Одна из них, Галина Погожева, коренная москвичка, родилась и выросла на Октябрьском Поле. В её семье, корнями уходящей в православную среду, были и священники, и дворяне, и простые крестьяне. Окончила Галина французскую спецшколу и… МАИ, поступив туда не столько по своему выбору, сколько по совету отца, военного инженера.
Став авиационным инженером, она ни на минуту не переставала быть поэтом. Кстати, в середине 70-х в среде тогдашних молодых её имя было хорошо известно, она посещала литературный семинар Бориса Слуцкого, потихоньку даже печаталась. Что значит «потихоньку»? Слишком несоветскими эти стихи выглядели, слишком удалёнными от действительности казались. Нет-нет, никакой «антисоветчины», никакого видимого протеста в них не было. Но отец как в воду глядел: чтобы войти в семью советских писателей, Галине надо было переменить душу. А верующему человеку это сделать невозможно. Разве что продать, отказаться от неё?.. Но это уже сюжет совсем не из нашей оперы.
А вот в Париж Галина Погожева попала, можно сказать, случайно. В начале 90-х многое в стране происходило случайно. Сдвинулись пласты. Сместились связи. Некоторые выездные – растерялись. Невыездные – поехали.
Поскольку Галина к этому времени уже не работала в авиационном КБ, а, пользуясь отличным знанием французского, служила переводчиком в Госконцерте (днём) и переводила французских поэтов (для себя, по ночам), то подвернувшееся вдруг частное приглашение давало возможность увидеть Париж, окунуться в стихию языка и осуществить давнюю мечту – найти дневник Вацлава Нижинского. Поехала ненадолго. Но вышло совсем иначе. Вот уж воистину – пути Господни неисповедимы. Почти в сорок лет вышла замуж, родила в Париже дочку, переезжала с одной съёмной квартиры на другую, пока не озаботилось французское государство о своей маленькой подданной, а заодно и о её маме, выделив им дешёвое социальное жильё. В последние годы Галина Погожева много переводит с французского на русский и наоборот, в том числе и на знаменитых парижских авиасалонах Ле Бурже.
Но душа – опять! куда же денешь душу? – вот уже двадцать лет разрывается между Москвой и Парижем, не имея возможности выбрать то, что ей угодно. Что касается стихов, то они никуда не исчезли, как часть той самой русской православной души, как её роковое призвание и предназначение.
У второй русской музы, живущей в Париже, судьба совершенно иная, но ещё более захватывающая и ошеломительная. Передо мной лежат три красиво изданные книги, с цветными иллюстрациями, с многочисленными живописными и графическими портретами автора работы известных русских авангардистов последней трети прошлого столетия – А. Харитонова, В. Вейсберга, Л. Пурыгина, А. Зверева… Две первые изданы в 1997 и 1998 гг., а третья – десять лет спустя. На обложке имя – Любовь Молоденкова. Но уже в самом имени кроется загадка. Дело в том, что разные люди на родине знают автора стихотворений, собранных в эти три книги, под разными именами. Аида Топешкина, Аида Хмелёва и теперь вот – Любовь Молоденкова.
Скажу сразу, что Любовь Молоденкова – можно считать, авторский псевдоним, но вместе с тем – это и настоящее имя матери, простой русской женщины, крестьянки из села Кукуева, ставшего в некотором роде фольклорным символом нашей отечественной глухомани и заброшенности. Почему поэт, известный ещё с начала 60-х годов не только слушателям стихов у памятника Маяковскому, но и трудолюбивым следователям КГБ, решила всё же в конце 90-х издать их под именем покойной матушки – остаётся тайной, о которой, впрочем, можно легко догадаться, прочитав книги.
Аида Топешкина действительно выросла в деревне Кукуево Тверской области. Только вовсе это никакая не глухомань, а красивое и Богом не забытое место на берегу «зелёного и зоркого» озера. А причудливое имя Аида досталось деревенской девочке потому, что мама её обожала классическую музыку (радио-то было в каждой избе!) и решила назвать дочь именем героини своей любимой оперы.
Прямо из деревни Кукуево и отправилась Аида в Москву поступать на факультет журналистики МГУ. Поступила и, более того, окончила его. Но там, в цитадели советской журналистики, и получила она, очевидно, смертельную дозу идеологического облучения и оказалась в нежном ещё возрасте среди московских диссидентов и нонконформистов. Первые стихи Аиды Топешкиной были напечатаны в самиздатовском журнале «Феникс», созданном поэтом и правозащитником Юрием Галансковым.
Далее калейдоскоп жизни закрутился со страшной силой. Допросы на Лубянке, чтение стихов на квартирах, дружба с непризнанными художниками, с полуопальным Веничкой Ерофеевым, опять допросы, посадки некоторых товарищей и, наконец, «предложение» подобру-поздорову уехать на Запад. А поверх всего – сумасшедшие влюблённости, браки, рождение детей… Достаточно сказать, что сегодня Аида Хмелёва (фамилия осталась в паспорте от одного из её мужей) – мать шестерых детей, среди которых есть и известная модель (в Париже), и православный батюшка (в Сергиевом Посаде). А к этому можно добавить, что Аида, всю жизнь собиравшая картины своих друзей-авангардистов (многие из которых стали модными и дорогостоящими), в последние годы стала эти картины продавать и восстанавливать на вырученные деньги церковь в своей родной деревне Кукуево… Кажется, уже и восстановила.
«Это настоящая высокая поэзия во всех смыслах, включая так называемый «профессиональный» – и, следовательно, мы присутствуем при появлении в России большого поэта. Именно при «появлении», поскольку Любовь Молоденкова писала стихи ещё в ту далёкую пору, когда такая поэзия могла публиковаться лишь в «самиздате» – этими словами известного прозаика Юрия Мамлеева можно было бы и закончить предисловие. Остальное доскажут сами стихи.
Но не даёт мне покоя ещё одна мысль. Любовь Молоденкова (Аида Хмелёва) живёт в Париже с 1980 года. Галина Погожева – с 1990-го. В России остались их литературные товарищи и сверстники, которые не могли не знать цену их стихам. Эти литераторы, в большинстве своём не издаваемые при советской власти, сами давно пробились, сбились в группы и тусовки. С момента отмены всяческой – и политической, и эстетической – цензуры прошло двадцать лет. Опубликовали всех – лианозовцев, смогистов, группу «Московское время», уехавших, вернувшихся. Наиздавали антологий. Понаписали друг о друге. Но почему-то никто за эти двадцать лет ни разу не вспомнил о двух талантливых русских парижанках, настолько талантливых, насколько же и непробивных, а ещё и гордых, чтобы обивать пороги редакций, в которых сидят теперь либо их равнодушные друзья юности, либо уж совсем молодая поросль.
А между тем – и я в этом абсолютно уверена! – без стихов этих двух поэтов или, если угодно – поэтесс Божьей милостью, карта поэзии второй половины ХХ века недостоверна, по крайней мере – не полна.