Отзвук большого взрыва

Розы

Розы плакали, розы рыдали,

опадая в весеннюю грязь.

С красотой так не раз поступали,

откровенно, совсем не стыдясь.

Нет, не бойся, тебя я не трону,

но и глаз не отвести,

и прекрасному и живому

всё стремится вокруг отомстить!

Лишь особенность адской бездны,

здесь не место хрупким вещам,

красота бесполезна, болезненна

и разменна на всякий хлам…

Красный шарф

Красный шарф – распоротое горло,

кровь речей не остановить.

То, что так подвластно и покорно,

нет, уже ничем не заменить.

Хочешь выстрел? Я тебе добуду,

пусть слова взорвутся, как тротил.

За любую краткую секунду

нет того, кого б не укротил

нрав твой – трепетом излиться

на гранитный и безмолвный пол,

и гранит дрожит, и крошится граница,

и подвластно всё лишь воле волн.

Русалка

Тот, кого поцелует русалка, будет навечно жив.

Солёный ветер, слезам не верь.

От слов нет проку, они, как ножи,

заточены под трепетную руку

хозяина, которого любит зверь,

а любая встреча – разлуку.

И даже если рассвет обманчив и лжив,

не ждать его не посмей.

Любой обрывающийся мотив

лучше того, что навевает скуку.

Свет

В августе чувствовать осень затылком,

приближающийся холод и смуту.

Серый наползает на красный, пустой бутылкой

ветер бьёт о песок как будто.

Храма нету лучше, чем жизнь.

Не раскаивайся, не говори.

Осень нужно ещё заслужить,

глаза гаснут, как фонари.

В шесть утра тело – конструктор,

дом – саркофаг с мощами вещей.

Регенерация смыслов, дело минуты,

хвостом ящерицы отпадает необходимость освещения.

Шум

Шум телевизора – отзвук большого взрыва.

Уходящим трамваем поскрипывает чей-то голос.

Священнодействие разума так постыло.

Пустые амбиции уходят, как опоздавший поезд.

Сигналы луны на моих радарах:

шипением отравленные голоса.

А я по-прежнему репетирую соло ударов,

забываю сохранять номера.

Меня тошнит от жизненного опыта,

нервная система то и дело проверяет коннект.

Реальность – отвращение, приумноженное птичьим клёкотом,

приукрашенное образами из кинолент.

Проводник

Тело моё – проводник,

имя мне – легион.

Каждая плоть – тростник,

не называй имён.

Порча на сорок узлов,

и рецепт ядовит.

Не оставляй следов,

делай вежливый вид.

Всё, за чем ты придёшь,

станет твоим потом.

Если наследство – нож,

горе тому, кто с кнутом.

Полынь

Я иду собирать полынь,

за тебя доварить колдовское зелье.

Среди всех никчёмных святынь

я ищу лишь одну – веселье.

Всё подвластно воображенью,

растревоженный звук обозрим.

У души нет струн, провода в напряженье,

Боль – движение, боль – бензин.

И за каждую эту строку

пусть заплатят кровью и золотом.

Всем талантам по сорняку,

через мир, как асфальт расколотый.

Доппельгангер

Скоро это будешь не ты,

а кто-то другой.

Навечно прописанный в твоём теле,

крещённый твоей тишиной,

и, так полюбивший метели,

укутавшись с головой,

лежит на твоей постели.

Смотри на него, смотри,

никчёмное отражение.

И тот, что не стоит любви, –

победа и поражение.

Притягивает аромат,

любой мотылёк любим,

чуть позже уже распят

тобой, но вот тем другим.

Ребёнок

Левая рука – пятилетний ребёнок,

не умеет писать, еле держит ложку.

Разлучённый с матерью оленёнок

в волчьей шкуре пообвыкнется понемножку.

Тьма не исчезает от упоминания светильника,

но светильник погаснет и станет тьмой.

Ясноглазые будут страшнее могильника

с возведённым бетонным куполом над головой.

Серое небо не украшает ни одного города,

как бездушное благоденствие.

Среди полосатого газетного вороха –

чья-то душа, похожая на младенца.