Владимир Романенко
Родился в 1948 году в пос. Краскино Приморского края. Окончил Ленинградский институт точной механики и оптики в 1972 г . Автор 18 книг поэзии и прозы, многих научных публикаций. Член Союза писателей России. Кандидат технических наук, кандидат филологических наук, доктор философии Оксфордской образовательной сети. Народный поэт Карачаево-Черкесии, заслуженный работник культуры РФ, заслуженный работник культуры Карачаево-Черкесии. Награждён медалью им. И. Семёнова за вклад в развитие литературы Северного Кавказа. Живёт в пос. Нижний Архыз.
________________________________________________________________________________
Нет, что ни говорите, а не те нынче вечера в станице. В старину, бывало, как только солнце опустится за пологий склон горы, где-то раздаётся первый звук гармони, и на этот звук со всей округи собираются парни, девчата, и идут они через всё село с песнями. А навстречу им с другого конца станицы тоже идёт под музыку молодёжь, и как встретятся они где-нибудь вместе, кажется, не будет конца их хороводам. И как поют! Теперь не всякий хор так может спеть. Старики говаривали, что даже тот, кто слушал эти песни до самого рассвета, нисколько не уставал – наоборот, лучшего отдыха для души и придумать было невозможно.
В те далёкие годы жил на самой окраине станицы молодой казак по имени Степан. Был Степан небогат, и всего-то что имел он – это верного коня и небольшую кузницу, где ладил плуги, бороны, да нехитрую деревенскую утварь. И всё же не было, пожалуй, более желанного гостя в любом доме и на любом торжестве, чем Степан, потому что был он отменный гармонист и первый певец на всю округу. Голос у него был чистый, сильный, чарующий, и, когда запевал Степан, никто не решался ни подпевать ему, ни останавливать его – никому не хотелось портить хорошую задушевную песню. Решиться подпевать Степану могла только Марийка – давняя его подруга и соседка, которая знала Степана с детских лет и была ему почти как сестра. Марийка слыла в станице первой красавицей и тоже считалась самой звонкоголосой певуньей, а уж поскольку она сама об этом хорошо знала, то не боялась и петь вместе со Степаном. Сядут они бывало рядышком, посмотрят друг на дружку, да так ласково и тепло, что и без слов становилось понятно, что неспроста выходит их песня так красиво и легко – знать не только в голосах их согласие, но и сердца тоже поют одну мелодию и в одном ладу. Дважды просил Степан Марийкиного отца отдать дочь за него замуж, но Матвей Макарыч всё никак не мог решиться дать согласие, ссылаясь на слишком юный возраст своей дочери. Сам он, однако, думал про себя, что такую красавицу можно выдать много выгоднее, чем за простого кузнеца, и ждал для этого подходящего случая, а Марийка никак не могла понять, почему отец отказывает такому замечательному и красивому парню.
Однажды вечером, когда за окном лил проливной дождь и Марийка осталась дома, она прямо спросила об этом Матвея Макарыча. Услышав вопрос дочери, отец глубоко вздохнул и ответил:
– Надо ли торопиться, Марийка? Степан – человек небогатый, да и мы с тобой тоже... Может, посватается кто повыгоднее – глядишь, и твоя жизнь будет полегче, да и моя тоже.
– Как вы можете так говорить! – воскликнула Марийка. – Вы же знаете, как я его люблю, да и он меня тоже! Разве можно жить с нелюбимым ради богатства?
– Много ты понимаешь, – раздражённо крикнул отец, – стерпится – слюбится!
– Ни за кого другого замуж не пойду, так и знайте, – со слезами в голосе сказала дочь.
– Будет так, как прикажу! Нет такого порядка, чтобы дети отцов не слушались!
Матвей Макарыч топнул ногой, Марийка, повернувшись к нему спиной, обиженно всхлипнула и ушла в свою светёлку.
А через несколько дней, как на беду, приметил Марийку на гулянье старший сын мельника – Сёмка Кривой. Слава о Сёмке ходила дурная. Был он известный гуляка и бабник, любил выпить и подраться отчего в пьяной потасовке потерял однажды свой левый глаз. Но это никак не образумило самого богатого в станице жениха, а его отец всячески выгораживал и поощрял похождения непутёвого сына. «Пусть погуляет, дело молодое, глядишь – перебесится», – говорил он станичникам, когда те выражали недовольство каким-нибудь очередным Сёмкиным буйством, и Сёмка продолжал свои похождения, наглея день ото дня. В тот вечер Сёмка подошёл к Марийке и, не обращая внимания на сидевшего рядом Степана, схватил её за руку. Пьяно улыбнувшись, он прохрипел:
– Эка красавица! Завтра пришлю сватов!
– И не думай! – вырвавшись крикнула девушка, – умру, а не пойду за тебя!
– Денег дам – пойдёшь! – захохотал Сёмка. Степан вскочил со скамейки, схватил его за воротник и, оттащив от Марийки, швырнул в крапиву. Из крапивных зарослей послышалась брань, Сёмка с трудом встал на ноги и крикнул:
– Всё равно будет по-моему,
На следующий вечер в окошко дома Матвея Макарыча постучали:
– Открывай, хозяин! У вас товар, у нас купец...
Забилась испуганно Марийка в свою комнатёнку, заплакала навзрыд, а когда отец постучался к ней и попросил выйти к сватам, бросилась она перед ним на колени:
– Батюшка, родимый мой, не отдавай меня за Сёмку, не погуби мою жизнь! Нехороший он, злой. Чужой он мне, и не хочу я от него ни добра, ни денег!
– Полно тебе, не позорь меня старого, – ответил Макарыч, – да и поздно, сговорились мы уже обо всём – и о свадьбе, и о приданом. Неча слёзы-то лить! Ещё не раз спасибо мне скажешь.
Сказал он это и вернулся в горницу к сватам, а Марийка так и не открыла своей двери. «Ничего, – сказал Матвей Макарыч, – это она от радости плачет. Проплачется да и смирится с судьбой.
Жених у нас знатный, при деньгах – чего желать лучше!»
Когда сваты ушли, а ветреный осенний вечер совсем померк и на станицу спустилась тёмная холодная ночь, Марийка растворила окно своей светёлки, осторожно спрыгнула на землю и что было духу помчалась к дому Степана. Дверь в доме была открыта, и она, как птица, влетела в горницу. Степан, казалось, этого ждал – сидел, глядя на дверь, и, как только девушка появилась перед ним, он встал и обнял её, крепко прижав к своему сердцу.
– Спаси меня, Стёпушка, хочет отец отдать меня Сёмке Кривому. Не смогу я жить без тебя, умру, – зашептала Марийка.
– Знаю, моя голубка, всё знаю. Не отдам тебя никому, даже если всё на свете потеряю, нет для меня в этой жизни ничего дороже тебя...
Быстро вышел Степан из дома, оседлал коня, посадил на него свою горлицу, сам сел и двинулись они в сторону гор, туда, где полыхали синим светом дальние зарницы.
Погода становилась всё ненастней, крепчал ветер, а верный Степанов конь нёс и нёс влюблённых всё дальше и дальше от дома. К полуночи стало совсем холодно, и они спешились, присели на ветку упавшего дерева. Где-то внизу под кручей сердито шумел Большой Зеленчук, над головами кружились первые хлопья снега. Снег становился всё гуще и гуще, Степан с Марийкой накрылись буркой, и тихо запел казак свою любимую песню о бескрайней жаркой летней степи, о летящем над этой степью вольном орле, и стало Марийке совсем тепло и легко у родного крепкого плеча...
Больше в станице никто и никогда их не видел. Соседи посмеивались над Сёмкой и его родителем, да открыто радовались, что так и не удалось кривому буяну купить красавицу невесту за деньги, а разгневанный Матвей Макарыч проклял строптивую дочь, разрушившую все его надежды.
Когда наступила весна и появилась молодая зелёная трава, погнали станичники скотину на выпас в горы. Двое из них – два брата, жившие на той же улице станицы, что и Степан с Марийкой, гнали коров по тропке вдоль берега Большого Зеленчука, изредка подхлёстывая своих лошадей, которые иногда останавливались и тянулись к свежей зелени. Вдруг один из братьев остановил лошадь и удивлённо воскликнул:
– Смотри-ка! Прошлый год этого не было! Во чудеса...
В том месте, где тропа проходила по высокому крутому берегу реки, возле упавшей старой берёзы стояли два молодых деревца. На одном из них, прямой и стройной ольхе, только появились первые клейкие листочки. А вокруг её ствола обвился, как будто обнимая и оберегая от ветра, молодой крепкий дубок, тоже уже зелёный, звенящий своей резной листвой на тёплом весеннем ветерке.
– Нешто за зиму выросли? – спросил младший из братьев.
– Нечисто здесь что-то, – ответил старший и хотел было объехать это странное место, но вдруг заметил, что в траве что-то сверкнуло. Наклонился казак и поднял с земли две серёжки с камушками из бирюзы.
– Глянько, брат, такие, кажись, Марийка носила!
Поднял он голову и вдруг показалось ему, что и ольха, и дубок молодой вместе склонили свои ветви, как будто поклонились до земли соседям, радуясь этой встрече, и странное подумалось ему: «Неужто они?»
Серьги Марийки вернули Матвею Макарычу, рассказали о двух деревцах. Сильно изменился он после этого – стал редко выходить из дома, а когда встречал кого-нибудь на улице, поднимал глаза и бормотал едва слышно:
– Погубил я её, погубил...
И когда снова закружились жёлтые листья, оставил Макарыч свой дом и ушёл в монастырь – замаливать великий и неискупимый грех.
А деревья эти до сих пор стоят над высокой кручей совсем недалеко от городка Буково. Годы оставили на них свои жестокие следы: трещины, обломанные ветки, отвалившуюся кору. Всё сильнее скрипят два дерева под ветром и, наверно, не так долог уже их век, но всё так же трогательно и нежно обнимает дуб свою подругу, а когда порой в ненастный осенний день или в зимнюю стужу загудит в его ветвях ветер, кажется, будто это Степан снова запевает песню о бескрайней жаркой степи.
Совсем недавно я проходил возле этих деревьев и вдруг заметил, что кто-то вырубил на стволе ольхи ступеньку для подвески котла и жёг на её корнях костёр. Следы этого огня залечить уже невозможно. И я подумал: неужели это злой дух Сёмки Кривого вселился в чью-то душу, чтобы отомстить Степану за любовь и верность его сердца?!