О пристальном, порою страстном интересе Абая к русской литературной классике написано и пишется много; при этом собеседниками его, соучастниками диалога выступают прежде всего Пушкин и Лермонтов, иногда к ним присоединяется Крылов. Это естественно. Всех их Абай переводил на казахский.
А имя Льва Толстого не звучит или почти не звучит. И это тоже естественно. Абай Толстого не переводил. Больше того, не очень понятно, знаком ли был он ему сколь-нибудь близко, задевал ли струны души столь же интимно, сколь задевали их русские поэты.
Но тем удивительнее, что в отсутствие прямых перекличек и сколько-нибудь откровенного диалога протягиваются невидимые и неведомые связующие нити. Вершины сходятся – это Марина Цветаева прозорливо заметила.
На рубеже 80-х годов позапрошлого столетия Абай практически оставил стихо- и песнетворчество и принялся записывать «Кара Соз» – буквально: «чёрные», а метафорически – «прямые», «откровенные», «правдивые» слова… Первое из этих слов, общим числом в сорок пять, увидело свет лишь в 1916 году, через двенадцать лет после ухода Сказителя, ещё несколько – в 1921-м, и лишь во второй половине века появился полный свод, именуемый в русском переводе «Словами назидания».
А за пять-шесть лет до того, как Абай проговорил своё Первое Слово, Лев Толстой записал в дневнике: «Надо себе составить круг чтения: Эпиктет, Марк Аврелий, Лаоцы, Будда, Паскаль, Евангелие. Это и для всех было бы нужно».
«Круг чтения» – это «избранные, собранные и расположенные на каждый день Львом Толстым мысли многих писателей об истине, жизни и поведении», и цель этого предприятия, курсивом выделяет автор, состоит в том, чтобы, воспользовавшись великими плодотворными мыслями разных писателей, дать большему количеству читателей доступный им ежедневный круг чтения, возбуждающего лучшие мысли и чувства.
«Я желал бы, – заканчивает своё предуведомление Толстой, – чтобы читатели испытали при ежедневном чтении этой книги то же благотворное, возвышающее чувство, которое я испытывал при её составлении».
Он адресуется к городу и миру и, не встречая желанного отклика, досадует: «Я не понимаю, как это люди не пользуются «Кругом чтения». Что может быть драгоценнее, как ежедневно входить в общение с мудрейшими людьми мира».
У Абая намеренья куда скромнее… Ему не хочется управлять народом, не хочется умножать стада, и знания тоже – ибо не с кем ими поделиться, не тянет к благочестию и воспитанию детей.
Так что же остаётся?
«Наконец решил: буду развлекаться бумагой и чернилами, буду писать подряд всё, что вздумается. Если найдётся человек, который увидит здесь нужное для него слово, то пусть выпишет слово и сделает его делом. Если же никому не нужны мои слова, то пусть они останутся словами».
Философские, морально-этические, гражданские воззрения Толстого, с одной стороны, и Абая – с другой – тема огромная и пока, кажется, мало освоенная. Однако в «Круге чтения» и «Словах назидания», при всех их многочисленных отличиях, обусловленных разнообразными факторами, нельзя не заметить удивительных совпадений во взглядах авторов, а то и некой глубинной общности.
Вот конкретный пример. Толстой и Абай твёрдо и неуклонно восставали против того, что является противоположностью союзу людей – национализму. Или даже, страшно выговорить, патриотизму. Впрочем, это мне страшно, а вот графу Льву Николаевичу Толстому было совсем не страшно, и слова его сегодня звучат не менее, а то и более актуально, чем век с четвертью назад.
В 1900 году Толстой, отвлекаясь от составления «Круга чтения», пишет статью «Патриотизм и правительство», открывающуюся следующим пассажем: «Мне уже несколько раз приходилось высказывать мысль, что патриотизм есть в наше время чувство неестественное, вредное, причиняющее большую долю тех бедствий, от которых страдает человечество… Но удивительное дело, несмотря на неоспоримую и очевидную зависимость только от этого чувства разоряющих народ всеобщих вооружений и губительных войн, все мои доводы об отсталости, несвоевременности, вреде патриотизма встречали и до сих пор встречают или молчанием, или умышленным непониманием, или ещё всегда одним и тем же странным возражением: говорится, что вреден только дурной патриотизм, джингоизм, шовинизм, но что настоящий, хороший патриотизм есть очень возвышенное, нравственное чувство».
И далее Толстой доказывает, что никакого такого «хорошего» патриотизма не существует в природе и называется этим словом «очень определённое чувство предпочтения своего народа или государства всем иным народам или государствам».
Где я, в какой стране и какое нынче время на дворе? Deja vu. Ничего не меняется, кроме технических способов распространения идей. Воздействовать на умонастроения масс сейчас, безусловно, способнее, чем раньше. Патриотический пот заливает глаза, в ушах звучит грохот патриотических барабанов, и что ни день – с телеэкрана, по радио, в соцсетях патриоты-профессионалы уверяют сограждан в том, как хорошо жить в России и как плохо на Западе, особенно в Америке. На десятилетия вперёд всё загадал Толстой. Впрочем, на то он и гений, на то и пророк.
Напечатана его статья была сначала в Лондоне, затем в Берлине и только в 1906 году в России, брошюрой, которая тут же была конфискована. Впрочем, это был уже не первый (и, как мы знаем, не последний) конфликт Толстого с властью.
За шесть лет до этой статьи Толстой написал пространное эссе на ту же тему – «Христианство и патриотизм». И мысль в нём проводится та же, только в ещё более резкой форме:
«Патриотизм в самом простом, ясном и несомненном значении своём есть не что иное для правителей, как орудие для достижения властолюбивых и корыстных целей, а для управляемых – отречение от человеческого достоинства, разума, совести и рабское подчинение себя тем, кто во власти. Так он и проповедуется везде, где проповедуется патриотизм.
Патриотизм есть рабство».
Но Абай прямо на эти темы не рассуждает. Все его «Слова» буквально пропитаны духом национальной самокритики, порой настолько суровой, что кажется: ещё шаг – и он сорвётся в пропасть отрицания собственного народа, собственной истории, собственной мифологии. И уже в самом этом бесстрашии, внутренней свободе мысли, каковая тоже есть печать гения, он близок Толстому.
Уже во Втором Слове Абай сетует, зачем казахи неумно смеются над людьми иных кровей, от татар до русских, зачем они, без всяких на то оснований, стремятся возвыситься над другими? В Третьем с болью говорит, как в суете и мелких сварах «мой народ мельчает с каждым годом и становится всё более безнравственным». В Седьмом потрясённо вопрошает, как можно дорожить собственным невежеством? В Шестнадцатом укоряет казахов в душевной и умственной лености. В Двадцать Втором, печально оглядываясь окрест, ищет и не находит, «кому из казахов сегодня я мог бы отдать дань уважения и испытать чувство любви».
И это Слова мессии, ведущего свой народ к свету веры и знания?
И видит в патриотизме психологию раба автор «Севастопольских рассказов» и создатель образов Наташи Ростовой и Платона Каратаева?
Всё же надо договориться о содержании понятий. По-моему, мудро по этому поводу высказался в одном эссе 1914 года уже известный, но ещё не всемирно знаменитый тогда Герман Гессе.
«С началом Первой мировой войны, – пишет он, – в Германии появилась тьма ура-патриотов, которым показался подозрительным сам Гёте – оказывается, «он заражал немецкий дух тем мягкотелым, холодным интернационализмом, которым мы давно уже болеем и который ослабил германское самосознание.
В этом суть дела. Гёте никогда не был плохим патриотом… Любовь к человечеству он ставил выше любви к Германии, а ведь он знал и любил её, как никто другой. Гёте был гражданином и патриотом в интернациональном мире мысли, внутренней свободы, интеллектуальной совести, и в лучшие свои мгновения он воспарял на такую высоту, откуда судьбы народов виделись ему не в обособленности, а только в подчинённости мировому целому».
Эти высоты понятны и близки Абаю, недаром, обращаясь к казахам, он, по собственному признанию, желает «писать обо всём мире» и недаром находил, что «народ, который не имеет великой цели и общей правды, духовно мёртв».
Эти высоты понятны и близки Льву Толстому, недаром он записывает в «Круге чтения»: «Ребёнок, встречая ребёнка улыбкой, выражает доброжелательную радость так же, как и всякий неразвращённый человек. А между тем человек одного народа, не видя даже иноплеменника, уже ненавидит его и готов наносить ему страдания и смерть. Какие же великие преступники те, кто вызывает в людях эти чувства и поступки!»
И в который уж раз устало думаешь, сколь поучительно звучат такие слова в наше время.
КРУГЛЫЙ СТОЛ
Есть имена, которые на нашем необозримом постсоветском пространстве звучат как обнадёживающие позывные. Одно из таких имён – Абай. Фигура возрожденческого масштаба, великий казахстанский поэт и мыслитель, прозаик и композитор. 2020-й – год его 175-летия. В Казахстане он объявлен годом Абая, чьё творческое наследие нашло широкий отклик не только на его родине, но и в сопредельных странах, включая дружественную Россию, и во всём мировом культурном пространстве.
На днях прошёл круглый стол, посвящённый этому юбилею. В обсуждении приняли участие учёные, журналисты, писатели, представители творческой интеллигенции Москвы. Со вступительным словом выступил Чрезвычайный и Полномочный Посол Республики Казахстан в России Е.Б. Кошербаев.
Был представлен изданный при содействии посольства Казахстана фундаментальный сборник «Познание Абая – познание самого себя». Книга открывается статьёй Президента Республики Казахстан К.-Ж.К. Токаева «Учитель мирового масштаба». В сборнике опубликована одна из жемчужин мировой литературы – «Слова назидания» Абая, статьи известных российских и казахстанских учёных о творчестве степного мудреца и параллелях с российской и мировой литературной классикой. Здесь же и серия коротких биографических эссе, связанных как с известными, так и с малоизвестными фактами из жизни Абая, со всенародной памятью о нём. Выразительное дополнение книги – обширная галерея фотографий, графических и живописных работ, посвящённых Абаю, истории и современности независимого Казахстана. Предлагаем вниманию читателей фрагмент одной из статей.