Мне давно хотелось съездить в Китай не как туристке, а попробовать изнутри понять страну хоть чуть-чуть. Лучший способ – увидеть предприятия, познакомиться с бизнесменами, трудящимися. Например, правда ли, что каждый шаг гражданина отслеживается или это выдумка недоброжелателей? К чему китайцы стремятся? Какие зарплаты? Много вопросов, более интересных, чем история возведения Великой Китайской стены или размеры главной горы (кстати, и на стену, и на гору мы попали). Раньше была в Китае в 2010 м – в Пекине, Шанхае и Макао, куда добрались на вертолёте. Это происходило в рамках выставки ЭКСПО-2010, а выставка – всё же условно-космополитическая жизнь, в ней, можно сказать, «нет ни эллина, ни иудея»: все говорят по-английски, слушают СNN и в голове держат одинаковые плоские мысли, точно не живые люди из разных стран, а герои брошюры «Английский для делового общения». И вот я снова в Китае.
Тренды и бренды
Первое, что бросается в глаза: все одеты по моде. Деды носили тужурки-маоцзедуновки, а внуки дружно надевают прикид в соответствии с господствующими международными трендами: штаны шириной с Жёлтое море, покорно волочащиеся по земле вслед за хозяином, кроссовки на толстой затейливой подошве, куртки-дутики неопределённой формы, иногда из синтетического меха, который пока новый – почти как настоящий, но вскоре проявляет свою синтетическую суть. Изредка видишь шапочку с ушами – дань угасающей моде на фурри и квадроберов. У нас так одеваются подростки и зелёная молодёжь, у них – все. Столь прилежного следования моде не видела нигде – ни в таких столицах моды, как Милан и Париж, ни в развесёлом Рио-де-Жанейро, ни в развязном Амстердаме, ни в сдержанном Берлине, где одежде вообще, по-моему, не уделяют особого внимания.
В единообразии есть нечто большее, чем следование моде: возможно, это то, что мы при прежней власти определяли как «идейно-политическое единство советского народа». Быть как все, как другие, при этом по возможности лучше других – вот к чему здесь, похоже, стремятся.
Китайские магазины, огромные, словно целые города, предлагают именно такое – строго модное. Поскольку народа в Китае аккурат в десять раз больше, чем в России, то всё огромное, в том числе торговые центры. В гигантских аутлетах продаются товары модных брендов – сработанные, естественно, в мастерской мира, в самом Китае. Китайцы не могут не знать, что высокий бренд и изделие no name делаются, скорее всего, в одном и том же цеху, но на любовь к модному это не влияет. Бренд – знак: жизнь удалась! Несколько лет назад в аэропорту Франкфурта-на-Майне заметила парня-китайца, который накупил, видимо в подарок маме, дорогущих немецких кастрюль высоких марок, сделанных, очевидно, в его отечестве, и тащил их обратно в свою норку через всю Евразию.
Мои спутники, с которыми провела десять дней в КНР, тоже, как оказалось, любят бренды. От мужчин, да ещё «колхозников», не ожидала. А они покупают, помнят все марки, чего даже я, женщина, не помню. Видимо, это нечто международно-универсальное: начиная богатеть, человек стремится к престижным маркам. Они объединяют с такими же успешниками и победителями жизненной гонки со всего мира. Купленная за баснословную цену «цумочка» ведёт в виртуальный клуб избранных. На сознательном уровне это не формулируется, остаётся в подсознании, но именно оно и руководит поведением, как учил доктор Фрейд. Богатеешь дальше – и у многих интерес к такому средству повышения самооценки гаснет. Хотя кто-то остаётся верным трендам и брендам. Китайцы точно верны. И не только они. Наши не захотели ехать на китайский традиционный шёлковый рынок: «Мы? На рынок? Лучше в аутлет».
«Мы» – это группа из двадцати двух владельцев и руководителей хозяйств с юга России: из Краснодарского края и Ростовской области, прибывшие в КНР по приглашению китайских производителей сельхозтехники. Следом прилетела большая группа ставропольских аграриев. Китайцы очень старались, юаней не жалели: гостиницы – так шикарные, кормёжка – выше всяких похвал. Они, пожалуй, даже превзошли наших казаков, которые любят и умеют славно поесть и угостить друзей. Один ростовский «Левый берег» чего стоит! Но утка по-пекински, свинина в кисло-сладком соусе, сказочные морепродукты, свежайшие овощи и зелень затмили даже изобильные донские харчевни. В Москве, в китайских ресторанах, такого не отведаешь, хоть вроде бы и работают там китайцы. Организовали для нас и экскурсии: на Великую Китайскую стену, на гору Тайшань, что красуется на банкноте в пять юаней. Это было хорошо придумано – полазать по горам, иначе мы бы точно растолстели от роскошной еды.
Чёрный Миша и революция
На заводе, выпускающем автопогрузчики, нашим сопровождающим был общительный парень, рекомендовавшийся как Чёрный Миша (китайцы при общении с русскими дают себе наши имена). Он был рядом всю поездку и, кстати, впрямь смахивал на мишку в чёрной мешковатой куртке из синтетического меха. Ему лет сорок, выпускник Ивановского политеха. У него обременительная ипотека, отчётливо лишний вес, двое сыновей-близнецов пятнадцати лет, образованию которых он придаёт большое значение. Образование на всех ступенях – платное, да ещё траты на репетиторов. Дети учатся с раннего утра до семи вечера, а потом ещё дома занятия до полуночи. Много внимания уделяется английскому: по нему обязателен выпускной экзамен в письменной форме. В вузе можно изучать языки на выбор: английский, русский, японский. Английский выбирают те, кто не готов особо напрягаться, поскольку уже навык есть. Другие берут русский или японский – это всё более перспективно.
Когда Миша рассказал об этом, невольно подумала, что учись я или мои дети с такой интенсивностью, мы бы, наверное, академиками стали. Прямо после выпускных экзаменов. Или умерли от натуги. А они – ничего.
Миша рассказал, что политическое руководство во главе с товарищем Си учит: самое плохое, что может произойти со страной, – это революция. Её не то что боятся, но очень противодействуют революционным поползновениям. Революция – это мрак, хаос, разрушение – так их учат. Думаю, пора и нам ясно сказать, в особенности подрастающему поколению, что всякая революция – это не заря новой жизни, а неконтролируемый развал старой, которую не сумели вовремя починить и реформировать. Жозеф де Местр говорил, что революция порождает гораздо больше злоупотреблений, чем те, против которых была направлена. Разве он не прав? Ранее китайские руководители не поддались обольщениям Горбачёва насчёт демократизации и гласности, твёрдо разогнали бузу на площади Тяньаньмэнь, открыв путь к сегодняшним успехам.
Миша отчасти пролил свет на то, о чём у нас нередко говорят, но ясности нет: ведётся ли в КНР тотальный контроль за гражданами. У нас можно прочесть, что развёрнута тотальная цифровая слежка, но сообщают и то, что есть она только в Уйгурском районе… Миша объяснял так. У любого китайца имеется пластиковое удостоверение личности, на нём все значимые сведения. Удостоверение (информация об образовании, нарушениях, кредитная история) прикладывается к считывателю при входе в музей, при проезде по железной дороге, в гостинице и т.д. Мы, понятно, прикладывали паспорта. Некоего социального рейтинга, похожего на оценку за поведение, по словам Чёрного Миши, нет. При этом рядовой китаец не может прочесть информацию, что зашита в карте, хотя в принципе она способна повлиять на его жизнь. Собственно, и у нас (обычно в рекламных целях) ведётся «слежка»: поговорите вблизи гаджета о чём-нибудь – вскоре ждите рекламу на эту тему.
Есть и то, в чём Миша полностью уверен: если у человека судимость – тут не отмоешься. Не только сам с клеймом, но и дети не поступят в университет, не будут приняты на приличную работу и, по сути, пожизненно останутся под подозрением. Так что сын в Китае за отца ещё как отвечает! Возможно, кого-то из отцов эта перспектива удерживает от противоправных деяний.
В целом наши китайские собеседники были воздержанны на язык, особенно когда речь заходила о политике. Я спросила, можно ли жителю провинции приехать и поселиться в Пекине. «Это плохой вопрос!» – ответил Миша и перевёл разговор на другое. Наверное, есть какие-то ограничения по прописке (как у нас при СССР, и вполне обоснованно), но Мише, видимо, велели на «плохие» вопросы не отвечать.
Конечно, китайцы очень стараются, чтобы их страна производила хорошее впечатление на иностранцев. Пустыри, свалки, полуразрушенные постройки (когда рушат старые дома, чтобы заменить небоскрёбами) сверху затягивают маскировочной сетью, как военные объекты. Миша объяснил, что делают это, «чтоб американцы со спутников не увидели и не сказали: «Фи, у них сплошные свалки!» Престиж для китайских товарищей не пустое слово.
Наверху и внизу
Самое интересное для меня в зарубежных поездках не туризм, а дело: что за люди, как работают, чем нам могут быть полезны – и в практическом смысле, и как поучение. Часто поездка помогает лучше понять что-то и в отечественной жизни. Очень интересно бывать на предприятиях. Я благодарна судьбе, что она предоставила много таких возможностей – увидеть, как работают в разных странах, сравнить с домашними впечатлениями. И Китай не исключение.
Мы, та самая группа «колхозников» с юга России, которую я уже представила, побывали на предприятии, входящем в китайский концерн (полное название – WEICHAI LOVOL INTELLIGENT AGRICULTURAL) и выпускающем агротехнику под известной маркой Lovol. Расположен завод в городе Вэйфан. Он известен как родина воздушных змеев, в изготовлении которых тут преуспели ещё в незапамятные времена. В городе и теперь делают 80% китайских змеев. Тут считают: воздушный змей – земной заместитель дракона. А дракон – важный персонаж китайской мифологии и картины мира. Он царь животных, он олицетворяет высшую власть в государстве, царя. И он совсем не обязательно плохой и злой, может быть и добрым, хорошим, справедливым – как лучший царь.
Завод сельхозтехники тоже не простой. Он покрывает до четверти китайского рынка сельхозтехники! Каждые 1,6 минуты с конвейера сходит один трактор, не говоря о широчайшем спектре другой сельхозтехники. На заводе готовы предоставить комплексное решение: подобрать всю нужную технику для имеющейся у клиента задачи в соответствии с его конкретными обстоятельствами. Это не новый, но прогрессивный способ работы – комплексное решение. Наши производители такой услуги пока не предлагают (хотя ещё в 1970 е в СССР это было), у нас агротехнические знания сосредоточены непосредственно в хозяйствах.
Предприятие «Ловол» полностью государственное. Это опровергает глубоко укоренившееся с 1990 х суждение: частник всегда эффективнее государства. Это неверно, как неверно и обратное: предприятия работают так, как они управляются. Хорошо управляются – хорошо работают, плохо управляются – так и работают. Это относится и к частным предприятиям. Верно и то, что разные отрасли тяготеют к разным формам собственности (или лучше сказать: разные формы собственности к разному виду деятельности): частнику хорошо удаётся открыть и содержать шашлычную, а чтобы построить космодром – потребно государство.
Трудящиеся тракторного завода гордятся, что работают на государство: это солидно, надёжно, желанно. Кстати говоря, попасть в полицию или в армию в Китае не так-то просто, даже на срочную службу, – прежде всего нужно хорошее здоровье, «очкариков» не берут. Да и зарплата достойная. На госслужбу также попасть трудно. Как сообщил Чёрный Миша, требуется быть членом партии, а туда кого попало не берут.
Меня удивило, что про партию и вступление в неё нам говорили как о чём-то далёком и лично к ним мало относящемся. Хотя, по официальной статистике, КПК насчитывает почти 100 млн членов. Каждый пятнадцатый китаец – член компартии, и среди них преобладают рабочие и крестьяне. Это высокий процент, похожий на тот, что был у нас при КПСС. Похоже на то, что случалось у нас в позднее советское время, и само восприятие партийцев. Можно было услышать, что партийцы – это преимущественно «чиновники», некое обобщённое «начальство», которое они уважают, но которое от них лично далеко. На вопрос одного из наших казаков, бывают ли в Китае выборы, услышали неопределённый ответ: «Да, бывают… в Пекине... чиновников выбирают». Вспоминаю, что в Италии, которую я более-менее знаю, каждый мусорщик – Макиавелли, да и у нас в политические разговоры народ втягивается с полуслова. А вот китайцы не ведутся. Есть товарищ Си, которому они верят, высоко ценят, чьи портреты продаются всюду (я тоже купила – на тарелке), – вот он, председатель, знает, как надо жить.
А обычный китаец, как я поняла, живёт своей жизнью и не жалеет сил, чтобы делать её богаче и комфортнее. Шансы есть: Китай за последние тридцать лет «пробежал» путь от массовой нищеты к приличному достатку, хотя всё ещё неравномерно распределённому. Это видно и по облику городов. Но халупы активно сносятся, на их месте вырастают небоскрёбы – точно как у нас в Москве. Правда, цены на жильё в городах повыше наших. И продают квартиру на 70 лет: потом наследникам опять надо выкупать, если желают ею владеть. Иными словами, весьма высок налог на наследство.
«Рисовая» культура
Мы прошлись по сборочному цеху. Производство не безлюдное, рабочих немало. Трудятся опрятно, организованно, без простоев. Экскурсию проводил русский сотрудник компании. Такие подчас встречаются, но больше тех, кто обучался в наших технических вузах. Конечно, хотелось «пощупать своими руками». На площадке, где стояла техника, ожидающая отгрузки, моим спутникам предложили сесть за руль. Конечно, казаки охотно согласились: мастера и трактор водить, и комбайн, и погрузчик.
Потом в «актовом зале» обсуждали увиденное. Те, кто уже закупал и апробировал на своих полях технику «Ловол», делились впечатлениями и даже что-то советовали. Например, просили расширить кабину: русским тесновато. Разговор, между прочим, вёлся по-русски: китайский менеджер, который нами занимался, очень хорошо его знал.
Я не могла удержаться от своих вопросов, в частности о зарплате трудящихся и их социальном положении. Вообще-то они из разряда уже упомянутых «плохих», но я узнала, что рабочие трудятся шесть дней в неделю, рабочий день с 8 до 18, с одним длинным перерывом. Зарплата – 65 тысяч рублей на наши деньги плюс ещё десять тысяч получают за выслугу, итого 75 тысяч. Отпуск два раза в год по одной неделе. Работники нередко живут далеко от завода, примерно в полутора часах езды в одну сторону, потому что он расположен в городе, а там жильё им не по средствам.
Такие условия, конечно, лучше, чем те, что показаны в американском документально-художественном фильме 2005 года «Голубой Китай» – про девушек, которые уходят из деревни и поступают на фабрику, где шьют голубые джинсы (отсюда название). Там условия были просто скотские, теперь они более человеческие, но, по нашим, российским понятиям, незавидные. Вряд ли кого из россиян прельстит получка китайского индустриального рабочего, притом что еда в заводской столовой – платная, медицина, даже роддом – платные, как и, помните, все виды образования.
Между рабочим и инженером – пропасть. Выучиться, как это принято у нас, без отрыва от производства и шагнуть из рабочего в инженеры, а там и в начальники – практически нереально. Так, во всяком случае, рассказали мне. Тем более что, как пояснили, только 4% выпускников средней школы попадают в вуз. В советские времена я лично знала директоров заводов, которые начинали простыми рабочими. Такое и сейчас бывает. Нам стоило бы больше ценить свои уникальные, в чём-то единственные в мире социальные возможности!
О чём говорит, прямо скажу, скромная зарплата рабочих на фоне высоких цен в магазинах? О том, что в КНР ещё не исчерпался кадровый резерв индустрии – тех, для кого работа в промышленности – это явное улучшение их социального положения. Большинство рабочих – вчерашние крестьяне, которых вытолкнули из деревни механизация и химизация: рабочих рук в сельском хозяйстве нужно всё меньше.
Деревня – кадровый источник всех индустриализаций мира. У нас его практически нет, потому наша новая индустриализация испытывает и будет испытывать немалые кадровые трудности. Да и в КНР, скорее всего, дешёвая рабочая сила для мастерской мира скоро истощится, вернее, подорожает. Это может привести к многообразным и драматическим последствиям для всего мира и, разумеется, Китая.
Китайцы работают старательно, дисциплинированно, скрупулёзно, по инструкции. Борьба за укрепление трудовой и технологической дисциплины, которая велась на советских заводах (и ведь впрямь борьба!), – это не китайская проблема. Тут велели – значит, так и будет. Это, вероятно, коренится в многовековой «рисовой» культуре. Поэтому перенос производств в КНР, который происходил начиная с 1970 х, дал огромные выгоды и Китаю, и традиционным индустриальным странам.
Но ничто не бывает ни вечным, ни абсолютным: например, в ту же Италию возвратились многие производства, которые переезжали под влиянием общего тренда. Как мне говорят итальянские друзья и давние поставщики – производители бытовой техники, итальянская технологическая культура слишком полагается на умение и квалификацию самого работника, у них нет опыта супервайзеров (надсмотрщиков, по-нашему), а потому – не получается. Жаль… На наших глазах индустрия Европы скукоживается под натиском Китая, исчезают целые отрасли, как исчезла флорентийская текстильная промышленность, существовавшая со времён Данте, знаменитое стекло из Мурано. Нам также надо делать из всего этого правильные выводы. Мир сильно меняется.
Окончание следует
Пекин – Москва