Уроженец Славянска (теперь – символическое место в связи с войной в Донбассе) Борис Слуцкий с трёхлетнего возраста, с 1922 г., жил в Харькове, который покинул в 1937-м, отправившись на учёбу в Москву – сразу в два вуза: юридический и одновременно Литературный имени Горького, незадолго до того созданный.
«Давайте выпьем, мёртвые, / За здравие живых!» – напишет он непостижимое – в послевоенном 1952 году, в стихотворении «Голос друга», посвящённом памяти поэта Михаила Кульчицкого, погибшего в 1943-м на Луганщине в ходе развития Сталинградской операции. Друзья вместе ходили в литературную студию знаменитого харьковского Дворца пионеров, первого в СССР (несколько его кружков посещал до войны и мой отец, потом переживший подростком двухлетнюю оккупацию Харькова), после оба – по очереди – уезжали в столицу СССР.
Слуцкий освобождал Белоруссию, в которой есть город Слуцк, давший имя роду поэта. На фронте Борис Абрамович был тяжело ранен. Первые стихи опубликовал в 1941-м, а первую книгу стихов «Память» выпустил в 1957 году. Писал и публиковал много, наследие его велико. Значительная часть наследия Слуцкого – как его неподцензурных стихов, так и мемуарной прозы – была напечатана в СССР лишь после 1987-го. Сейчас обнаружены новые немалые массивы его стихов.
Сегодня важно вспомнить стихотворение Слуцкого «Как говорили на Конном базаре» (одном из рынков Харькова):
…Русский язык (а базар был уверен,
Что он московскому говору верен,
От Украины себя отрезал,
И принадлежность к хохлам отрицал).
Русский базара был странный язык,
Я до сих пор от него не отвык.
Всё, что там елось, пилось, одевалось,
По-украински всегда называлось.
Всё, что касалось культуры, науки,
Всякие фигли, и мигли, и штуки –
Это всегда называлось по-русски
С «г» фрикативным в виде нагрузки.
…
Брызгал и лил из того же источника,
Вмиг торжествуя над всем языком,
Древний, как слово Данила Заточника,
Мат, именуемый здесь матерком…
Имя русского писателя XII–XIII столетий Даниила Заточника выскакивает в финале этой реплики неизбежно – словно заточка из рукава «вора, ракла, хулигана».
Бродский говорил: «Слуцкий почти в одиночку изменил тональность послевоенной русской поэзии. <...> Ему свойственна жёсткая, трагичная и равнодушная интонация. Так обычно говорят те, кто выжил, если им вообще охота говорить о том, как они выжили, или о том, где они после этого оказались». И часто читал на память «Музыку над базаром» («Я вырос на большом базаре, в Харькове …») Слуцкого.
Согласимся с харьковским поэтом Андреем Дмитриевым: «Опыт политработника, как ни странно, оказал благотворное влияние на лирику Слуцкого. В его стихе появились и отрывистость приказа, и та предельная лапидарность, которая вырабатывается у человека, успевающего сказать всё самое важное за несколько секунд до разрыва снаряда... А неожиданный сплав «протокольной» стилистики с поэтическими просторечиями дал потрясающие результаты. Слуцкий приобщил к русской лирике такие лексические пласты, которые до того были несовместимы с поэзией».
«Как будто бы доброе дело / я сделал, что в Харькове жил…» – однажды написал Слуцкий.
Верится, что рано или поздно в Харькове появится памятник этому выдающемуся русскому поэту.