Социальная лирика 60-х и 90-х годов

Профессор, доктор философских наук, завкафедрой социологического факультета МГУ, автор ряда книг, монографий и учебников, лауреат социологической премии имени Питирима Сорокина.
Автор книг «Белые стихи о Чёрном и Красном», «Закат закончен», «Сквозь сухие ветки». Составитель издания «Семейная лира» в двух томах: антология русской и зарубежной поэзии о семье, детях, материнстве и отцовстве (2-й том билингвальный). Стихи начал писать в 60-е годы, участник семинаров Л. Озерова, Б. Сарнова и А. Балина, по рекомендации И. Сельвинского и И. Эренбурга прошёл творческий конкурс в Лит­институте, но занялся наукой.
В 90-е годы вновь вернулся к поэзии. Переводил американских поэтов, участвовал в международном конгрессе переводчиков в Вашингтоне, инициатор создания общественного просемейного движения – Всемирного конгресса семей и соорганизатор форумов в Праге, Женеве, Мехико, Варшаве, Амстердаме и Москве.

Привыкший не к ножу карандашу
я как мясник на бойне тушу
разделываю и потрошу
свою прирезанную душу
раскладываю ловко по сортам
на всякий вкус на спрос не всякий
добро честь совесть… купят?
всё продам! почём?
да оптом всё сойдёт для кулебяки
запихиваю душу по куску в ведро –
и кровь туда же не до крынок
товар по тротуарам волоку
на рынок!

Осень листья
листья жёлтые лежат
листья ржавые летят
тихо… осторожно листопад
осторожно это сад
сад души моей ржавеет
моей совести осторожно
тихий ход осторожно пешеход
поскользнёшься пропадёшь
прямо в ржавчину
перемажешься – не отмоешься
не отмоешься – не отмаешься
а отмаешься – не отмоешься

Пьют всё и все: и мал и стар
из океана лужи и кастрюли
пьют сладостный познания нектар
невежества и веры пьют пилюли
пьют славу и любовь и лесть
и водку самогон и политуру –
всего на свете мне не перечесть
что можно пить и от ума и сдуру
куда не погляжу – повсюду пьют
взахлёб как жеребцы на водопое
пить – напиваясь – не перестают
пьют на пиру всемирного запоя
ну что же – пейте! вновь и вновь
прикладывайтесь ко всему что пьётся
лакайте всё что попадётся –
не пейте лишь чужую кровь!

Искус двуличия в двуногости
в сплошной двуполости людской
двурушничество из двуушия
и из двуглазья мир двойной
истоки раздвоенья явны
и каждый сам в себе Эльбрус
вам в этом я двустопным ямбом
двуликим Янусом клянусь

Крест заката золотистый
на паркете у окна,
светового волокна
вязь невидимо лучиста,
языки светил лизнули
сжатый злобою кулак,
небеса нас звезданули,
а за что? Да просто так!
Крест заката золотистый
расписал косой паркет.
Завтра жить возьмёмся чисто,
а сегодня – нет.

Две ненависти есть, одна – слепая:
в чём бед исток, не видит и не знает,
ломая и стреляя, и взрывая,
она причины зла не разрушает;
и есть другая – превратит в золу
тот корень зла, была бы лишь бумага,
она придёт и пригвоздит к столу
для созидания «Архипелага».
Он был один в толпе людской,
один за всех, но сам не свой,
не за себя и не в себе –
святой сподобился судьбе,
был среди нас, а не из нас,
ему зачтётся в судный час,
что Лихо тихо он сносил,
весь жизни яд когда вкусил.

А мир всё тот же… изменяясь,
он изменяет только нас,
от возмущённости измаясь,
молчим всё чаще, без прикрас,
всё реже хочется романов,
и всё милей покой диванов,
и как бы ни был плох режим,
всё солидарнее мы с ним…
мы изменяемся… вставляем
другие зубы и глаза,
и по-иному мы взираем
на произвол и небеса,
а мир всё тот же, тот же самый…

Живём, как всегда, живые живут –
как бессмертный люд.
Мы бессмертны – кварталы жилые
верят, что бессмертен квартирный уют,
что бессменна житейская скука,
что безмерна сует суета,
но бессилье восстанет без стука,
но страданье раздавит уста.
Мы бессмертны и, падая в ложа,
знаем точно – проснёмся с утра,
нас бетон наших стен не тревожит,
плоть беспамятством наша мудра.
Страшный суд никому не приснится,
и никто в холодном поту,
в содроганье не вспомнит десницу,
что карает всех не попусту.
Мы бессмертны, и верим мы свято:
не настигнет в постели нас рок,
крыши дома – защитные латы,
крышка гроба – родной потолок.

Кто скажет нам, что это было,
и было ль, о мудрый Господь,
за именем, что носила
всем неподвластная плоть?
Чья магия утаила
тайну тысячи лет,
кто здешний окажет милость
и разгадает секрет?
О чём душа истомилась,
теряя свой вес пера?
Символы чистой силы
расшифровать пора.
А может, сном это было?
Нет памяти у телес.
Как жизнь нас по краю водила,
кто поведает – бес?

Хочу туда где кто-нибудь другой
мытарится весь сам не свой
который рвётся так же как и я
туда где кто-то от того житья
и мечется и место не находит
то самое где я сижу
и где меня воротит.

Не выбирают Родину – судьбу,
А выбирают, без неё иль с нею.
И если с Родиной – её хлебнут беду,
О выборе своём не сожалея.
А если без неё – без нищеты,
Без воровства, неволи, произвола,
То пусть счета вам будут как щиты
По месту нового прикола!
Воспоминанья пусть не мучат вас,
Пусть вам не снится ужас,
Что назад вернулись,
Пусть вам полюбится чужой покрас,
Пусть на чужбине повезёт
Поболе, чем в Твери иль Туле,
Чтоб вас самих никто не грабанул,
И чтоб от вас не разбежались дети,
Крича, мол, вашу родину
Видали мы в гробу,
Получше есть отечества на свете!

Ни у кого не спрашивай КУДА,
иди, если идёшь, своей дорогой,
и пусть она извилиста, крута,
сил наберись добраться до порога.

Не спрашивай КОГДА ни у людей,
ни у небес – никто не знает срока.
Пусть жизни бренной тянется морока,
чем дольше, тем она подлей.

Не унижайся – про ЗАЧЕМ забудь,
нет смысла – есть одно существованье,
оно, увы, щедро на прозябанье,
и в этой щедрости великой жизни суть.

И никогда не вопрошай, ГДЕ же предел,
невыносимой нет на свете муки…
Восток опять надеждою зардел,
так ПОЧЕМУ ты опускаешь руки?

Из пластилина наши души
нас время пальцами берёт
и лепит ловко ноздри уши
язык и губы зубы рот
захочет и глаза закроет
заклеит липкой из бумаг
и без ума от тьмы норою
своею заживём впотьмах
или как кукольник за ширмой
на лицах счастье смастерит
засветимся улыбкой жирной
на весь сусальный материк
нам время вылепит и совесть
и правду на один манер и так
душою успокоясь с друг друга
будем брать пример

По старому стилю мы вместе с тобой
Родились не летом и не зимой.
Осенние дети прекрасной поры,
Пред нами лесные раскрыты ковры,
И синих небес бездонная гладь
Для нас излучает свою благодать.
Прекрасные дети осенней поры,
Мы в сладостных путах тайной игры,
Где часто начало чревато концом
И катится встреча к разлуке кольцом.
Престранные дети земной кутерьмы,
Мы вместе, мы в смеси света и тьмы…

Как ухитряемся мы, люди,
среди борьбы и суеты
самим себе дарить прелюдии,
стихи, трактаты и холсты?
Как удаётся нам такое:
в краях, где нету тишины,
урвать минуту для покоя,
для постиженья глубины?
За что даётся нам такое,
как к нам нисходит красота?
Ведь мы – мутнее волн прибоя,
Ведь мы, святая простота,
в упор, друг друга, из орудий
готовые за жизнь, за честь, за-
чем искусством бредят люди эти,
скажи мне кто-нибудь: зачем?

Душа невидима, и нет ей отраженья
в стекле озёрном, в зеркалах земли.
Заснять её под микроскопом не смогли,
и в небесах нет радуги её смещенья.
Душа собой и ширь, и даль объемлет,
и глубь, и высь, и ночь, и день.
Она одна на свете не отбрасывает тень
и смерть людскую не приемлет.

Вот наша с жизнью временная связь:
осенний дождь, и лист вцепился в грязь,
как он к асфальту мокрому прильнул,
как не хотел, чтоб ветер его сдул,
как сырость беззаветно он любил,
но гибельный рассвет всё ж наступил.
И поутру листву смела метла,
и ворох тот потом сгорел дотла.

О чудо зренья – провиденья:
везде, повсюду зрит оно,
какой была ты в то мгновенье,
которое всегда одно,
какой была ты и осталась
в хрусталике любви моей…
Какого счастья вышла малость
в великой перекличке дней!

шашка
и не укладываясь в рамки
даже стоклеточной доски
она попав в углу в тиски
всё продолжала рваться в дамки
устав о стенки клетки биться
взяла и поддалась тоске
и было отчего доске
стоклеточной
развеселиться

Закона нет, но все в законе,
в загоне право и в агонии,
в огне все кодексы и своды
бумажной – с головы до пят –
свободы.
За что боролись все прорабы?
Прихватизаторы, ох рады,
их чубы в перекиси не замочат,
приватизуют что есть мочи,
в труде и ночь и день проводят –
народом этим верховодят,
программы, партии пекут,
чтоб лошадь без вожжей, без пут
сама напялила хомут
и волокла телегу прав,
и в стойле укрепляла нрав,
и при поддержке коров дойных
избрала бы себе водил
и кучеров достойных…

И в миг последний моего столетья
я междометьем ахнуть не успел,
искрой воспоминанья не сгорел,
под звон бокалов
при бенгальском свете.
Я память выключил, чтоб на экране
двадцатый век погас среди комет,
чтобы скорее хвост кровавых лет
нас перестал и день и ночь
тиранить.
Я замер... каплей я застыл в бокале,
весь мир вместил в зависший миг, –
и «С Новым веком!» зазеркальный крик,
и жемчуг ртов... улыбок ралли,
и взвившихся надежд салюты,
и всех застолий глобуса
колье,
и весь земшара
праздничный вольер,
и всю торжественность
минуты... 

31.12.1999

Ах, вода ты, вода, холодна и темна,
Отражается гладью озёрной луна,
И стволы опрокинутых в небо берёз,
И усадьбы старинной белёсый откос,
И закатных мозаик бездонный простор,
И путей этих звёздных Млечный узор.
Ах, вода, ты вода, ты не знаешь, что есть
На земле и зима, и весенняя весть,
И беда не одна, счастья – радости круг,
И любви и добра белопарусный струг.
Ах, вода, ты вода, сонно – вольно течёшь,
Никогда, никогда этих слов не поймёшь,
Не узнаешь, что я тут тебе говорил
Из последних своих человеческих сил.
Ты не ведаешь, как быстротечны года,
Потому, что ты не живая вода,
Неживая – без чувств и без мыслей о том,
Как, откуда, зачем этот здесь водоём…

Время извлеки из архивов своих
магнитные записи слов отзвучавших
дай мне услышать себя
понимаешь – забыл, всё забыл
и не помню себя молодым…
время
я не знаю какую ты плёнку
поставишь но я знаю
что ненавидел когда-то того
стал каким
время
ведь правда
с годами приходит к нам мудрость
разве юность поймёт
нетерпимая в страсти своей
что добра нет и зла
друг от друга отдельных навеки
а есть жизнь состоящая вся
из сплетений зла и добра

Поздравляем Анатолия Ивановича Антонова с днём рождения и желаем здоровья и полного осуществления творческих за-мыслов!