Михаил Фильштейн. Воля: избранные стихи и переводы. – М.: У Никитских ворот, 2023. – 224 с.
Уже спешат по кромке века
За годом год, за вехой веха.
Нездешней тягою влеком,
И я лечу за окоём.
Судьба к поэтам в России не всегда справедлива, имя Михаила Фильштейна должно было быть куда громче, но подлинный читатель всегда разглядит подлинного поэта. В 1985 году о Фильштейне писал Владимир Цыбин. Кто имеет представление о литературных раскладах того времени, способен оценить, сколь это значимо и неслучайно.
В книге «Воля» собраны стихотворения разных лет. По ним можно создать образ поэта-мастера, всю жизнь служащего русскому слову. И это не высокие слова. Идея служения в русской литературе воспринимается как полнейшая самоотдача (вспомним Пастернака), и тексты Фильштейна полны ощущением этой абсолютной истины творения. Он идёт той тропой русской поэзии, что до него топтали Державин, Лермонтов, Тютчев, Мандельштам. Он поэтический интроверт. Внешние эффекты – это не для него. Он весь в глубине смыслов. Легко использует сравнение, легко переводит свойства одушевлённых предметов на неодушевлённые, вставляя их в правила своего художественного мироздания.
Как васильки, мои всходили дни
И в знойном поле безмятежно зрели.
Заливисто аукались они.
Любой из них годился для свирели.
Последняя строчка – своеобразное творческое кредо Михаила Фильштейна: постоянное желание творчества.
Фильштейн работает в привычном для русской поэзии лирическом исповедальном ключе. Это всегда особая ответственность. Поиск новизны в каноне. Надо, чтобы читатель узрел отпечатки пальцев именно твои, а не общепоэтические. Фильштейн решает эту задачу через очень своеобразный образный строй, индивидуализирует метафору, демонстрируя в этом изрядную смелость.
Я повешу на месяц рубаху сушить –
До чего же намокла в дороге.
Суждено мне под вечными звёздами жить.
Пусть поможет он – юный, двурогий.
Не раз и не два русские поэты обращали свои взоры к луне, но Фильштейн нашёл свой тон, свою тонкость.
Вообще его стихотворения тонки. Переходы от одной мысли к другой изысканны, нигде нет швов, везде интеллигентный тон и благородство.
Фильштейн пробует разные стили, разную степень накала. Русская исповедальность, надрыв ему не чужды, он вторит многим голосам поэтов прошлого, органично вплетая свою ноту в их хор.
Так ли я радости множил?
Вечные страхи гоня,
Жизнь, что отчаянно прожил,
Нынче живёт без меня.
Больше над нею не властен –
Путь она долгий торит.
Будит минувшие страсти.
Прежние думы таит.
Прошлое Фильштейн воспринимает не только как мудрость, но и как период, обязательный к переосмыслению. Тот, кто останавливается, не живёт, не дышит полной грудью, и только рефлексия целительна.
Если у кого-то создалось ощущение, что Фильштейн живёт в башне из слоновой кости своих эмоций, это не так. Его поэтический взор напоминает взгляд сверху. Он видит и историю, и современников, способен отделиться от субъективности лирического героя, отправившись в другие «я». У поэтов такие путешествия получаются лучше всего. Его исторические зарисовки говорят о понимании истории, о том, что он постиг тайну преломления исторического контекста в стихотворный.
Библейская нота
Моисей
Явился Бог ему на склоне
В огне тернового куста.
И были белыми ладони,
И были вещими уста.
И слово вызрело из бури:
– Взойди на гору, Моисей.
И влажным лоскутом лазури
Сотри тоску с души своей.
Взрасти на мёртвом камне колос
– Твои живые письмена! ...
И отозвался он на голос.
И ниц склонились времена.
Значительным событием в русской поэзии является цикл «Декабрьский дневник». Здесь не только наблюдения над природой, над зимой, но и яркое личностное начало, диалог с судьбой, с природой и обстоятельствами. Цикл выстроен как роман, читается увлекательно. Переводы из молдавской поэзии открывают нам новую грань Фильштейна, знакомят с интересными именами.
В целом эта книга достойна самого пристального читательского внимания. Мы видим большое литературное явление, поэта тонкого, умного, имеющего свой уникальный голос.
Слышней грозы безмолвие
***
На ветке – солнце спелое.
И зной в листве созрел.
И весь я – пекло белое
И колкое, как мел.
Горю, судьбой оставленный,
Дымясь от рваных ран,
Цепляясь за проржавленный
Земной меридиан.
***
Так ли я радости множил?
Вечные страхи гоня,
Жизнь, что отчаянно прожил,
Нынче живёт без меня.
Больше над нею не властен –
Путь она долгий торит.
Будит минувшие страсти.
Прежние думы таит.
В этой дороге обратной,
В радости этой шальной
Она обозначит двукратно
Всё, что случилось со мной.
Зову нездешнему внемля,
Волю зерна обретёт.
Время раздвинет, как землю,
И сквозь него прорастёт.
***
Тишина в закатной дымке. Мамин голос в тишине.
Залетевший шмель на крынке. Полотенце на стене.
За окном немые тени. Белый месяц. Чёрный лес.
Над деревьями виденье – то ли ангел, то ли бес.
Бродит сон, как ветер робкий. Как ветла, душа дрожит.
Жизнь моя бежит по тропке. Ах, куда она бежит?
Сиротливая дорога. Ночь у отчего порога.
Вечный собеседник Бога, дуб вершиною шуршит.
Долго ль нынче сну томиться, словно жёлудю, чтоб он
Дал росток и стал ветвиться, и листву ронял на склон?
Вот он – ждёт меня у леса и парит, венчая лес,
Между ангелом и бесом под ладонями небес.
***
За палевой далью, за бурым холмом,
За тропкою ржавой,
Под небом ютился приземистый дом
У края державы.
За палевой далью, у края земли,
Где аисты пели.
Где в дымчатом мареве буйно мели
Яблоневые метели.
За голосистой излукой Днестра
Те вьюги не тают.
В остуженном доме хворает сестра,
Свой век коротает.
Видать, к непогоде и я занемог.
Так рубцуется рана.
У лютой зимы проживаю свой срок.
Побелел от бурана.
Воет ветер, безумное время бежит.
Не смолкают метели.
На земле между нами – одни рубежи,
Словно шрамы на теле.
***
Нетленны мысли и слова,
Но все поступки тленны.
Не зря кружится голова
Над омутом вселенной.
Бездонный мир, как жизнь, любя
Душою голубиной,
Остерегайся звать себя
В те гиблые глубины.
Благослови же отчий кров,
Где непривычно тихо,
Где столько наломали дров,
Хлебнули столько лиха.
***
Былая боль за частоколом лет.
Она, казалось, стала их добычей.
Ещё её не затерялся след.
И долгий день размерен и обычен.
Теперь она легка, как тень куста,
Как тень воды, что в зное онемела.
И только эти сжатые уста
Порой черней смолы, белее мела.
***
Теперь себя смирению учи.
Пусть нынче сердце умудрённей бьётся.
И пусть оно, как мерный дождь, стучит
И вечность пьёт, и ею не напьётся.
Так поле, от дневных работ устав,
Спокойно дышит в сумеречной стыни.
Сомкни и ты тревожные уста.
Слышней грозы безмолвие пустыни.
***
Душу бедную опять
Рву на части.
Мне от мира долго ждать
Соучастья.
Что душа? Я с ней един.
Мы – речивы.
Себя поедом едим.
Тем и живы.
***
Беру косу, точу её о камень.
Я нынче зол, невесел и жесток.
Валю траву, вяжу её руками,
Топчу её и бью её под вздох.
Я вырываю каждый стебель с корнем –
Она собой заполоняет двор.
Я жгу её – и тем она упорней
Ползёт на пошатнувшийся забор.
Такая в ней завидная живучесть –
Сквозь равнодушный пепел прорасти.
И на земле, не жалуясь на участь,
Под звон косы певучесть обрести.