Гузель Яхина. Дети мои. – М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2018. – 496 с. – 60 000 экз.
Успех дебютной книги порой оборачивается для писателя более серьёзным испытанием, чем полный провал. Высокие ожидания неизбежно возьмут на мушку его новое творение с готовностью устроить или безжалостный расстрел, или торжественный салют. Гузель Яхина избежала фатального исхода. Контраст между холодом Колымы и человеческим теплом в её первом романе «Зулейха открывает глаза» принёс писательнице первые места на пьедесталах «Большой книги» и «Ясной Поляны». Ещё неизвестно, станет ли очередной бестселлер «Дети мои» столь же успешным, но он уже превратил творческую судьбу писательницы из жирной точки в линию, способную уйти в бесконечность.
Вторая книга Яхиной во многом похожа на первую. Снова сталинская эпоха. Снова Поволжье. Снова маленький человек, которого вот-вот раздавят лязгающие траки Большой Истории. И всё же никакого самоповтора тут нет: это совершенно новая история. Общую мировоззренческую основу здесь заполняет волшебный немецкий фольклор. Некая сказочность присутствовала и в «Зулейхе…»: оторванность от мира, чудесные исцеления, превращение суровой тундры чуть ли не в землю обетованную. Однако там тяга к магическому реализму рядилась в арестантскую робу мелодрамы. В «Детях моих» она надевает национальные немецкие одежды со строгими, но причудливыми узорами.
Любовь скромного шульмейстера Якоба Баха и сбежавшей дочери богатого хуторянина Клары оборачивается изгнанием из колонии Гнаденталь. Уединённая жизнь не приводит к раю в шалаше. Овдовевший и онемевший шульмейстер обнаруживает дар сочинять сказки. Новая власть, отменившая небо и объявившая солнце несуществующим, ценит его талант. Незаметно волшебные истории перекраивают реальность на свой лад, привнося в неё всё самое богатое, спелое, урожайное, а вместе с тем – сумрачное, жестокое, кровавое. Мытарства отшельника Баха и его детей резонируют с судьбой всей Республики немцев Поволжья. Маленькие трудолюбивые жители (так и тянет вслед за Галиной Юзефович сравнить их с хоббитами из Шира) строят утопию под присмотром исполинского Вождя. Самоотверженное усердие не приводит к «золотому веку» – вместо него на социалистическую республику (или всё-таки волшебную страну?) надвигаются голод, борьба и вечный ноябрь.
Отечественная литература, окончательно запутавшись в кризисах современности, часто отправляется в прошлое на поиски их истоков. Чтобы убедиться в этом, достаточно взглянуть на тройку лауреатов «Большой книги» 2018 года. Зыбкие воспоминания и истлевающие документы дают какую-то почву под ногами, но долго ли получится на ней устоять? Не понадобится ли более прочная опора? Гузель Яхина отыскивает её в фольклоре. Хотя волшебные сюжеты полны вымысла, в них закодирована народная мудрость и многовековая память. История со всеми её завихрениями пылает, как Солнце, и ослепляет тех, кто пытается в неё вглядеться. Сказка превращается в своего рода затемнённый фильтр. Она, искажая реальность, приглушает свет и сберегает зрение. Похожим образом действует, например, Алексей Винокуров. В романе «Люди чёрного дракона» он лепит из русской, еврейской и китайской мистики сказовую версию магического реализма. Не по Маркесу юркую и стремительную. В приамурском селе Бывалом (его жители не менее колоритны, чем обитатели Гнаденталя) словно разворачивается свой собственный XX век, ненастоящий и некалендарный.
Более всего – по стилистике, умонастроению и отшельнической отрешённости – «Дети мои» сближаются с «Лавром» Евгения Водолазкина. Впрочем, мудрому монаху путеводная звезда веры не даст заблудиться даже в самых тяжёлых скитаниях, а скромный шульмейстер, практически не двигаясь с места, умудряется потеряться во времени и не вписаться в повороты истории. Личная оторванность от мира превращается в действенный ориентир. На основе обрывочных наблюдений создаётся иная версия событий, заполнивших пространство между палящей «Авророй» революции и неприметными воронками репрессий. Год Разорённых Домов, Год Безумия, Год Нерождённых Телят, Год Голодных, Год Мёртвых Детей, Год Возвращенцев, Год Большой Борьбы… – эта новая хронология (не в фоменковском смысле) отдаёт чем-то дикарским, языческим, зато невероятно точно характеризует дух эпохи.
В романе «Дети мои» есть нечто родственное наигрышу гамельнского крысолова. Книга увлекает неспешным сюжетом, где при внешней простоте хватает любви и смерти, борьбы и смирения, стремительных изменений и застывшей вечности. Она одурманивает разнотравьем неординарных мыслей. Она зачаровывает манерой письма – то идиллически утончённой, то наскакивающе дерзкой. Гипнотизирующая мелодия «Детей моих» погружает на дно Волги, к скопищу знакомых и безвестных мертвецов. Подводный данс макабр не стремится никого утопить. Наоборот, он подталкивает к возвращению на берег, но так, чтобы всё дикое, злое и варварское унеслось течением реки времён.
Александр Москвин