Алексей Пурин. Утраченные аллюзии. – М.: ОГИ, 2022. – 352 с.
«Утраченные аллюзии» известного петербургского поэта и эссеиста Алексея Пурина – это такой мини-трёхтомник под одной обложкой: биографические заметки, эссеистика, рецензии. Таким могло бы быть «Избранное», составленное на основе последних пяти-шести книг гипотетического полного собрания сочинений автора. Для полноты картины не хватает лишь выжимки из дневников и писем (впрочем, вместо них – беседы с поэтом и филологом Владимиром Коркуновым).
«В начале было Слово» – это о книгах, на которых и около которых герой рос. Меткое про «кошмарный жанр сказок»: если вдуматься, лишь относительно недавно авторы стали заботиться о назидательной деликатности детлита, а до того ребёнка ждал дистиллированный кошмар: колдуны, уроды, всяческие зверства-вероломства. Детство: солнечный Катаев, недоеденный Сервантес. И самостоятельно-критическое осмысление некоторых классиков в подростковом возрасте: у Островского много надуманного, а Белинский и Добролюбов – многословны и уводят читателя не просто в сторону, но бог весть куда вообще.
Чем первая глава может быть тематически интересна не филологу или критику поэзии, а самому, что называется, широкому читателю?
Во-первых, наглядной и ёмкой иллюстрацией того, как мыслящий человек, в советское время неизбежно нагруженный едва ли не всем (пусть по цензурно-дефицитным причинам и эклектически перемешанным) мировым литературным наследием, с одной стороны, становится блестящим эрудитом, а с другой – поднимает собственную вкусовую планку, может быть, излишне высоко. Не раз замечено: авторы, чьё становление пришлось на времена Союза, к современной прозе как к явлению в целом неизбежно холодны, так как сравнивают её с самыми высокими, недосягаемыми образцами.
А во-вторых, чудом открытия Серебряного века молодым человеком: подобное сейчас немыслимо. Даже завидуешь. Так, наверное, нынешние юные поэты и критики открывают для себя позднесоветскую неподцензурную поэзию (с оговоркой про заниженную трубу и разжиженный дым, разумеется): на поверхности не найдёшь, копать надо. Воля нужна. Но и вознаграждение – сторицей.
«Так начинают» – и выигрывают. Но при этом верно и другое: «И тут кончается искусство». А дальше – все помнят, что дальше.
Вторая глава дала название всей книге – «Утраченные аллюзии». В этой главе собраны короткие лирические эссе о литературе. Но не только о ней. Здесь и первая авторская «Лолита» (и дальше – много околонабоковского), и нежность к Бродскому, и внезапный Тредиаковский Шрёдингера, и дидактическая Ахматова, и неуловимый Кузмин, и статичные обэриуты, и, конечно, Иннокентий Анненский. А рядом – личные воспоминания, невольно подслушаный в трамвае разговор, филологические каламбуры, ворох «странных» (и закономерных) сближений... Короб листьев лавра – что-то розановское чудится здесь как на уровне стилистики, так и в беспощадных авторских интонациях, каком-то немного ворчливом лирическом педантизме.
Есть во второй главе и ещё один классический жанр – «ответ на будущие критики». Пурин пишет: «Моим эссеистическим опытам будет, вероятно, предъявлена претензия, основательность которой мне хочется априори подвергнуть сомнению. Их обвинят в тавтологичности и отсутствии стержня». Как раз нет, наоборот. Эта самая тавтологичность (точнее, очерченность круга повторяющихся персонажей) и становится тем самым стержнем, спиралью, по которой расходятся концентрические окружности лейтмотива книги. И обратно. Всё замкнулось, как невозможная лестница Пенроуза.
Третья глава, «Несносный наблюдатель», – это рецензии на книги современников, а также на книги, заново собранные переведённые или переизданные. Почти всё здесь неожиданное – и всё о поэзии, около поэзии или рядом с поэзией: Леонид Каннегисер может соседствовать с Олесей Николаевой и её новейшей книгой прозы «Тайник и ключики на шее».
Читатель по первым двум главам уже знаком с авторскими интонациями – и оказывается, что они вполне узнаваемы и в критике. Оказывается, можно писать профессионально и по делу – и обходиться без «опоязывающего лишая» литературоведческого жаргона. Более того – можно писать живо, хлёстко, не прятаться за «дискурсами и коннотациями» как за ложно понятой объективностью. И – о ужас! – текст без неуместной терминологической абракадабры становится не только ярче, но и точнее.
Эта книга – настоящая проза поэта. Не в снисходительно-гиппиусовском смысле, а в самом прямом – без любых аллюзий, в том числе и утраченных. Потому и читается она легко – это не статья в научный журнал, да и бесконечные подмигивания «достойным и избранным» автору не нужны.
Наконец, отдельное удовольствие – пуринские чеканные афоризмы. Многие авторы сегодня либо вообще утратили умение писать остроумно и при этом кратко, либо будто этого приёма стесняются. Напрасно – прочтите, как хорошо:
«Вообще говоря, «петербургской» может именоваться вся без исключения русская силлабо-тоническая поэзия».
«Банальный (если не сказать по-вальный) на сегодняшний день отказ от знаков препинания и прописных букв».
И ещё одно, написанное по другому поводу, но верное и применительно к самой книге Пурина (ср. с классическим: «Я – поэт. Этим и интересен»):
«Но, слава богу, автор – литератор. Поэтому читать его интересно, даже если не соглашаешься с его оценками».