «Российские дали». Потом я увидел этот двухтомник в костромской библиотеке, взял почитать. Там тоже были очень приличные рассказы, в том числе совершенно неизвестных мне современных писателей – Л. Сычёвой, Я. Шипова, В. Бутенко, А. Карышева, В. Мануйлова, А. Панкратова, Л. Ющенко, А. Байбородина, А. Фуфлыгина, Н. Агафонова. В общем, я получил удовольствие. А главное, убедился – русский рассказ жив!
Но «Русского рассказа» авторов журнала «Москва» я у нас в библиотеке достать не смог. Там и не знали про такой. Тогда я попросил приятеля, часто бывающего по делам в Москве, купить мне эту книгу. Он сумел приобрести её только в книжной лавке самого журнала «Москва» на Арбате, что обошлось ему (а точнее, мне) в сумму около шестисот рубликов.
Ну да ладно – на хорошую книгу в конце концов и таких денег не жалко. «Литгазета» посулила: «Очень не похожие по тематике и настроению рассказы тем не менее представляют гармоничный литературный ансамбль, открывающий читателю жизнь нашей страны в разные периоды прошлого века». Открыл я книгу, пролистнув советский период (это мы всё знаем), предвкушая несколько вечеров увлекательного чтения… И что же? Я получил то, что получает человек, заказав в ресторане дорогое, но ужасно невкусное блюдо. Наверное, в мире искусства так не принято – сравнивать литературу с едой, но я не литератор, извините. Во всяком случае, ничего даже близко похожего на «гармоничный литературный ансамбль» я в книге «Русский рассказ» не обнаружил.
Более того, если бы мне предстояло делать вывод о состоянии русского рассказа исключительно по сборнику журнала «Москва», я бы сказал, что жанр этот находится при смерти. И ещё я бы сказал, что он находится при смерти по причине какого-то странного, не очень честного (ввиду явной запоздалости) антисоветизма авторов.
Оговорюсь, что сказанное не имеет отношения к таким старым авторам журнала «Москва», как В. Распутин, Б. Екимов, В. Лихоносов, М. Алексеев, В. Крупин, В. Белов, Е. Носов, П. Краснов. Они-то свой уровень сохранили, да и в антисоветизм на старости лет не ударились.
Но я никогда бы не подумал, что Виктор Астафьев может писать так дурно, как в рассказе «Пионер – всем пример» (2001): «Служил он в ту пору в Германии, будучи оставленным там в числе наших войск после войны. Командовал ротой, имел звание старшего лейтенанта, на фронт прибыл младшим лейтенантом и долгое время командовал взводом. Уже в звании лейтенанта, являясь замом командира роты, он тихо и плавно перекочевал из кандидатов в члены коммунистической партии. Было это на границе с Польшей…» Признаться, я запутался в военной и партийной биографии героя! Она в каком-то диковинном реверсном режиме пересказана автором, задом наперёд. В итоге не совсем ясно даже, где всё это происходит – в Германии или Польше? А потом – что за язык у классика? Наверное, можно сказать о воинской части, что она была «в числе наших войск». А о человеке всё-таки лучше – «в рядах наших войск».
Рассказ «Пионер – всем пример» написан с каким-то ярым, но совершенно непонятным антисоветским задором. Герой Антон Дроздов, как мы уже выяснили, – фронтовик и коммунист. Ни о каких его антисоветских настроениях до 1945 года даже намёком не сообщается. В Германии же происходит вот что. Бойцы дроздовской роты изнасиловали пожилую немку-крестьянку и несколько советских девушек-«остарбайтеров», причём одну из них «придушили». «Ротный не успел ещё отослать докладную командиру полка о бесчинстве», как «орлы из хозвзвода» сделали то же самое с женой и дочерью освобождённого из концлагеря антифашиста. «Показательный суд» приговорил к расстрелу старшину хозвзвода. Казнили его, чтобы было другим неповадно, публично, на городской площади, а после смерти трое суток не отвязывали от расстрельного столба. Остальные насильники и убийцы были, по словам Астафьева, «демобилизованы и отправлены на родину», что вообще-то противоречит публикуемым ныне документам о наказаниях за подобные преступления, совершавшиеся военнослужащими Красной армии. Их ждала как минимум тюрьма.
Но что самое удивительное и маловероятное: командир этой совершенно разложившейся, по-видимому, роты избежал вообще какого-либо наказания. Тем не менее, узнав о расстреле своего старшины, он повёл себя весьма загадочно. «Показуха! – ахнул командир роты. – Опять показуха! И какая расчётливая!» И сам начал искать виноватых. (А между тем поначалу Дроздов был не прочь «скрыть ЧП».) Из рассказа Астафьева абсолютно неясно, ждал ли Дроздов новых расстрелов или не желал их вообще, поэтому и непонятна его позиция, с которой он выступил на полковом партсобрании. Известно лишь, что он требовал «правды и честности». Соратники по партии отреагировали на эту наглость распустившего свою роту командира весьма мягко: «ему собирались записать строгий выговор за нарушения в роте». Что же сделал коммунист Дроздов? Он швырнул партбилет «в морду замполита». Был бы я коммунистом (которым, к слову говоря, никогда не был), обязательно потребовал бы исключения этого Дроздова из партии – и даже не за выходку с партбилетом, а за беспринципность. Почему он, допустивший в своей роте разгул уголовщины, требует «правды и честности» от кого угодно, только не от себя самого? Но партсобрание, вероятно, запуганное буйным Дроздовым, всё ещё искало «более мягкое наказание» для комроты. И только после того, как Дроздов назвал собравшихся коммунистов «бесчестными людьми», его наконец решились исключить из партии и предать суду (за что, не сообщается).
Рассказ большой, в 36 страниц, но уже после первых трёх страниц не испытываешь никакого сочувствия к этому вздорному и непрямодушному Дроздову. А самое главное, из прозы Астафьева исчезла та задушевность, что отличала его лучшие произведения – «Звездопад», «Последний поклон»… Астафьев никогда не проповедовал в своей прозе так называемые коммунистические идеалы, напротив, явно чувствовалось его критическое отношение к ним, но вот антисоветчиком его никак нельзя было назвать. Да и как мог быть антисоветчиком человек, о котором в «Справке об авторах» указано: «Герой Социалистического Труда, лауреат Государственных премий»? А ещё, помнится, он был при Горбачёве членом Президентского совета. И вдруг, когда Горбачёва всё ощутимее начал теснить Ельцин, из Астафьева посыпалось горохом: «коммуняки», «брехуны», «сволочи»… Чем-то его поведение здорово смахивало на поведение Дроздова, не правда ли? Да, у покойного В.П. Астафьева были тяжёлые детство и юность, но я плохо себе представляю, чтобы при царе сын крестьянина из Красноярского края поднялся так высоко. До революции даже С.А. Есенин был не столь знаменит, как Астафьев при советской власти!
Молодая поросль авторов журнала «Москва» не уступает в задорном антисоветизме «дядьке» Астафьеву. Вот Олег Павлов в рассказах «Лепота» и «Песня» описывает жизнь солдат внутренних войск в Советском Казахстане. Это какие-то звери, а не люди, с чисто звериными инстинктами. Когда им плохо, они воют, а собаки им подвывают. Этот вой у них песней зовётся. Почитать Павлова, так покажется, что заключённые – жертвы тех, кто их охраняет. Непонятно только, почему они находятся по разные стороны колючей проволоки. Из рассказов Павлова напрашивается вывод, что заключённых с конвойными следовало бы поменять местами. Такой взгляд характерен именно для представителей уголовного мира с их «классовой» ненавистью к «мусорам» и «вертухаям». Что тут сказать? Доводилось мне бывать в Мордовии. Там лагеря иногда тянутся на многие километры, по обеим сторонам дороги. Не только «гуиновцы», но и почти всё «вольное» население ходит в «камуфляже», потому что деятельность большинства людей так или иначе связана с лагерями. Другой работы нет. Но и в мордовской глуши живут люди, и милосердие, как сказал классик, иногда стучится в их сердца. Но оно, видимо, не стучится в сердце Павлова. Тогда зачем публиковать его опусы в сборнике с названием «Русский рассказ»? Никакие они не русские, а просто антисоветские.
В советское прошлое обращён и мрачный рассказ Алексея Варламова «Звёздочка». Он чем-то напоминает «Смерть пионерки» Э. Багрицкого, только с противоположным идейным знаком. Советские учителя затравили маленькую девочку, отказавшуюся носить октябрятскую звёздочку. Это какую же надо иметь гражданскую смелость, чтобы написать об этом в 2002 году! И ладно, было бы это правдой! Я лично сомневаюсь, ибо тоже учился в младших классах в описанные Варламовым 70-е годы и ни одного дня в своей жизни не носил октябрятскую звёздочку. Мне она как-то не досталась при посвящении в октябрята, а специально покупать её я счёл зазорным. Не помню, чтобы хоть раз учителя мне попеняли на отсутствие значка. Не думаю, чтобы в московской школе (Москва всегда отличалась либерализмом) были порядки строже, чем у нас в Нерехте. В каком-то интервью А. Варламова я читал, что отец у него был цензором газеты «Правда». Может быть, это он заставлял будущего писателя носить пресловутую звёздочку? Если так, то сам Варламов её носить вряд ли отказывался, потому что, слава богу, не умер, как героиня его рассказа.
Другой существенный изъян сборника журнала «Москва» – необъяснимо слабый уровень некоторых включённых в него авторов, например Николая Шадрина и Сергея Прокопьева, – тем не менее у одного зачем-то напечатано три, а у другого четыре рассказа! Непонятно, как попало в антологию прозы «Знакомство» Владимира Солоухина (1990) – документальный очерк об убийце Войкова Борисе Коверде.
Считается, и не без оснований, что идеологический диктат КПСС более всего сказывался на литературе, но вот что удивительно: литература в советское время была куда лучше, чем сейчас! А о жанре рассказа я вообще не говорю. Тут ничего доказывать не надо, достаточно просто перечитать знаменитый рассказ Юрия Казакова «Адам и Ева» (1962), открывающий сборник.
Уважаемые авторы журнала «Москва»! Оставьте ваши карательные экспедиции в советское время! Оно было и прошло. Наступило иное время. И чтобы писать о нём, нужно не меньшее мужество (и, естественно, талант), чем проявляли советские писатели, когда писали о своём времени.
, НЕРЕХТА
Русский рассказ: Избранное (1957–2007). – М.: Издательство журнала «Москва», 2008. – 720 с.