Мартын Ганин писал: «В современной русской прозе есть Михаил Шишкин, ещё два-три писателя – и все остальные». Да. Сонмище тварей дрожащих – и Шишкин. Одинокий утёс в пустыне гламурного мейнстрима. Лауреат шестнадцати литературных премий – букероносный, дважды большекнижный и нацбестовый, не говоря о разной несущественной мелочи. По совместительству – ну как без этого! – ум, честь и совесть эпохи…
Проведите меня к нему. Я хочу видеть этого человека.
СЛЕДЫ НА ВОДЕ
Шишкин слывёт незаурядным стилистом, а проза его проходит по ведомству интеллектуальной. И то, и другое – далеко не аксиома.
«Я приходил к нему в больницу каждый день. У отца отнялись рука и нога на правой стороне. Мы с Ксеней по очереди сидели у его кровати» («Взятие Измаила») – простое, повествовательное, двусоставное, распространённое… и где тут высший пилотаж? Поднимите мне веки, – не вижу!..
Да кабы тем дело и кончилось. Воля ваша, но не грешит порядочный стилист школярски неряшливой фонетикой: «с рукавами», «с рукописи», «с рисом» («Венерин волос»), «с рулём», «с русскими», «с рисунками» («Письмовник»). Не бывает у приличного стилиста топорных метонимий: «Она бросила в меня злые глаза» («Письмовник»). А равно и заведомых нелепиц: «Рисовые поля залило водой, там полно змей. Они извиваются у самой поверхности, и на воде подолгу видны их следы» («Письмовник»). Экая прелесть! – одной Колядиной под стать.
Думаю, вопрос о стилистике исчерпан. С интеллектуальностью несколько сложнее.
Во избежание путаницы определимся с терминологией: IQ и сумма знаний – суть разные вещи; интеллектуал не есть начётчик. Разница очевидна, однако не всеми осмыслена. Потому главная коллизия российской «интеллектуальной» беллетристики – презентация авторского кругозора. Умников и умниц этого сорта у нас – на все буквы алфавита, от Абузярова до Элтанг: повальная литературная кадриль, переходящая в пир духа.
Артхаус, густо замешанный на цитатах и аллюзиях, – далеко не современное изобретение. Полтора века назад над ним едко потешался Достоевский: «Тут непременно кругом растёт дрок (непременно дрок или какая-нибудь другая трава, о которой надобно справляться в ботанике)… Вдруг они видят Помпея или Кассия накануне сражения, и обоих пронизывает холод восторга… Атеизм, дарвинизм, московские колокола… И пошла, и пошла, и засвистала машина…»
Для сравнения: дрок, короставник и ятрышник произрастают в оранжереях «Письмовника». «Венерин волос» изобилует бульдонежами и каприфолиями. В их цветущих зарослях возвышаются шлемоблещущий лакедемонянин Клеарх, меднодоспешный беотиец Проксен и примкнувший к ним Влад Цепеш, он же Дракула, господарь валашский. А на горизонте мелькают паруса дарвиновского «Бигля», и колокола благовестят без умолку… Зря смеяться изволили, Фёдор Михайлович. Свистит машина-то, по сю пору свистит!
Пар при этом традиционно уходит в гудок – на аллюзии и парафразы. Взыскующим смысла Шишкин не предложил ничего, кроме затейливого резонёрства: «У тебя пупок узелком, я помню. А у меня колечком… Колечко в бесконечной цепочке. И получается, что я за него подвешена в этой цепи людей. Вернее, цепочка эта идёт ведь дальше. И в обе стороны. И за неё всё подвешено. Так странно: вот это колечко у меня в животе и есть пуп земли. И та цепь, которая проходит через него, – это и есть ось Вселенной» («Письмовник»).
Читатель… А что читатель? Он у нас давно на самообслуживании, – пусть и дальше забавляется любимой игрой в приращение смыслов. Поприще широко: в огороде дрок, в Цюрихе Клеарх, а пупок колечком; ищите следы на воде и приводите к одному знаменателю. Ну очень интеллектуальная проза.
СКАНДАЛ ПЕРВЫЙ. ПЛАГИАТ
Шишкин снабдил «Венерин волос» эпиграфом из Варуха, сына Нерии: «И прах будет призван, и ему будет сказано: “Верни то, что тебе не принадлежит”». Удивляете вы меня, Михаил Павлович: при вашем-то пиетете к слову – и этакая неосторожность!
В итоге всё свершилось по писаньям: и призван был прах, и было ему сказано. Причём не единожды.
Первым Шишкина уличил в заимствованиях поэт А. Танков. В статье «Шествие перепёрщиков», опубликованной «Литературкой», он указал на дословные совпадения «Венерина волоса» с мемуарами В. Пановой «Моё и только моё». Второе действие комедии имело быть на вручении «Нацбеста»: координатор премии В. Топоров мягко намекнул членам жюри на… э-э… близкое родство «Венерина волоса» с романом М. Гиголашвили «Толмач». Правда, сам батоно Гиголашвили явил снисхождение: мол, одинаковые жизненные обстоятельства вызвали к жизни два одинаковых текста. Третьим (правда, уже не в укор, а в похвалу) на пастиши обратил внимание Мартын Ганин: по его словам, военные сцены «Письмовника» в точности воспроизводят книгу Д. Янчевецкого «У стен недвижного Китая»…
Я в отличие от большинства наблюдателей благородного гнева по отношению к М.Ш. не испытываю: профессиональный цинизм, знаете ли. Русская литература живёт по непреложному для россиян карамзинскому закону: «Воруют!» Александр Сергеевич, наше всё, «гения чистой красоты» не на дороге подобрал. А у Гончарова с Тургеневым вообще чуть до рукопашной не дошло. И сорокинский «День опричника» подозрительно похож на ерофеевского «Попугайчика». И Прилепин скомпилировал «Обитель» из вороха соловецких мемуаров… Пустяки, дело житейское, сказал бы Карлсон.
Раздражает другое: хорошая мина при плохой игре. Вспомнить бы Шишкину того же гения чистой красоты, отшутиться – кто из нас Богу не грешен? Но нет, чересчур просто. Записной интеллектуал обязан строить линию Мажино из подручных софизмов:
«Я хочу написать идеальный текст, текст текстов, который будет состоять из отрывков из всего, написанного когда-либо… Слова – материал. Глина. Важно то, что ты из глины слепишь, независимо от того, чем была эта глина раньше… Как же много кругом озлобленных людей. Они никак не могут понять, что я пишу не их, а очень другую прозу. Я делаю литературу следующего измерения. Они судят о моих текстах, как о своих, как если бы судить о межгалактическом отношении по падению яблока».
На мой взгляд, есть тут один любопытный пункт: другое измерение. Ходжа Насреддин, если помните, оплатил запах плова звоном монет. Адекватным гонораром за литературу следующего измерения будет межгалактическая валюта. Какие-нибудь нанотугрики, что ли. Прошу господ издателей принять к сведению.
ПРОЗА СЛЕДУЮЩЕГО ИЗМЕРЕНИЯ
Первые книги Шишкина являли собой триумф литературного аутизма: вывихнутый хронотоп, энциклопедические дефиниции и гигабайты «Википедии» складывались в раскидистую шараду с отгадкой длиною в жизнь. Подвергать эти крестословицы разбору… да что вы, право?! Есть более гуманные способы самоубийства.
Строго говоря, за такие эксперименты автор заслуживал пожизненной ссылки в Черноморск, в подмастерья к старику Синицкому. Но публикации в журнале «Водопроводное дело» – не самая отрадная перспектива, и в «Письмовнике» сочинитель сделал шаг навстречу публике, став отчасти мармеладнее. Однако сохранил похвальную верность некоторым милым привычкам.
Потому сюжетная схема – переписка во времени – была заимствована из американской мелодрамы «Любовное письмо» («Hallmark Hall of Fame Productions», 1998). Что и определило целевую аудиторию. Почитайте рецензии на сайте livelib.ru – в каждой второй слово «любовь» написано заглавными буквами. Точно так выводили его в заветных блокнотиках советские шестиклассницы. И добавляли внизу, уже помельче, горькую истину: «Эти шесть букв приносят много мук…»
Но львиная доля мук снова досталась читателю. Шишкин не смог обойтись без любимого постмодернистского хлама и бесповоротно замусорил пространство романа всем, что под руку попало: пресвитер Иоанн, псоглавцы, эвенки (почему-то с корякским самоназванием «чавчыв»), неопалимая купина… В общем, подробности опять-таки у Достоевского.
Смущает одно: Достоевский всё-таки писал пародию...
СКАНДАЛ ВТОРОЙ. ЕХАЛ ИЗ ЯРМАНКИ…
Шишкин в некотором отношении исторический человек. Ни на одном собрании, где он был, не обходилось без истории.
В феврале прошлого года М.Ш. объявил граду и миру о своём отказе представлять Россию на BookExpo: «Страна, где власть захватил криминальный коррупционный режим, где государство является воровской пирамидой, где выборы превратили в фарс, где суды служат начальству, а не закону, где есть политические заключённые, где госТВ превращено в проститутку, где самозванцы пачками принимают безумные законы, возвращая всех в Средневековье, такая страна не может быть моей Россией. Я не могу и не хочу участвовать в официальной российской делегации, представляя такую Россию».
Сложная личность Михаил Павлович, амбивалентная. Четыре миллиона большекнижных рублей из рук Абрамовича и Мамута – разумеется, комильфо. Поездка на книжную ярмарку в составе российской делегации – отчего-то моветон… Отдельные ревнители предрассудков (Евгений Попов, к примеру) настаивали: любишь смородину, люби и оскомину. Но в межгалактическом измерении своя этика, неподвластная земному разумению.
Древние римляне учили решать все мыслимые непонятки одной-единственной фразой: Сui prodest? (кому выгодно?). Вскоре парадокс Шишкина сам собой разъяснился. Лондонское издательство «Quercus Publishing» выпустило перевод «Письмовника» под названием «The Light and the Dark». Что ж, жизнь удалась, а равно и розничная продажа белых ленточек за британские нанотугрики. Впрочем, эта материя уже вне изящной словесности. Вернёмся лучше к ней.
ПРИКЛАДНАЯ ТЕЛЕОЛОГИЯ
Смею думать, явление М.Ш. состоялось не без высшего промысла. Начать здесь придётся издалека, с деревенского анекдота. Покойная моя бабка рассказывала, что до революции в Вятской губернии рыба была неподъёмно дорога. Мужики собирали рыбьи кости и берегли их в чистой тряпице, чтобы воткнуть потом в бороду. «А чегой-то, Демид Фёдорович, в бороде-то у тебя?» – «Ой, кум, дак ведь рыбу ел!» Такой вот сельский гламур образца 1908 года.
С нашим сочинителем вышла точно та же история. Прыщавая первокурсница филфака высокомерно щурится сквозь свои минус девять: «Когда я перечитывала «Венерин волос»…» – и самооценка моментально зашкаливает.
Очень нужный писатель Михаил Шишкин.