Его скульптуры попали под огонь мнений. Но выжили, устояли. Только стало затихать пламя споров вокруг бронзового Блока, как вдруг всех разволновала новая работа мастера: эскизный проект памятника Шаляпину, победивший на архитектурном конкурсе. Теперь кто-то подписывает петицию против установки этого монумента, а кто-то ждёт 2026 года, когда фигура Фёдора Ивановича обретёт своё место в душе города на Неве. Сегодня в гостях у «ЛГ» Евгений Ротанов – самый обсуждаемый петербургский скульптор.
– Как много Блока в вашей мастерской, Евгений Никитич! И все разные. А какой ваш любимый?
– Мне бы хотелось вот этого Блока поставить, конструктивистского. Для города я бы в большом размере его сделал.
– Красивый, как будто из осколков собран.
– Нашлись люди, которым он не понравился. Хотя однажды в мою мастерскую пришёл художник из Тель-Авива и сказал: «Евгений Никитич, мы бы вот этого Блока у нас сразу поставили, это наш Блок». И один петербургский музей хотел этого Блока купить. Но я его не продал.
– Что же остановило?
– Он меня вдохновляет. Он должен быть в мастерской, я на него смотрю и вижу мои молодые годы, мой темперамент.
– Создать бы сад, где будут цвести все ваши Блоки. Вы работаете над его образом более 30 лет. Почему именно Александр Блок?
– В студенчестве я прочёл Блока и сразу почувствовал его правду. Всё в нём увидел. И он стал моим любимым поэтом. И остальной путь я как-то связывал с ним, с его поэзией.
– Увидев вашего Блока на пересечении Английского проспекта и улицы Декабристов, люди разделились на две непримиримые группы: одни соотносили образ со строкой из поэмы «Двенадцать»: «Ветер, ветер на всём белом свете!..», а другие дали памятнику прозвище Падающий Блок. Почему из многих вариантов был выбран именно этот? А не ваш задумчивый Блок, например, который сидит на скамейке, – он бы не вызвал, мне кажется, такой острой полемики в обществе.
– Да, сначала я представлял Блока на скамейке где-то близ Суздальских озёр, он их любил. Но потом всё-таки пришёл к тому, что Блок не должен сидеть. Он Аполлон – красивый, стройный. Усаживать Аполлона на скамейку было бы странно. Наоборот, должна быть вертикаль, такая единица, летящий образ, независимый, гордый, величавый и открытый.
– Согласна. Но вот сегодня горожане встревожены вашим эскизом памятника Шаляпину. Точнее, размером его головы...
– Голову увеличу, трость поправлю, кисти рук более явно покажу. Такие детали я сам вижу, но это не по существу. Скульптура принята Советом, и в ней есть главное: размах, широта, мощь!..
– И шуба от Кустодиева.
– Да, Кустодиев мне помог! Попробуй такую шубу слепи! Конечно, у меня были варианты, где Шаляпин в костюмчике, но это не то... В его образе я хотел показать Россию, которую он пел.
– А где поставят памятник?
– В Александровском парке. Разворот головы будет в сторону Театра имени Шаляпина. Архитектор Иван Кожин делает подачу, привязку на место.
– Создаётся впечатление, что у вас с Кожиным сложился идеальный союз скульптора и архитектора.
– Да, у нас нет никаких споров, мы легко общаемся. В жизни не так просто найти такую душевную близость, понимание, деликатность. Хотя он намного моложе меня. Вообще, мне нравятся творческие люди со своим видением. А не те, которые нарисуют, слепят, поставят, а зачем – неясно. Нет адреса внутреннего, строя, понимания…
– Мне очень нравится ваш Бродский на острове Декабристов. Многие, видя его, вспоминают знаменитую строчку: «На Васильевский остров я приду умирать...» И в самом деле ощущение, что поэт сейчас перейдёт Ново-Андреевский мост и окажется на Васильевском. И, может, умирать передумает. Кстати, почему Бродского поставили при условии, что это не Бродский? Получается городская безымянная скульптура. Сами люди пишут на постаменте маркером: «Бродский».
– Долгая история. Много было разговоров: Бродский это или не Бродский. В конце концов художники и архитекторы сказали: «Тут можно ещё 20 лет рассуждать! У тебя выигран конкурс, твой Бродский признан лучшим. Отвези, поставь, и всё». А он у меня уже готовый был. Ну вот, погрузили, поставили и разошлись. Но всё, конечно, законно: и в градостроительном Совете, и в Москве всё утверждено. Просто без торжеств обошлось.
– Бродский так и писал: «Как хорошо на свете одному...»
– Знаете, у меня такое впечатление, что мы с ним знакомы были, ей-богу. Когда я ещё был студентом Мухинского училища, мы точно пересекались. На Литейном проспекте было кафе, и, кажется, да, мы сидели там рядом. Сейчас мне уже столько лет – запутался в воспоминаниях. Но сама его поэзия даёт ощущение, что мы знакомы, такая близость. Конечно, я хотел его слепить. И его друзья приходили ко мне в мастерскую, смотрели, хвалили задумку.
– Один мой знакомый сказал, что вы изобразили Бродского, закованного в советскую власть.
– Почему?.. Я просто хотел его приблизить к Петербургу, гранитному городу, набережным.
– Думаю, что под закованностью он имел в виду квадратный силуэт вашего Бродского.
– В картинах Пикассо тоже были квадратные формы. И при чём тут советская власть?
– Возможно, это некая травма: Советский Союз уже 30 лет как распался, а человек продолжает видеть его во всём, даже в квадрате. А вам ближе Петербург или Ленинград?
– Когда Петербург был Ленинградом, я всё равно любил Петербург. Потому что в нём жили и Блок, и Петров-Водкин, и Достоевский.
– Как вы решили стать скульптором?
– Я постоянно рисовал, а отец говорил: «Полный чердак в доме твоих рисунков! Куда их девать?!» Жили мы на Урале, огород был на улице, все дети бегали по двору, а я сидел на крыльце и рисовал. Семья большая была: семеро детей. Из них один сын – я. Годы тяжёлые были, но все заканчивали 10 классов. Одна сестра медиком стала, вторая – педагогом и так далее. Я учился в Нижнетагильском художественном техникуме, моим преподавателем был скульптор Василий Ушаков, он сразу обратил на меня внимание: сказал, что надо поступать в Мухинское.
– То есть в сегодняшнюю Академию имени А.Л. Штиглица. Все говорят, что в ленинградское время поступить туда было довольно сложно.
– Я легко поступил. Ещё и помог некоторым. Зал рисования был как амфитеатр. И я то к одному сажусь, рисую, то ко второму... Потом, во время учёбы, я увлёкся Матиссом, Роденом, Пикассо, ушёл в формализм. Тогда завкафедрой народный художник Владимир Ингал сказал: «Прекрати свои французские увлечения!» Двойками угрожали. Но это в принципе правильно: есть академическая программа, которую студенту нужно обязательно пройти.
– Когда я училась в Мухе, всегда ходила мимо вашей скульптуры «Новый век». Почему вы изобразили именно обнажённого мальчика?
– Там важна свобода, открытость, пластика: у него руки вверх, к небу – самодвижение как рождение.
– В одном из интервью вы сказали, что тема родины для вас основополагающая. Что такое родина?
– Это детство, когда ты любишь всех, любишь мир... Просыпаешься и бежишь на речку. Это радость. А потом, когда взрослеешь, когда родина тебя и окрыляет, и огорчает, – всё равно любовь остаётся, она крепнет, и ты мужаешь вместе с этими чувствами.
– А чей это портрет на стене?
– Это я сына нарисовал, Никиту. Он тоже художник. И жена моя Наталья была художником. И красивым человеком. У меня много её портретов. Она ушла из жизни в 92-м году...
– Художнику нужно верить в Бога?
– Моя религиозность заключается в ощущении, что всё не напрасно создано. Я – верующий.
Беседу вела Арина Обух, писатель, художник