Виталий Аверьянов. Бесконечный спуск. — М.: Книжный мир, 2023. – 292 с. – 1000 экз.
Виталий Аверьянов известен, прежде всего, как политический философ и зампредседателя «Изборского клуба». Последние годы регулярно выходят музыкальные альбомы его глубокомысленного «герметического шансона», как сам он определяет свой песенный жанр. Теперь же мы узнаем его как писателя в жанре философского романа. В издательстве «Книжный мир» вышел роман-притча В. Аверьянова «Бесконечный спуск», возрождающий древний и популярный жанр – посмертное путешествие героя. Пожалуй, что и самый древний. Ибо что делает человека человеком, если не мысль о смерти?
Из мысли о смерти и её преодолении выросла вся цивилизация Египта. Месопотамия остановилась на тщетности попыток эфемера достичь вечности. Однако Гильгамеш хотя бы попытался получить бессмертие, а Осирис смог – пройти через смерть и воскреснуть.
Так рождался первый на земле эпос. За богами Египта и Месопотамии, за образами «Книги мёртвых» (на самом деле, конечно, «Книги выхода в свет дня») последовали Одиссей, Платон и Эней. Всем им также выпало спустится в мир теней и вынести некую новую мудрость и новые скрижали. Между Гомером, Вергилием и Платоном (история Эра, завершающая книгу «Государство») и великой поэмой Данте стоит Откровение Христа, переменившее эры человеческого бытия.
А кроме того, между этими величественными мраморными памятниками мировой классики всегда струилась река народной поэзии и фольклора – и в египетской, и в месопотамской древности, и в средние века. Менее притязательная, подвижная, на грани страшных сказок и сатиры… Были и особенно почитаемые повествования на грани апокрифов. Как, например, «Хождение Богородицы по мукам» с красочными описаниями мук грешников в аду или «Мытарства Феодоры» из «Жития преподобного Василия Нового». Древнерусская словесность, которая вся, кажется, повествует о судьбе человека в зеркале вечности, особенно дорожила этими преданиями и рассказами.
В эпоху художественного творчества над этим обширным, сумрачным миром стали возникать витиеватые своеобразные абрисы художественных фантазий: Эдгара По, Амброза Бирса, Говарда Ф. Лавкрафта, Клайва С. Льюиса, Дино Буццати, Даниила Андреева…
Чтобы держать в уме всё предшествующее и идти вслед за этими художниками, требуется отвага. У Виталия Аверьянова она есть. Он не боится ни серьёзного, ни смешного. Бьющиеся ключи народной стихии, древних заговоров, да и Псалтырь по умершему, да рядом же и лубок, а ещё ближе – памфлет. Но порою и строгость формы, и профили классиков, угадываемые за скороговоркой авторской речи. Всё это необходимо, чтобы провести главного героя, мятущегося между бюрократом, затерявшемся в вечных сумерках города-лабиринта Ликополя и Эдипом, отвечающим на вопросы сфинкса, к выходу из ада… Да, отчасти философия, отчасти сновидческие откровения, отчасти ирония, отчасти едкая в духе Свифта сатира… Полная узнаваемых, да и просто, реальных героев нашей общей действительности и истории.
Вот, например, «совесть перестройки», Александр Яковлев, обращённый в «крота истории», вечно копающего голыми руками в глинозёме могилу для гроба СССР, и каждое утро начинающего своё дело сначала. Или Борис Березовский в трупных пятнах, мучимый чесоткой, без конца разговаривающий по мобильному телефону, и время от времени вешающийся на собственноручно намыленной петле.
Есть и демоны посерьёзнее, например, Шломо Фройд, подлинный проводник в мир Ликополя: «Распутывание клубка подсознания, вскрытие последних корней человеческой уязвлённости. Он, этот великий мудрец, готовил людей к тёмным мирам. Он был величайшим целителем от той взрывчатки, что заложил в нашу психику Враг. Он обезвреживал закладки Врага, в том числе, главную его ловушку... так называемую... «совесть»»… Он обитает теперь «в самых тёмных мирах, там, где обретаются оракулы, гении Великой деструкции»…
Но в этом модерновом аду, как и у классиков, есть и жизнь, и смерть, и выбор, и отчаяние, и надежда – то, что актуально всегда, везде и, рано или поздно, для каждого.
Более же всего стиль автора напомнил мне прозу Дино Буццати, в которой также есть место и сказке, и притче, и аллегории, и философскому эссе. И всё это может быть подано сразу: и в стиле газетной заметки, и – откровения. Прозу Буццати называли современным эпосом, в котором магическое «бюрократизируется», а обыденное околдовывается. То же можно сказать и об Аверьянове. «Смерть, – заметил однажды Буццати, – самое важное событие жизни». Та же мысль пронизывает и этот роман, главный герой которого – типичный средней руки чиновник, привыкший «в земной жизни идти напролом», очерствевший сердцем, но в глубоких колодцах его сохранивший капли милосердия… И порывы благородства и веры в высшее порой стучат ему в душу…
Эти моменты и становятся теми искрами, которые даже в аду способны разгореться в надежду: «Комаров наедине с собой перестал быть одиноким, в нём закипала его собственная тайна. В его сердце воскресали детство и юность…». Очевидна, конечно, здесь перекличка с Достоевским: «Знайте же, что нет ничего выше, и сильнее, и здоровее, и полезнее впредь для жизни, как хорошее какое-нибудь воспоминание, и особенно вынесенное ещё из детства, из родительского дома… Если много набрать таких воспоминаний с собою в жизнь, то спасён человек на всю жизнь…».
И, наконец: «Никому не дано знать, где ад и где рай, пока его путь не закончен. Ведь ад и вечные муки начинаются в человеке ещё при жизни…»; «Твой настоящий проводник сокрыт в тебе самом... Выход есть, но чтобы выйти, надо перемениться самому»… Это ведь и есть нить Ариадны из лабиринтов Ликополя, границы нашего мира с которым становятся всё призрачней, не правда ли? Но о географии Мёртвого города говорить здесь не будем. Пусть каждый сам обозрит его и изучит.
В заключение же озвучу вопрос, который задал себе, закрывая роман Аверьянова: не настало ли, наконец, время преодолевать постмодерн? И в литературе, и в жизни? Этот роман – явно одна из таких, пока очень редких ещё, попыток.