Роман Сенчин
Завтра был новый день, потом ещё, ещё… Каждый был длинным, вроде бы много в себя вмещающим, но оглянешься и увидишь: все они сливаются в безликое одноцветье.
Конечно, кое-что происходило. И дом постепенно строился, и дочка приезжала из школы то не сказать, что бы весёлая (весёлой она почти не бывала), а в хорошем настроении, то грустная или вовсе заплаканная. То двойка, то шутка кого-нибудь из одноклассников. Сын иногда капризничал, не хотел идти в садик, а потом не хотел уходить: «Я ещё поиграю». Клиенты и клиентки что-нибудь рассказывали, казалось, интересное и важное, которое через полчаса забывалось.
Самой ей рассказывать было, в общем-то, нечего. Первые недели упоминала об Иване, что вот познакомилась с хорошим человеком, а он через день уехал на службу. За подарки она его, конечно, поблагодарила; заглядывала в мессенджер и видела, что её сообщение он не прочитал. В Сети не появлялся. Исчез. И она стала мысленно называть его мимолётный.
Ветер прекращался, бывало, на сутки и больше, и тогда становилось в природе совсем хорошо. Ещё не пекло, солнце милосердно, воздух замер. Такая тишина, что, кажется, лечит собой нервы, душу, даёт силы, желание жить дальше. И как раньше, как в первое время здесь, смотришь на горы, как на сказочную страну, хочется забраться повыше и море увидеть… Вот достроят дом, и будет видеть его каждый день. Специально выбрала проект с балкончиком и комнаткой под кровлей, где будет спать, когда позволит погода. Не слишком холодно будет и не очень жарко. А потом, даст бог, сможет позволить себе для этой комнатки кондиционер…
Мечтала. Но мечтания очень часто омрачались воем сирен и голосом: «Внимание, воздушная тревога». Следом булькал сообщением мобильник: «Угроза атаки БПЛА!» Паники и даже острого беспокойства уже не возникало – привыкла, но сон – а сирена обычно начинала выть поздно вечером или ночью – отбивало. И поневоле начинала думать о неприятном, тяжёлом. О чём же думать под сирену?
Почти всегда тревога оканчивалась ничем. По крайней мере в их районе. Иногда слышалось отдалённое грохотание, и было непонятно, взрывы ли это или где-то гроза. Убеждала себя: гроза, совпало с тревогой… А однажды случилось.
Завыло часа в два ночи. Алина находилась в так называемой фазе глубокого сна, долго не могла из неё выбраться – сначала казалось, что сирена ей снится, даже какой-то сюжет сновидения, с ней связанный, стал возникать, потом поняла – наяву, но ещё какое-то время цеплял её сон, не сновидение уже, а именно сон, такой приятный, такой сладкий, ласковый. Подушка, одеяло, тепло…
Застучало, перекрывая сирену. Нестрашно, негромко, но как-то мощно, с оттяжкой; сразу пришло на ум – распарывая воздух. И громыхнуло. Громыхнуло намного сильнее, ближе, чем обычно. Но и не так, чтобы вскочить с постели.
Лежала с открытыми глазами, слушала. За шторой поблёскивало размытым светом, словно размахивали где-то в степи громадным бенгальским огнём. Глаза устали, прикрыла. Стала задрёмывать под сирену и стук, как она поняла, зенитных очередей. И тут громыхнуло снова. Оглушительно, резко, стёкла задрожали. И потом – шипение. И уже почти беспрерывный стук зениток.
Сын заплакал, дочка звала:
– Мама!
Алина оказалась в их комнате – не осознала, как вскочила, как побежала.
Обняла Руслана на его кровати, потом обхватила правой рукой Иришку. Как защиту, пыталась натянуть на них троих одеяло.
Выло, стучало, пищали, ухали, верещали сигнализации машин.
Грохнуло, ослепительно, оглушительно, казалось, над самой крышей их вагончика. Иришка завизжала.
Что делать? Куда деться?.. Мелькали в голове инструкции: укрыться в том месте, где нет окон, сесть под несущей стеной… Нет у них несущих стен, стены и потолок – из тонкого железа. Сейчас горячий кусок пробьёт его и вонзится сюда, в них – комочек под одеялом…
И ещё грохнуло, но уже дальше. И сигнализации стали умолкать одна за другой. И стук сделался короче и реже. А потом и сирена с этим строгим голосом «Внимание, воздушная тревога» прекратилась.
Так они и уснули на одной кровати.
Наутро Алина всерьёз решила уезжать. Подальше, куда не долетают эти железные птицы, ракеты.
А в Знойном ночного кошмара вроде и не заметили. Здоровались и шли дальше по делам. Никаких обсуждений ни в магазинах, ни в чате посёлка. Действительно, будто и не было. Может, из-за того, что всё и все уцелели. Погромыхало, как природная стихия, и улеглось. И вот снова яркое солнце, птицы заливаются, воздух чистый и вкусный.
И чувство необходимости бежать стало гаснуть, гаснуть. Она пыталась снова разжечь его, раскочегарить, но посыпались доводы против. И все разумные, весомые. Начиная с того, что если и продаст участок, за который ещё и не полностью расплатилась, с недостроем, то за сущие копейки, и кончая тем, что по-настоящему безопасного места сейчас найти, наверное, невозможно. Разве что в глухой Сибири, где нужно будет как-то и в чём-то зимовать…
Муж после того разговора не приходил больше месяца, и это было хорошо, порой она про него забывала. Ну и пусть не даёт развод, проживут и так. Надеяться ей, скорее всего, уже не на что. Тридцать пять, с двумя детьми… К тому же если с Асимом и его матерью что случится, то она станет одной из наследниц.
Мысль эту гнала от себя, стыдилась её, хотя и убеждала: а что, это жизнь. Да, это жизнь.
Появился Асим, как всегда без звонка, вечером.
– Можно?
– Да, – Алина только что покормила детей, убирала со стола, дочка мыла посуду. – Проходи.
Он прошёл, достал из кармана две конфеты «Джек», угостил сына, положил на стол для Иришки. Присел. Руслан не отходил, и Асим посадил его на колени.
– Извините, что не был давно. Работаю с утра до ночи. Виноград корчуем.
– Заболел? – без особого интереса спросила Алина.
– Кто?
– Виноград.
– Да нет… Старый, пора. Но кто его знает, что там дальше. – И он тяжко вздохнул.
– В смысле? – поневоле Алина стала втягиваться в разговор.
– Говорят, приватизировать нас будут. И совхоз, и завод. Законы поменялись, теперь государству нельзя арендованное использовать, а у нас, оказалось, много чего в аренду взято. Техника, винификаторы… – Алина отметила, как он без запинки произнёс это неведомое ей слово. – Теперь думаем, что там дальше, кому нас продадут. Может, и корчуем для того, чтоб тут что-то строить стали. В перестройку все виноградники извели, директор соседнего совхоза повесился. Много про это в детстве слышал… Теперь вот опять, может, то же…
Алина почувствовала жалость к этому большому, неумному, но работящему и неплохому вообще-то человеку. Конечно, их жизнь нельзя назвать счастливой, правда, во многом её испортила мать. Его. Она тоже, наверное, не столько плохая, сколько со своими правилами, традициями. А Алина не хотела их соблюдать.
– Чаю выпьешь? – спросила.
Муж поднял на неё большие усталые глаза.
– Не хочу чаю. Руслан, иди поиграй. – Спустил сына на пол, тот убежал в соседнюю комнату. – Хочу, чтобы вы вернулись.
И Алинину жалость сразу залило раздражение.
– Давай не будем опять… Я сказала: мы не вернёмся. Если хочешь, – неожиданно для себя предложила, – помоги дом достроить, и будем в нём отдельно. Без твоей матери, сами по себе.
– Мой дом там. Там и отец жил, и дед. Дед его построил для меня, моей семьи. И это позор, если я уйду.
– Ну видишь, а я не хочу жить по вашим правилам. И давай не будем больше поднимать этот вопрос. Закроем раз и навсегда.
– Не закроем, – с угрозой ответил Асим. – Мой сын будет жить в моём доме.
– Может, и будет. Когда меня не будет, – зло сказала Алина, потом уж осознав, что как бы намекнула мужу на возможность разрешения их конфликта так: чтоб её не стало.
После этого несколько дней ходила, оглядываясь, спала беспокойно, тревожно.
Ну а что, начинало свербеть внутри, может, это самый подходящий вариант. И та тоска, что часто нападала, кусала, придавливала, лишая сил, обрела словесное обличье: надоело. Действительно, ей надоела эта ежедневная борьба, повторяющиеся снова и снова дела, движения, мысли. Работа. Ногти, натоптыши, мозоли, волосатые или плешивые головы, лохматые уши, щетина на ногах… Иногда, но всё чаще и чаще тянуло что-нибудь вытворить, выбрить, например, на затылке букву «х».
Дети. Она их, конечно, любила. Нет, не так, неподходящее определение. Кошка вряд ли любит своих котят, корова – своего телёнка, курица – цыплят. Здесь не любовь, а нечто, наверное, более сильное… Она не представляла сейчас и в ближайшие многие годы своего существования без них. Но когда-то это закончится, они уйдут в свою взрослую жизнь. И она останется одна. Будет с этой проклятой тоской ждать, когда навестят, привезут своих детей, если, конечно, решат их завести. А если не уйдут, то ещё хуже. Она станет – куда от этого денешься? – кем-то вроде Асимовой матери, а её Руслан – кем-то вроде Асима.
Ну вот мечта дом достроить, участок облагородить. На это тратит большую часть денег, которые достаются ей тяжело. Да, тяжело. Сжигает её эта работа по десять – двенадцать часов. Мозг сжигает, вытравляет его. И физически устаёт – руки всё чаще болят и отекают. Полезла тут в Интернет, вычитала, что это симптомы периартрита. Может, и не он. Нужно собраться, съездить на приём. В платное. В бесплатных такие очереди повсюду или талончики на два месяца вперёд разобраны.
Валентина погулять в город её больше не звала, хотя, кажется, ездила. Но безрезультатно, а может, с тем же результатом, что и у неё, Алины… Ольга с Андреем тоже не сошлись – Андрей пропал вместе с Иваном.
Самой же, одной, отправляться охотиться, сниматься, как это называли в школьном подростковье хамоватые пацаны, было стыдно и противно. Лучше уж одной жить. Одной. Или с Асимом. Нет, без. Нельзя переступить этот барьер, который установила для себя когда-то. Ушла и ушла. Но, может, после смерти его матери. Да, может быть…
Но такие долго живут. А ей тридцать пять. Ещё несколько лет, и никто уже будет не нужен.
Нет, постой, сколько случаев, когда и старики сходятся, женятся. Любовь в шестьдесят и позже… Ну, там уж, наверное, какая-то духовная близость, а не телесное влечение. Но – спорила с собой – откуда ты знаешь. Всяко бывает. И эти чёртовы половинки когда встретятся – неизвестно. Вернее, известно где-то там, высшим силам. Могут и позабавиться, столкнув их в семьдесят лет.
Вот ей показалось, нет, была уверена, что встретила половину в Иване, а он взял и пропал. Не по своей, кажется, воле. Обстоятельства.