Так этот художник подписывал свои работы.
Здесь всё правда: 183 – это зашифрованные число, месяц и год рождения (11.08.1983).
Павел – его настоящее имя.
«Павел» в переводе с латинского значит «маленький». В данном случае я бы добавила – «принц».
Пятнадцать лет назад одна мама попросила меня «подтянуть» её сына по русскому языку. У мальчика – тогда просто Паши Пухова – были удивительные, распахнутые миру голубые глаза.
Что до русского, то по нему была «тройка». Как, впрочем, почти по всем предметам (школу он окончил сплошь на «тройки» – «пятёрки» были только по рисованию, труду и информатике). Школы, кстати, приходилось менять: слишком уж белой он повсюду был вороной.
Приходилось менять и места жительства: родители развелись, у каждого появилась новая семья. Но наш «маленький принц», пожив сначала в одной семье, а потом в другой, – и от отчима ушёл, и от мачехи ушёл. И стал жить на своём собственном астероиде. Благо такой появился.
Что касается дальнейшей учёбы, то он поступил и успешно (в листе-вкладыше только два «хорошо» – остальные «отлично») окончил Институт дизайна и моды. А ещё – параллельно с институтом и после – массу разных курсов (стопка аттестатов впечатляет: вот что значит нашёл своё). Одни из самых судьбоносных – курсы графического дизайна под руководством художника Чеботкова.
Чем же Паша занимался?
Во-первых граффити. Все представляют, что это такое. Но в случае с Пашей это не просто разрисованная стена или забор, а берущий за душу рассказ о человеке – будь то крылатый бомж или девочка со спичками.
Пересказывать картины – всё равно что пересказывать стихи. Но поверьте на слово (или поезжайте хоть на Открытое шоссе – между д. 2 и 3, – посмотрите собственными глазами): глядя на граффити «Дай хоть на секунду испытать святую милость», где девочка-подросток простирает ладони к небу (с которого – писалось в канун Рождества – идёт настоящий снег), хочется плакать: то ли от горя, от ли от счастья. Вообще все граффити Паши взаимодействуют с миром: домами, деревьями, небом – и что-то меняют в нём.
Во-вторых, Паша снимал клипы. Опять-таки все знают, что такое клип (многих, меня в том числе, от них уже тошнит). Но Пашин клип «Колыбельная», снятый на песню группы «Алиса», – это искусство: в нём маленький человек (Акакий Акакиевич? Бомж? Фонарщик Экзюпери?) бродит по ночному городу, гася окна и зажигая звёзды, – так исполняя своё предназначение.
А ещё Паша делал инсталляции, то есть пересоздавал пространство и запечатлевал его на плёнку. Его называли мастером стрит-арта, уличным художником. Действительно, он умел обычный, намозоливший глаз предмет – фонарный столб, катушку с кабелем – очеловечить, превратить в факт искусства.
Он вообще был неутомимым выдумщиком. Мог, например, в только ему известном порядке развесить в ночном лесу марлю – и получались духи леса, феи. А ещё спуститься под землю, побродить вместе с диггерами, всмотреться – и появлялась «Москва Гиляровского», словно из небытия проступали рабочие, солдаты, заключённые, дети, Ленин, Сталин (Павел вообще любил советскую символику, плакат, ностальгировал по эпохе, которую не застал и в которой – за всеми её доменными печами и пионерскими галстуками – чувствовал «человеческое»).
А ещё он придумал проект «Город детства». По парку «Сокольники», рядом с которым прошла вся Пашина жизнь, были расставлены большие фотографии опять же советских времён: мама с коляской, ребёнок с санками. На плёнку снималось, как современный ребёнок рассматривает старую фотографию. Какой смысл этого проекта? Думаю: диалог, восстановление порвавшейся связи времён, если угодно, воскрешение.
Павел не любил, когда его называли «русским Бэнкси» (Бэнкси – английский художник, работающий в стиле стрит-арт), и это понятно: уже годам к 22 у него выработался свой язык.
Отныне российская улица могла не «корчиться, безъязыкая».
Друзья Павла поражались его креативности, харизматичности, изобретательности.
«Его изобретательности не было предела», – вспоминают они. Ведь Павел не только придумывал тот или иной сюжет, но и осуществлял его техническую сторону: конструировал, монтировал, устанавливал. Техника была для него подножием искусства (лишнее доказательство того, что, как бы далеко ни продвинулось развитие техники, главным всегда останется человек, личность).
Друзья восхищались Павлом-человеком: «Человек с большой буквы», «по-детски наивный», «щедрый до невероятности», «человек, с которого содрали кожу» (последним объясняли то, что Павел все интервью давал в маске: он скрывал не лицо, а отсутствующую кожу).
«Коммерция, деньги, карьера – это слова не Пашиного лексикона», – прочла я. Хотя был момент в жизни, когда его «нашли» большие деньги. Был соблазн стать оформителем интерьеров для нынешних хозяев жизни. Паша даже немного поиграл в эту игру, но потом сделал окончательный выбор: искусство.
С честью прошёл он и испытание «медными трубами»: в последние год-два появились многочисленные публикации (только в зарубежных журналах, таких как Spiegel, Guardian, Telegraph, я насчитала 23), передачи, предложения-приглашения. Паша не «зазвездил». И откликнулся только на одно приглашение – в Париж. Это была его единственная «заграница» (никогда не хотел никуда уезжать, жалел упущенное для работы время): воистину – увидеть Париж и умереть.
Он умер 1 апреля. Я тогда написала стихи:
Не хочу жить на этом свете,
где законам всем вопреки
раньше нас умирают дети,
умирают ученики.
Пусто место отныне свято.
Я спрошу без тебя – Москву:
по какому такому блату
я, к примеру, ещё живу?
Я спрошу без тебя – Россию,
хоть и знаю её ответ,
эту клушу, эту разиню,
для кого ты что есть, что нет.
Я спрошу, наконец, у Бога:
Он ответчик за всё один!
Впрочем, как с него спросишь много,
если умер у Бога сын…
Но сейчас думаю, что – как ни жестоко звучат эти слова – он прожил столько, сколько хотел.
Это была жизнь-искусство. Здесь ведь не банальная коллизия: жил – не замечали, умер – признали. Была слава, была девушка. Но Паша и от денюшки ушёл, и от девушки ушёл.
Воистину «мир ловил меня, но не поймал».
Меня во всём этом поражает не столько масштаб личности и место её появления (таланты были в России всегда), а время. Наш растленный век, когда, перефразируя поэта, и воздух пахнет деньгами.
По мне, Павел-183 – Паша Пухов – герой нашего времени. Прав был классик: в жизни всегда есть место подвигу. Потому что сказать своё слово в искусстве, служить только ему, а не мамоне – в наши дни настоящий подвиг. Это, к счастью, понимают люди (молодые!), знавшие Павла: «последний герой», «атлант», «титан», «русский богатырь» – написали они в некрологе.
Искусство Павла протестно. Но протестует он не против правительства или президента, а против пошлости, коммерциализации жизни. Русской жизни. В предисловии к клипу «Африка» (по песне группы «Олди») Павел писал: «Россия – та страна, которая с невероятным цинизмом уничтожает в своих гражданах индивидуальность и талант. Не имея возможности самореализоваться, слабые уходят в заработки, сильные погибают за идею».
(Последнее – как в воду глядел – о себе).
Он будил «мёртвые души».
«Я бы хотел, – сказал Павел в одном интервью, – чтобы люди меняли себя». И это в то время, когда человека упорно отучают думать и меняться.
Паши больше нет. С этим ничего не поделаешь. Но осталось множество его работ.
И здесь можно сделать многое. Сохранить граффити, собрать и систематизировать холсты, клипы, проекты. Снять фильм. Написать книгу. Сделать этот оставленный нам message достоянием не одного только художественного сообщества, а всего общества, потому что, как сказал кто-то из Пашиных друзей, он «сумел стать настоящим русским народным художником».
И нужно спешить, пока целы те же граффити. Ведь они находятся на улицах Москвы, Петербурга, Выксы (Нижегородская обл.), Парижа, а значит, недолговечны.
Паша вообще любил всё эфемерное. Как Маленький принц, который «никогда уже не вырастет и не станет скучным и ленивым взрослым».
Так нестерпимо больно оттого, что его больше нет, что хочется верить: он не умер, а как Маленький принц – после недолгого пребывания на плохо оборудованной для веселия планете Земля – улетел на свой астероид.
А почему бы и нет?
Он же был не только «маленький», но и лёгкий – Павел Пухов.