Давнему автору «ЛГ» Владимиру Тоцкому исполняется 60 лет. Эта подборка – наш скромный подарок к юбилею поэта, прозаика, издателя уникальных книг.
ОТКРЫТКА
В субботний день с раннего утра Павел Сергеевич начал прибирать квартиру. Завтра ему 50 лет. Даже и не верится. Дни своего рождения он уже давно не отмечает, гостей не ждёт. Но ведь 50 лет… Вдруг кто-нибудь вспомнит, позвонит или даже зайдёт поздравить.
Он вымыл на кухне и в прихожей полы, пропылесосил комнату слабосильным «Бураном». Вытер пыль повсюду. А на конец уборки оставил самое приятное – приводить в порядок книги, которые и были основной обстановкой и населением его холостяцкой квартиры.
Занятие это могло поглотить весь день. В своей, казалось бы, давно знакомой библиотеке он находил что-то новое или не находил старое. А то вдруг брал какую-нибудь книгу и зачитывался, забывая обо всём. Так, в раннем детстве, ещё не умея читать, он любил разглядывать эти заманчивые книги.
На верхних полках стеллажей Павла Сергеевича стояли собрания сочинений. Он вытянул из плотного ряда томик Гоголя в перламутровой суперобложке, чтобы взглянуть на свои любимые иллюстрации Агина к «Мёртвым душам». Из книги выскользнула почтовая открытка и упала на пол. На ней – поблёкшие цветы в серебристой вазочке. Под ними витиеватое «Поздравляем!» с огромным восклицательным знаком. На обратной стороне открытки – марка без штемпеля, «ПОЧТА СССР 4 коп.». Видимо, открытку посылали сюда в конверте. И слова: «Дорогой сыночек Паша! Поздравляю тебя с днём рождения! Желаю крепкого здоровья, большого человеческого счастья, успехов в работе и личной жизни. Долгих лет тебе, не болеть, не стареть, быть добрым к людям и не унывать никогда! Живу хорошо, всё на огороде есть. Целую и обнимаю. Твоя ненаглядная мама».
Последние слова Павел Сергеевич уже еле разбирал сквозь слёзы.
Отложив книгу, он ещё сидел какое-то время, потом, взглянув на часы, начал быстро собираться. До ближайшей электрички оставалось немного. Он спешил. Ведь там, за городом, на сельском кладбище, вот уже столько лет, как всегда терпеливо, ждала его мама.
ВОСКРЕСЕНЬЕ
После ремонта булочная-кондитерская на набережной стала работать без выходных. За её витринами шумела столица, а рядом невозмутимо текла река, ограждая себя от всего суетного тяжёлым гранитом.
По выходным было спокойнее, и река текла так же, не отражая сбегавшие к ней израненные новостроем таганские переулки.
Зимним воскресным утром покупателей обычно мало. Сверкает влажной чистотой плитка под каррарский мрамор, монотонно гудит большая холодильная витрина. Молчат писклявые электронные кассы.
Ещё молодые, пухлые, как шанежки, продавщица и кассирша от скуки взялись за очередной кроссворд. Решение его напоминало детскую игру в классики, где приходилось прыгать с клетки на клетку. Но в классики играть, однако, было легче.
– Жена греческого бога Ареса, восемь букв, – прочла кассирша.
– Не знаю. Давай дальше! – поторопила продавщица.
Проснулся дверной колокольчик. В булочной появилась согбенная старушка в ветхом пальтеце, в ботиках прощай не только молодость, но, похоже, и старость.
– С праздником, доченьки, – прозвучало то ли приветствие, то ли поздравление. Девицы недоумённо переглянулись – мало ли чего учудят эти надоевшие всем пенсионеры – и продолжили своё занятие.
– Старинная русская распашная одежда, шесть букв.
– Давай дальше…
– Ферязь, – виновато произнесла старушка.
– Я таких слов сроду-то не слыхала, – оторопела кассирша.
– А маленькая соната, восемь букв?
– Сонатина, – последовал точный ответ.
– Что ещё за сатанина? – хохотнула продавщица.
– А еженедельный христианский праздник, одиннадцать букв? – торжествующе пригвоздила бабулю обиженная кассирша.
– Воскресенье, доченьки…
В БОЛЬНИЦЕ
Ибо алкал Я, и вы не дали Мне есть; жаждал, и вы не напоили Меня…
Мф., 25: 42
Утро в третьей хирургии начиналось рано. Примерно в половине седьмого в палатах зажигали свет, появлялась медсестра из лаборатории и, безжалостно гремя пробирками о свой обитый уже потемневшей жестью ящик, начинала экзекуцию – сбор крови у вновь поступивших.
Так было и в то тёмное январское утро. А единственным новосёлом в этой компании недугующих был я. Поступив в выходные, я уже успел со многими познакомиться. Напротив меня лежал на вытяжке восьмидесятилетний Капитон Иванович, бывший лесничий. При появлении медсестры он заелозил под одеялом и запричитал: «Сестра, воды, сестра, воды…» «Подождите, дедуля, возьму кровь, кликну вашу Катерину», – отмахнулась сестра. Ухаживать за больными – не её дело. Для этого были другие дежурные сёстры, как правило, из молодых, они-то и выполняли при лежачих работу давно отсутствовавших нянечек. Не успела медсестра сделать в моём направлении и двух шагов, как пробирки в своих ячейках зазвенели, будто заволновались, ящик под восклицание «ой…» выскользнул из пухлых рук растерявшейся сестры, грохнулся на пол, и багряные веснушки высыпали на стене, ножках железных коек с ржавыми колёсиками, чулках и туфлях сестры, тапочках больных.
К счастью, мёртвых в ту ночь не было, иначе шум разбудил бы и их. Всей палатой сестру утешали, сочувствовали, а она лишь долго молча собирала осколки тонкого лабораторного стекла, потом мела пол, мыла его, гоняясь за мелкими неуловимыми блёстками. Минут через тридцать, управившись и умаявшись, она присела на клеёнчатый край стула и, глубоко вздохнув, сказала самой себе: «Лучше б я его сама напоила…»
БАБУШКА
Посвящается Олегу Иванову
Умирать было некогда. С весны до осени, до самых холодов, она ковырялась на зятевом участке. Потом солка овощей. «Как без капустки помирать? И закусить им на поминках будет нечем», – смеялась она.
Зимой же внуки часто болели, и без неё опять никуда. «Да и с могилкой зимой – мучение», – вздыхала она. И так из года в год. Почитай, вся жизнь на четвереньках. Ни минуты покоя.
Вот и теперь, этой весной, на даче не хватило рассады – нужно срочно идти на рынок. Встав пораньше, она повязала новый платок, подарок зятя, и пошла. Идти было неблизко, и она присела отдохнуть у дороги. Запечалилась. Всплакнула, вспомнив, как она всегда, в любую погоду, работала в поле. И неожиданно сквозь пелену слёз она увидела глаза родительницы. С такой любовью может смотреть, наверное, только мать. Под этим взглядом она снова почувствовала себя лёгонькой девочкой, стоящей на солнечной поляне среди цветов и ягод. Запахи детства вдруг ожили в ней и сладко защекотали в носу. Уже не надо было никуда спешить: путь её здесь закончился. Она неумело перекрестилась слабой рукой. И та чистая сердцем девочка, которая потаённо жила в ней, отправилась туда, куда, сама не сознавая этого, стремилась всегда.
