«Тихо и незаметно ещё канул год в вечность, канул, как капля в море! И никто не пожалел о покойнике, никто не проводил его ласковым словом, – он был забыт заживо, забыт совершенно: в декабре на него смотрели все, как на докучного, засидевшегося гостя, который только мешает радостной встрече с вожделенным новым годом. Старый год, в своём последнем месяце, бывает похож на начальника, который подал в отставку, но, за сдачею дел, ещё не оставил своего места. Разница только в том, что о старом начальнике всегда жалеют, если не по сознанию, что он был хорош, то по боязни, что новый будет ещё хуже; нового же года люди никогда не боятся: напротив, ждут его с нетерпением, как будто в условной цифре заключается талисман их счастия. И всё это для того, чтоб изменить ему, когда он состареется, и снова возложить свои надежды на его преемника!» Так писал В. Белинский в статье «Русская литература в 1845 году». Заметьте, никакого праздничного пафоса: «условная цифра».
В первой половине XIX века ёлки продавались в петербургских кондитерских – и помимо шаров и фонариков были увешаны пряниками и конфетами. Стоили праздничные деревья до 200 рублей, так что коммерция была рассчитана на богатеньких. Демократичные ёлочные базары появились в столице лишь в конце 40-х годов. А фабричные ёлочные игрушки производились только в двух городах – Петербурге и Клину. Невольно вспоминается одна из самых пафосных новогодних повестей – «Чук и Гек» Гайдара: «На следующий день было решено готовить к Новому году ёлку. Из чего-чего только не выдумывали они мастерить игрушки! Они ободрали все цветные картинки из старых журналов. Из лоскутьев и ваты понашили зверьков, кукол. Вытянули у отца из ящика всю папиросную бумагу и навертели пышных цветов».
Неугомонные Чук и Гек творили всё это в тайге, на геологической станции, вдали от ГУМа и ЦУМа. Но самое большое наслаждение испытал каждый ребёнок именно от собственного участия в священнодействии вокруг зимнего дерева. В этом смысле мало что изменилось. Только до революции ёлки назывались не новогодними, а рождественскими.
Любая власть хочет контролировать не только пространство, но и время. Недавний отъём у граждан лишнего зимнего часа подтверждает этот тезис. И большевики, придя к власти, первым делом поменяли календарь. «Особый» путь наш выразился и в том, что Рождество очутилось на запятках у Нового года. Эта телега бежит впереди этой лошади по сей день. И литература приноровилась к такому – в общем, чрезвычайному – обстоятельству далеко не сразу.
Всем известна гоголевская «Ночь перед Рождеством». А вот добрая история Н. Телешова «Ёлка дедушки Митрича» – не всем. Рассказ написан в 1897 г. Разумеется, отставной солдат Митрич собирает и осчастливливает бедных детишек накануне Рождества. В том же году появились и «Алёнушкины сказки» Д. Мамина-Сибиряка:
«Алёнушка ужасно обрадовалась, когда увидела первую ёлочку.
– Ёлочка, ёлочка! – крикнула она.
– Здравствуй, Алёнушка! – крикнула ей снизу зелёная Ёлочка.
Это была настоящая рождественская Ёлочка – Алёнушка сразу её узнала».
Одна из лучших глав «Лета Господня» И. Шмелёва называется «Рождество». И Ванька Жуков пишет «на деревню дедушке» в рождественский сочельник. А вот фрагмент чудесного рассказа А. Куприна «Тапёр» (1900): «Тина только в этом году была допущена к устройству ёлки. Не далее как на прошлое Рождество её в это время запирали с младшей сестрой Катей и с её сверстницами в детскую, уверяя, что в зале нет никакой ёлки, а что «просто только пришли полотёры».
Пожалуй, лишь рано погибший Д. Веневитинов около 1823 года написал друзьям чисто новогоднее послание:
Друзья! Встречайте новый год
В кругу родных, среди свободы:
Пусть он для вас, друзья, течёт,
Как детства счастливые годы.
Литература, где сюжетообразующим началом является празднование собственно наступления нового года – или последствия этого празднования, – появилась в советское время. Об этом точно написал О. Николаев в работе «Новый год: праздник или ожидание праздника?». Николаев вспомнил и роман В. Пановой «Времена года», который начинается и заканчивается празднованием Нового года: «Милый сердцу обычай – встреча Нового года. Население города Энска готовилось к этой встрече целый месяц. Громадный был спрос на ёлочные украшения…»; «Многие в последний час вспомнили, что забыли купить такие-то закуски и такие-то подарки, и кинулись исправлять свой промах»; «И кто-то, вспотевший и задыхающийся, бегает из магазина в магазин, ища фаршированный перец, как будто от этого перца зависит его жизнь»; «И какой-то чудак в франтовской велюровой шляпе тащит на плече длинную облезлую ёлку <…> Прохожие взглядывают на чудака с иронией…» Кстати, в романе Пановой описан и советский «корпоратив» в типографии.
Собственно новогодние стихи созданы на русском языке тоже после революции (в том числе и календарной). Родившийся в 1900 г. М. Исаковский писал:
Никто мне в детстве не дарил игрушек,
Ни разу я на ёлке не бывал.
Ахматова в 3-м Посвящении «Поэмы без героя» апеллирует к незримому собеседнику:
Он ко мне во дворец Фонтанный
Опоздает ночью туманной
Новогоднее пить вино.
И запомнит Крещенский вечер…
И эпиграф там стоит из Жуковского: «Раз в крещенский вечерок…»
Советская новогодняя поэзия часто обращается к рождественским образам. Вот Б. Пастернак:
Потому что жизнь не ждёт.
Не оглянешься – и святки.
Только промежуток краткий,
Смотришь, там и новый год.
Святками в православной традиции называются две недели зимних праздников – с Рождественского сочельника (6 января) до Крещения (19 января). Так что Пастернак в знаменитом стихотворении «Снег идёт» словно ориентируется по старому стилю: новый год по юлианскому (церковному) календарю, как известно, приходит в ночь 13 января. Стихотворение написано в 1957 году. А известнейшая пьеса М. Рощина «Старый новый год» – и вовсе в 1967-м! Только во всём супротивная М. Цветаева ещё в 1926 году отозвалась на смерть Рильке поздравлением собственно с новогодием, без святочных ассоциаций: «С Новым годом – светом – краем – кровом!»
А вот в стихотворении К. Симонова «Жёны» уже нет следов этого «раздвоения»:
О чём наш разговор солдатский?
О том, что нынче Новый год,
А света нет, и холод адский,
И снег, как каторжный, метёт.
Исчезновение рождественских ассоциаций из литературных произведений, конечно, так или иначе связано с антирелигиозной кампанией 20-х годов, когда не только ёлка, но и невинный Дед Мороз были объявлены пособниками капиталистов, а глашатай «генеральной линии» Демьян Бедный писал:
Под «Рождество Христово» в обед
Старорежимный ёлочный дед
С длинной-предлинной такой бородой
Вылитый сказочный «Дед Мороз»
С ёлкой под мышкой саночки вёз,
Санки с ребёнком годочков пяти.
Советского тут ничего не найти!
Однако в 1935 году Деда Мороза полностью реабилитировали, ёлки стали проводить в Кремле, а в 1937 году дедушка впервые появился в Доме союзов вместе с внучкой Снегурочкой. Но жизнь шла своим чередом, и старое потихоньку забывалось. И, хотя сейчас снова издаются сборники святочных рассказов, а Рождество стало чуть ли не официальным торжеством, Новый год с боем курантов и обращением президента, с салатом «оливье», шампанским и поздравительными открытками уже не сдаст позиций главного народного праздника. Как писал Гайдар: «И тогда все люди встали, поздравили друг друга с Новым годом и пожелали всем счастья».
Продолжается писание и новогодней прозы. Вот аннотация на один из последних образцов – пера В. Григорьянца под названием «Новый год со звездой»: «…У народной артистки СССР Алёны Разиной всё в жизни хорошо. Новый муж. Хорошая работа. Перспективные внуки. Состоявшаяся дочка. Вот только Новый год не клеится. Так хочется побыть с внуками и дочкой. А продюсер соблазняет перспективной работой. И всё-таки Алёна соглашается и едет на Новый год работать – выступить у эксцентричного миллионера с концертом для него одного. Живёт он в престижном районе в Подмосковье. Именно туда привела судьба Алёну Разину. А вот появится у неё чувство к молодому миллионеру, и вообще, что может произойти на новый год, если вы пригласили на него звезду – читайте в повести…»
Только отчего-то читать не хочется...