Окончание. Начало в № 6
Если трагическая личная жизнь Маяковского до сих пор всеми бурно обсуждается, про его главную любовницу и агента КГБ Лилю Брик пишут книги и снимают кино, а его американская незаконнорождённая дочь раздаёт интервью про ни разу не виденного отца, то не менее трагические семейные обстоятельства в жизни Мандзони столь живого интереса у общественности не вызывают. Поэт прожил 88 лет, похоронил двух любимых им жён и проводил в последний путь восьмерых из своих девяти детей. Смерть старшего сына окончательно сломила писателя, он тяжело заболел и вскоре умер. И Маяковскому, и Мандзони были устроены пышные похороны за государственный счёт. Вся Москва прощалась с так рано ушедшим из жизни поэтом. Весь Милан оплакивал отца, убитого горем.
Сидя за письменным столом, среди бесконечных книжных полок, в холодном, не отапливаемом даже при жизни хозяина кабинете, я пыталась понять, почему автор одного романа (правда, давшего широкую панораму жизни Италии XVII века) и двух давно забытых пьес, написавший единственное по-настоящему выдающееся стихотворение, а последние отпущенные ему пятьдесят лет скромно живший в ломбардской глуши и изредка выступавший с теоретическими статьями о языке и литературе, удостоился звания национального символа. И это ещё не всё. Он удостоился величайшего в мире музыкального памятника – «Реквиема» Верди, созданного композитором к первой годовщине смерти Алессандро Мандзони. Ответа я не находила, зато искренне радовалась, что его религиозные гимны входят во все итальянские литературные антологии, его работы по лингвистике и размышления о католицизме по-прежнему интересны. Также мне было приятно сознавать, что дом писателя попал в надёжные руки Барбары и Альберта Берлинжьери, которые не только его восстановили, но и открыли доступ всем желающим ознакомиться с жизнью выдающегося человека девятнадцатого века, когда Италия наконец освободилась от ненавистного австрийского господства и впервые провозгласила себя независимым национальным государством, объединив Север и Юг под королевскими знамёнами Виктора Эммануила II.
После короткого отдыха и лёгкого комплексного обеда (запечённые баклажаны с сыром пармезан, ризотто с белыми грибами и на десерт яблочный пирог) мы опять выдвинулись в город, несмотря на поздний час. В 22.00 в церкви Санта-Мария-делле-Грацие нас ожидала учёная и приятная дама, дипломированный искусствовед Сандра Бандера, чтобы показать и рассказать всё о величайшей в мире фреске «Тайная вечеря» кисти Леонардо да Винчи. Как говорят, сам Леонардо считал себя художником постольку-поскольку, находил живопись скучным занятием, пустяком, который отвлекает его от более серьёзных вещей – полёта птиц, движения рыб… Известно, что, нанимаясь на работу к миланскому правителю, он указал с десяток профессий, и последним в списке шло занятие живописью. Воскресни Леонардо сегодня, он был бы поражён не самым приятным образом: человечество знает и ценит его как создателя «Джоконды», забыв о его выдающихся инженерных сооружениях и гениальных научных открытиях. Интересно, как бы он отнёсся к роману Дэна Брауна «Код да Винчи» или комедийному боевику «Гудзонский ястреб»? Не думаю, что гения развлекли бы псевдонаучные разговоры о его сексуальных преференциях.
Меня, честно говоря, не очень трогает его ориентация, но, судя по тому, что в отличие от Микеланджело его образы женщин женственны, а мужчин – мужественны, он прекрасно разбирался в отношениях двух полов. Не женился же он по причине большой занятости, он хотел творить и не хотел обременять себя семейными обязательствами. Нет никаких сомнений в том, что он прекрасно знал латынь, почитывал древнеримских авторов и его не возмущала вольность нравов далёких предков. Для нас самое главное – это то, что Леонардо был великолепным психологом и физиономистом, что помогло ему создать незабываемые образы Христа и апостолов на фреске в трапезной доминиканского монастыря.
Время и обстоятельства пытались уничтожить работу мастера. Реставраторы столетие за столетием вносили свою лепту, и от оригинала мало что осталось. А в августе 1943 года во время воздушного налёта «Тайная вечеря» могла исчезнуть навсегда: в здание угодила бомба, снесла крышу трапезной и одну из стен, однако вмешательство высших сил спасло шедевр от уничтожения. В 1947 году учёные эксперты под контролем государственной комиссии поставили перед собой цель реставрировать «Тайную вечерю», убрав все наслоения прошлых столетий и сохранив все до единого мазки Леонардо. Хочется думать, что сегодня работа мастера выглядит так же, как и в год её окончания – в 1497-м. Но как бы ни было на самом деле, впечатление она производит неизгладимое. Ни открытки, ни книжные иллюстрации, ни постеры самого высокого качества не в силах передать ощущение от увиденного собственными глазами. Не могу отказать себе в удовольствии процитировать ещё раз Генри Мортона: «Какая сила воображения заключена в этой работе! Сколько застолий посетил в Милане Леонардо, чтобы схватить все эти жесты и позы. С каким вниманием наблюдал он за людьми в трактире: вот они режут хлеб, или нечаянно просыпают соль, или шепчут соседу что-то на ухо. Кому бы из них пришло в голову, что художник обессмертит их простые движения!»
Опыт следующего дня без обиняков заявил мне: «Как бы ни была хороша духовная пища, сколько бы люди ни восхищались последней трапезой Христа кисти Леонардо да Винчи, всё это не идёт ни в какое сравнение с неукротимой тягой человека к желудочному насыщению. Убедись в этом сама». И отправил меня на «Экспо-2015».
Всемирные промышленные выставки более или менее регулярно проводятся с 1851 года. Последнее время они проходят раз в пять лет и длятся по полгода. Дело это затратное, но престижное, и за право их проведения страны активно борются. У каждой «Экспо» своя тема. Международное бюро выставок справедливо рассудило, что Италия лучше, чем Турция, расскажет о проблемах питания нашей планеты, и вместо Измира выбрало Милан местом демонстрации мировых пищевых достижений.
Редчайший случай, но почти единогласно итальянцы вслед за своим бывшим премьер-министром Берлускони воскликнули: «Браво! «Экспо» – это глоток экономического воздуха для страны». И принялись осваивать выделенный правительством бюджет. Конечно, не обошлось без завистливого ворчания жителей соседних с Миланом провинций: «Опять этим ломбардцам повезло. У них и так всё в порядке, так надо же, ещё 13 миллиардов евро привалило». Но, как у нас, в России, говорится: «А Васька слушает, да ест». Так и миланцы, не обращая внимания на соседей, проложили новую ветку метро, соединив её с железнодорожной станцией для удобства ожидаемых посетителей. Они обнесли мощным забором территорию будущей выставки и, прежде чем страны-участницы прибыли для возведения своих павильонов, построили на ней экспошную деревеньку для обслуживающего персонала.
Примерно за год до открытия «Экспо» национальные профсоюзы объектов питания обязали своих членов принять активное участие в работе выставки и угостить весь честной мир лучшими «изюминками» итальянской кухни. Наш знакомый ресторатор из Флоренции жаловался, что им пришлось целый месяц вкалывать в Милане чуть ли не по 16 часов в день, знакомя приезжих с тосканскими изысками типа триппы и лампредотто. Возмутила Луку не длительность ежедневной занятости, а ценовая политика организаторов. С его точки зрения, стоимость блюд была чрезмерно ими завышена, соответственно далеко не все могли себе позволить дегустацию, что приводило кормящего к финансовым потерям. Гости предпочитали приобретать талоны на комплексное поглощение национальной еды посещаемого ими павильона, что давало им возможность проводить дополнительное время в дополнительных очередях.
Страшно подумать, во что обходился визит, если входной билет стоил 40 евро с носа. А если вы не один, а с семьёй, плюс дорога, плюс угощение… Бр-р-р!.. Конечно, совсем другое дело, если заранее оплатить групповое посещение, да если у вас, как у многодетной матери или инвалида, есть льготы. Однако дешевле всего было приехать на велосипеде с собственными харчами после пяти вечера, когда плата составляла всего пять евро. Народу – кот наплакал, а для заманки посетителей организаторы предлагали культурные поп-массовые мероприятия и аттракционы луна-парка с ослепляющим в ночи взоры огромным «Деревом жизни». Надеюсь, что экспошному деревцу не удастся повторить успех Эйфелевой башни. Металлическая конструкция инженера Густава Эйфеля была спроектирована в 1889 году специально для Всемирной выставки, после которой она стала символом не только Парижа, но и всей Франции. Впрочем, кто знает, о вкусах по-прежнему спорить бесполезно, и ломбардское древо может попытать счастья.
Относительно слабое посещение выставки в супержаркие июль и август компенсировалось неслыханным людским наплывом в начале осени. Наша немногочисленная группа дуомских друзей угодила в утренний прилив первой октябрьской субботы. Было холодно, противно-ветрено и мелко дождило, что не останавливало километровые очереди желающих попасть на праздник еды. Входных отверстий по всему огороженному периметру площади в 1,7 млн кв. м проделали много, но, как сточные сливы во время мощного ливня, они не справлялись с людскими потоками. Строгие меры безопасности соблюдались не хуже, чем в аэропорту: люди и вещи подвергались тщательному контролю. Полицейские и служебные собаки неулыбчиво и внимательно наблюдали за входящими. Если народ выстаивал часовую очередь, то нашей группке понадобилось всего 15 минут, чтобы ступить на землю обетованную «Экспо-2015», потому что мы попали в разряд заранее спланированной экскурсии.
Наше пребывание в пищевом раю прошлого, настоящего и будущего достигло трёх часов. Увы, их было явно недостаточно для ознакомления с 58 павильонами 144 стран-участниц. За это время мы посетили главный выставочный павильон, принадлежащий устроительнице Италии, и впечатлились его масштабами, дизайном и идеей. Она сводилась примерно к следующему: «Дорогие человеки! Все люди на планете должны иметь доступ к продуктам питания, которые обязаны быть здоровыми и безопасными, и производить их надо в достаточном количестве. Помните, что на нашей планете почти 850 миллионов человек страдают от голода и недоедания и среди них дети. Пожалуйста, будьте экономны, не покупайте и не ешьте лишнего!» В качестве наглядного материала, иллюстрирующего последнее напутствие, на выходе из павильона посетителей поджидала огромная свалка пищевых отходов. Они выглядели настолько натурально, что не хватало лишь специфического аромата разложения, чтобы почувствовать свою неизбывную вину перед обездоленными и голодающими, а также надолго – и, кто знает, может быть, навсегда – лишиться аппетита.
Однако, покинув изобретательных итальянских хозяев, мы окунулись в массовый разгул праздника, на котором лица гостей отвращением к еде не страдали. Народ всё прибывал, каждые пять минут отверстые врата объединённой станции метро и железной дороги выплёвывали толпы любопытных и жаждущих хлеба и зрелищ. Главный трёхкилометровый проспект выставочного пространства, от которого во все стороны разбегались пути-дорожки к павильонам, по плотности заполнения приближался к печально знаменитому Ходынскому полю, где люди тоже ждали царских угощений. Казалось, одно неосторожное движение, чьё-то неадекватное поведение – и начнётся паника с давкой.
Мне стало реально страшно, и теперь я мечтала поскорее выбраться из этого пищевого Эдема. Я даже не могла испить любимого бельгийского пива, рядом с точкой разлива которого оказалась, потому что у меня не было заветного талончика на его отпуск и я понятия не имела, как им обзавестись. Близок локоток, да не укусишь. Даже по усам не текло, не только что в рот не попало. Спрятавшись под навесом в ожидании электрокара для продолжения экскурсии, я предалась единственному доступному в этой ситуации развлечению – наблюдению за себе подобными.
Вновь прибывшие ошарашенно оглядывались по сторонам, не зная, куда в первую очередь направить стопы, и пытаясь пробиться к информационным щитам. Они громко общались на родных языках, но и без перевода было понятно, о чём шла речь. С одной стороны, они призывали детей не теряться, а с другой – возмущённо выговаривали что-то спутнику или спутнице, что можно было трактовать так: «Какого … ты меня сюда затащил(а)!» Те, кто уже чуть-чуть пообвыкся, расслабленно что-то жевали и не торопясь продвигались к следующему объекту посещения. Восторженные лица не попадались, скорее читалась всеобщая обречённость: «Нельзя объять необъятное». Довольнее всех выглядели маленькие детки: они либо спокойно спали в колясках, либо чавкали предложенными вкусняшками.
Пока я вела визуальное наблюдение, наш гид получил неприятную эсэмэску: предусмотренного электрокара не будет, его «перехватил» неожиданно и запросто появившийся премьер. Мы, конечно, возмутились и с наслаждением принялись ругать администрацию, как вдруг возле нас остановился мобильчик с весёлым молодым водителем. Он оказался, во-первых, знакомцем приставленного к нам сопровождающего, во-вторых, американцем, а в-третьих, просто очень приятным человеком с хорошим английским. Узнав о сбое в нашей программе, он моментально предложил свою помощь и повёз нас по всей территории ЭКСПО, снабжая показ комментариями. В частности, мы узнали, что самая высокая проходимость в американском павильоне, потому что рассматривать особенно нечего, а фастфуда хватает на всех. Большой популярностью пользуются три выставочных помещения Китая, а самая «долгоиграющая» очередь, побившая все рекорды, выстроилась к представительству Японии и однажды растянулась на семь часов. Какими калачами японцы заманивали народ, я не узнала, но для себя решила, что ни один съедобный калач наших дней не стоит 420 минут ожидания.
Выразив искреннюю признательность, мы распрощались с симпатичным американцем ирландского происхождения и с облегчением покинули «Экспо». Какое-то время мы живо обсуждали дальнейшую судьбу выставочного пространства. Как власти им распорядятся? Отдадут под студенческий городок, или откроют «мир развлечений», или ещё что надумают? Поупражнявшись в оригинальности и остроумии собственных предположений, все вдруг пришли к неожиданному выводу: очень хочется есть. Мы переключились на гастрономическую волну предстоящего ланча в самом крутом миланском продовольственно-деликатесном магазине Peck с ресторанчиком на втором этаже.
Я откровенно мечтала о куске свежего хлеба с маслом. Что-что, а сливочное масло в Ломбардии суперское, возможно, лучшее в Италии со времён Плиния Старшего, который сказал: «Сливочное масло считается среди варваров самым большим деликатесом, и позволить его себе может только настоящий богач». Судя по ремарке знаменитого историка, сам он, как и вся Тоскана и весь юг страны, предпочитал оливковое масло, а может быть, на коровье ему просто не хватало средств. Замечание Плиния наводило на мысль, что в Советском Союзе жили по большей части люди состоятельные. Они в больших количествах поглощали сливочное масло, а о существовании оливкового даже не подозревали. Лишь особо продвинутые употребляли продукт отжима масличных плодов для смягчения слизистой носа или кожи лица и рук.
Peck ожиданий не обманул. Полки и витрины магазина ломились от изобилия вин, сыров, ветчин, колбас, разнокалиберных банок с чем-то вкусным, всяческих конфет и других кондитерских утех. Разнообразие макаронных изделий поражало воображение не менее, чем ассортимент отдела полуфабрикатов и кулинарии. А уж как всё было красиво разложено и украшено! А уж как хотелось всё немедленно купить и съесть!
Не разочаровал и накрытый для нас стол. Вслед за нарезками и паштетами последовали равиоли с грушей и сыром горгонзола, ризотто с чёрным трюфелем, а самые голодные отважились ещё и на кусок говядины с кровью. Что касается меня, то я отвела душу пышущим свежестью хлебом с пятью разными сортами сливочного масла (солёное, слабосолёное, несолёное, с апельсиновой цедрой, с анчоусами). С шовинистической гордостью обслуживавший нас немолодой официант подчеркнул, что всё им поданное изготовлено исключительно из местных продуктов. Даже трюфель нашли где-то поблизости, хотя находка эксклюзивного гриба вызывала некоторое сомнение. А во всём остальном, безусловно, официанту было чем гордиться.
Богатые пахотные земли позволяли и позволяют выращивать прекрасные сорта зерновых. На рисовых полях Ломбардии вызревает отменный рис. Крупный рогатый скот, а также и мелкий отлично пасётся на тучных пастбищах и заливных лугах, снабжая мясом всё население провинции. Более того, несколько веков назад Ломбардия обзавелась большим количеством потомков тутовых деревьев для разведения шелкопрядов, в результате чего производство шёлка стало выгодным занятием местных жителей. Помимо шёлка ломбардцы решили составить конкуренцию флорентийцам и в шерстяном бизнесе, что в XX веке вывело ткацкую промышленность региона в мировые лидеры по выпуску эксклюзивных тканей.
А начиналось миланское индустриальное процветание с изготовления стрел и кольчуг для легионеров и с вооружения средневековых рыцарей для турниров и крестовых походов к гробу Господнему. Вернувшись с победой и награбленным добром, рыцари отдыхали и баловались соколиной охотой, которую сопровождал звон серебряных колокольчиков, сделанных местными умельцами. Колокольчики стоили недёшево, и окружающие относились к ним по-разному. Одни считали, что те гудят так громко, что звук их пугает соколов и портит охоту. С точки зрения других, в мире не было лучше двузвучного голоса дорогущих серебряных колокольцев.
Мне бы хотелось иметь собственное мнение по этому поводу, но, увы, не представилось возможности услышать колокольчиковую мелодию. Зато я насладилась другой прекрасной музыкой – оперой Доницетти «Любовный напиток» в самом знаменитом оперном театре планеты – Ла Скала. Здание оперы расположилось в самом центре Милана. Лет 650 назад на этом месте представительница знатной семьи из Вероны Реджина делла Скала на собственные средства поставила церковь в благодарность за то, что Бог послал ей наследника. В XVIII веке храм пришёл в упадок, участок продали, и новые владельцы возвели на нём оперный театр, сохранивший имя строительницы исчезнувшей церкви Святой Марии делла Скала.
Австрийская императрица Мария-Терезия благосклонно восприняла появление Ла Скала. Ей льстило, что подвластный Австрии Милан сохранил за собой славу столицы итальянской оперы. Особенно царственной даме, человеку скуповатому, понравилось, что расходы на строительство распределили между собой до 90 местных аристократов, а её казне тратиться не пришлось.
Многие миланские семейства отказывались посещать оперу. Их шокировало, что театр построен на некогда освящённой земле. И их можно понять. На месте служения Богу возник центр светско-культурной жизни Ломбардии, где публику развлекали не только оперно-балетно-драматическими постановками, но и едой, выпивкой, картами и даже корридой. Впрочем, теперь об этом никто не вспоминает.
В конце Второй мировой войны, в 1943 году, театр был полностью разрушен, но итальянские реставраторы бережно восстановили здание. За его неброским неоклассическим фасадом, спроектированным Джузеппе Пьермарини в 1776 году, живёт праздник, которому верой и правдой служат безмерно талантливые люди. Каждый вечер здесь собираются две тысячи гостей. Если обычный театр начинается с вешалки, то Ла Скала начинается с улицы, которая словно по мановению волшебной палочки около восьми вечера превращается в дефиле элегантных дам в мехах и драгоценностях. Сопровождающие их мужчины тоже выглядят неплохо – в костюмах, при галстуках и в начищенных до блеска башмаках.
Театральное фойе встречает гостей таинственно мерцающими огнями, отчего кажется, что бюсты знаменитых композиторов вам слегка улыбаются. В воздухе витает предвкушение чего-то чудесного. Капельдинеры мужского и женского пола, одетые в чёрные костюмы–ливреи с золотой цепью на шее и похожие на дворецких из старинных испанских замков, помогают зрителям занять места в нарядных, красных с золотом ложах или дорогостоящем партере. Устроившись поудобней, я принялась разглядывать вечерние наряды и интеллигентно-доброжелательные лица их владельцев. Многие вели себя как хозяева, раскланивались, приветливо улыбались, демонстрируя окружающим свою причастность ко всему происходящему. Итальянские друзья объяснили мне, что это счастливые обладатели абонементов, а также самые строгие и требовательные зрители. Они знают всё и ещё что-то про все спектакли, про всех исполнителей и всех постановщиков. Наконец над авансценой стрелки странных часов с арабскими цифрами перескочили с восьми часов сразу на пять минут девятого, свет роскошной люстры медленно истаял, щебечущая публика смолкла, и представление началось.
Я третий раз присутствовала на распитии главным героем любовного зелья. Два первых «Любовных напитка» я осушила в Вене, где произошло нечто неожиданное. Случилось это лет шесть назад. В тот вечер, согласно программке, в спектакле дебютировал молодой итальянский певец. Строгая австрийская публика была на редкость доброжелательна. Подустав от бесконечной трагической составляющей подавляющего большинства опер, она расслабленно и благосклонно следила за происходящими на сцене комически-трагическими мучениями влюблённого селянина. Его избранница – гордая и недоступная местная красотка – неизменно занимала в деревенском рейтинге первую строку. Она повсюду ходила с книгою в руках и, читая печальную и трогательную историю высоких отношений Тристана и Изольды, мечтала о чистой и возвышенной любви. В её глазах робкий крестьянский юноша никак не мог сравниться с мужественным и прекрасным рыцарем. Отчаявшись завоевать сердце начитанной Адины, молодой человек решился прибегнуть к нетрадиционному методу – испить микстуру заезжего эскулапа-мошенника, гарантирующую успех в личной жизни. Когда первая порция эликсира любви не сработала, Неморино исполнил свою знаменитую арию. В ней надрывно и очень красиво пелось о страданиях безответного чувства, о нехватке средств на покупку новой порции лекарства и о решении стать за деньги рекрутом. По напрягу и глубине чувств итальянский крик души вполне может сравниться с прощальными размышлениями русского Ленского перед дуэлью. Во всяком случае, и в той и в другой опере исполнители популярных арий тенорового репертуара срывают восторженные аплодисменты и, пока они не смолкнут, стоят не шелохнувшись, наслаждаясь овацией слушателей. Какой бы продолжительной и громкой ни была реакция зала, бисировать в опере не полагается. Однако в Вене исполнитель партии Неморино, окрылённый первым успехом, нарушил все правила и, не дожидаясь оркестра, повторил столь понравившийся присутствующим музыкальный отрывок.
Когда опера только складывалась как жанр, бис был в порядке вещей. Удачные с точки зрения публики арии буквально на следующий день становились шлягерами. Их распевали в великосветских салонах и в скромных гостиных, мурлыкали в городских мастерских и насвистывали уличные торговцы и мальчишки.
Некоторые итальянцы убеждены, что опера появилась благодаря отцу того самого Галилея, который, избежав сурового наказания инквизиции за смелые астрономические изыскания, упрямо прошептал: «И всё-таки она вертится…» Так вот, Галилей-папа любил петь и играть на лютне перед интеллектуальной аудиторией эпохи Ренессанса в особняке Барди во Флоренции. Он и его слушатели были уверены, что возрождают греческую трагедию, а оказалось, что на свет являлась итальянская опера.
За последние двести лет манеры поведения в опере сильно изменились. Теперь малоимущие не сидят в партере на складных стульях спиной к сцене, избегая смотреть на некрасивых, сильно накрашенных, перекормленных, неподвижно стоящих солистов. До появления Ла Скала в старом герцогском театре в ложе хозяина стояла кровать, а любители оперы появлялись со своими слугами и обедами, которые разогревались в ресторане поблизости. Да и в новом театре при ложах имелись гостиные с каминами и карточными столами. Сохранились воспоминания о том, что во время спектаклей миланских праздников 1779 года (через год после открытия Ла Скала) гостям подносили тарелки с дымящимся минестроне и огромные куски телятины. Только при исполнении популярных арий стихал звон ножей и вилок.
А нынче попробуй пошурши фантиком от конфетки или поделись с соседом важным замечанием – тебя обшикают и пригрозят вывести из зала. Правила изменились не только для публики, но и для исполнителей. Теперь звёзды блещут по всему оперному небосклону, а с театрами заключают контракты на определённое количество выступлений. Часто у каждой дивы появляется узкая специализация. Например, критика признала, что данная звезда прекрасна в партии Травиаты. Этого достаточно, чтобы много лет оставаться в образе умирающей от чахотки содержанки на всех сценах мира, меняя лишь костюмы, мизансцены и партнёров. Подобная практика позволяет простым любителям оперного жанра не гоняться за звёздами, а спокойно ждать, когда те спустятся к ним в театр.
Меняется многое – вкусы публики, правила поведения, условия ангажементов, цены на билеты… Одно остаётся неизменным – важность премьеры. И критиков, и зрителей волнует, как постановщик справляется с очередной трактовкой всем хорошо известного произведения и затмит ли новый состав предыдущих солистов. Чем вы нас удивите? Как ни странно, желающих поразить воображение консервативных любителей оперного искусства находится немало. Кто только не пробовал свои силы в Ла Скала после полувекового правления великого Артуро Тосканини!
Был среди них и начинающий театральный режиссер Лукино Висконти – дальний потомок когда-то всемогущего Галеацио Висконти III, начавшего в 1386 году строительство кафедрального собора. Немногие жители Ломбардии помнят сегодня имя первого герцога Милана, зато каждый истинный любитель кино знаком с творчеством Лукино Висконти – величайшего итальянского режиссёра XX века. Прежде чем прославиться фильмом «Рокко и его братья», получить «Золотую пальмовую ветвь» за «Леопарда» и снять гениальную «Гибель богов», молодой Лукино поработал на театре и в опере. Результат стал ошеломляющим: во многом благодаря Висконти и его другу Франко Дзефирелли современная опера превратилась в блестящие драматические спектакли, и произошло это на сцене Ла Скала.
Услышав Марию Каллас в вагнеровском «Парсифале», Висконти восхитился талантом певицы и вместе с тем обратил внимание на неестественность её сценического поведения. Он сказал: «Если я когда-нибудь буду работать с ней, ей не придётся мучиться, я позабочусь об этом». И поставил с Каллас несколько оперных спектаклей. Его «Травиата» стала началом всемирной славы певицы, и восторженные зрители наградили её титулом La Divina – Божественная. В своих воспоминаниях Каллас написала: «Именно Висконти научил меня играть на сцене, и я храню к нему глубокую любовь и благодарность».
Встретиться с шедевром на сцене Ла Скала мне не довелось. Очередная версия самой популярной оперы Доницетти никак на шедевр не тянула. С моей точки зрения, постановщику либо не хватило вкуса, либо он ему постоянно изменял. Комикование с обилием жестов «ниже пояса» не делало комическую оперу смешнее. Однако музыку и праздничное настроение испортить ему не удалось.
В школьные годы я узнала из курса физики о существовании закона сохранения энергии и всю жизнь свято в него верю. Энергия не исчезает, она накапливается, ею питаются дух и тело, она может быть как со знаком плюс, так и со знаком минус. Мы её ощущаем постоянно, общаясь с другими людьми, посещая храмы и музеи, госучреждения и частные дома. Мы заряжаемся энергетически от еды, от природы, от космоса… И конечно, она незримо присутствует в театре. В Ла Скала её запасы неисчерпаемы, и они несомненно оказали воздействие на мои сновидения.
Ночью мне привиделись скачущие с неимоверной скоростью стрелки часов огромного циферблата над авансценой. А под ними мучился Неморино. Только он начинал свою знаменитую арию, как дирижёр его останавливал, что-то противно и недовольно кричал, размахивая палочкой. Оркестранты при этом громко хихикали. Не выдержав унижений, певец, чьё лицо неуловимо напоминало эстрадного исполнителя Баскова, заплакал, а дирижёр выскочил на сцену и неприятным высоким фальцетом запел по-русски гимн куртизанки Травиаты из первого акта: «Быть весёлой, быть беспечной и не знать тоски сердечной…»
От ужаса я проснулась, посмотрела на часы, обрадовалась, что у меня есть ещё два часа до тревожной трели будильника, и, закрыв глаза, вздохнула: «Наверное, не надо было так наедаться после театра на позднем обеде в честь отъезжающих утром новоиспечённых друзей Дуомо».