Отрывок из романа
Канта Ибрагимов
Народный писатель Чеченской Республики, лауреат Государственной премии Российской Федерации в области литературы и искусства. Родился в 1960 году в Грозном. Выпускник Чечено-Ингушского государственного университета. Окончил аспирантуру и докторантуру Московской сельскохозяйственной академии им. К.А. Тимирязева. Председатель Правления Союза писателей Чеченской Республики, член Организационного комитета по поддержке литературы, книгоиздания и чтения в Российской Федерации, доктор экономических наук, академик Академии наук Чеченской Республики. Автор многочисленных художественных произведений: «Прошедшие войны», «Седой Кавказ», «Учитель истории», «Детский мир», «Сказка Востока», «Дом проблем», «Аврора», «Академик Пётр Захаров», «Стигал». Живёт и работает в Грозном.
Участковый что-то заподозрил, да и требование странным показалось. Но ехать надо. Машина у него внутри, по бокам и по полу обложена бронежилетами. На сей раз он и на себя надел бронежилет, а на голову каску. В километре от нашего села, прямо у моста через небольшую речку, машина участкового подорвалась на фугасе. Он был ранен в нескольких местах, но бронежилет и каска защитили жизненно важные органы. Ну а в целом участковому просто повезло – основная взрывная волна угодила лишь в заднюю часть машины, которую вместе с водителем здорово тряхнуло, но не опрокинуло, и мотор не заглох, а главное, сам участковый, как говорится, «стреляный воробей», ко всему был готов, и тут не растерялся, сумел нажать на газ и на спущенных колёсах, просто на дисках, к селу помчался. На ходу успел сообщить по рации своим коллегам о случившемся. Вопреки приказу сослуживцы участкового на трёх машинах тотчас выехали на помощь товарищу. В первую очередь раненого завезли к местному опытному хирургу, и тот сделал всё, чтобы уменьшить потерю крови, а потом помчались в город – только там была одна более-менее функционирующая больница. Поместили участкового в реанимацию. У него осколочные ранения обеих ног и правой руки. Но самое опасное – ранение в шею. Как сказали врачи, состояние тяжёлое, но стабильное. И моё состояние стало тяжёлым, только совсем не стабильным. Я ощущал, что этот удар не только по участковому – моему негласному покровителю, и даже не по мне. Этот удар по последним корням и устоям. А я, получается, испугался и… бежать. С другой стороны, дочь всё звонит, одно за другим сообщения присылает. Она уже в курсе, так и пишет: «Следующий теракт будет против тебя, против тех, кто против! Дада (отец. – Прим. авт.), прошу, ради меня выезжай. Пожалей меня. Ты у меня один остался». А я чувствую, что и здесь я один остался. Это не в смысле одиночества, это «последний из могикан». Но я не Чингачгук. В принципе я бессилен. И только теперь понимаю всю роль нашего участкового – всё-таки мощная была у меня защита и поддержка. Теперь один – старый, беспомощный. И я всё думаю: уеду – трус, не уеду – Шовду жалко. Со мной в три секунды разберутся… Вот уже едут. Я слышу нарастающий шум двигателей. К моему удивлению, это машина пограничников. Те же бравые ребята из охраны, тот же полковник, теперь снова в солнцезащитных очках.
– Какая погода! Вот бы полетать! А я вам, как обещал, шлем привёз.
Примеряю подарок – он мне как раз, и в нём очень удобно.
– Теперь вам будет безопасно, – доволен полковник. – А где дельтаплан?
Жестом показываю на чердак.
– О! Уже припарковали. Может, и правильно. До весны можно потерпеть. Сейчас перепады температур, возможна турбулентность. Хотя я прогноз смотрел – в эти дни погода будет отличной… Кстати, супруга по интернету посмотрела – ваша дочь – действительно восходящая звезда. Она спрашивает, есть ли ещё у вас её записи?
Я тронулся к хибаре, а он вслед:
– И для меня доставайте ваш мёд. Куплю. Очень понравился, вкусный. Впрочем, тут иначе и не может быть – такая благодать, такой воздух, а вид какой! Жил бы только здесь.
Я вынес мёд в сотах, два диска Шовды – подарок.
– Я бы заплатил… Огромное спасибо, – говорит полковник и, уже направляясь к машине, замечает: – Что-то вы сегодня очень грустны… Ах, да, – он остановился, обернулся, – о теракте слышали?
Я кивнул. А он приблизился ко мне и, как заговорщик, на ухо:
– Вроде завтра день рождения на фазенде вашего начальника. Я ещё согласие не дал, думаю. С одной стороны, любопытно – охота, рыбалка, шашлык, уха и всё остальное, – и, выразительно щёлкая себя по горлу, намекнул о спиртном. – Да и с местными поближе познакомиться не мешает. А с другой стороны – не опасно ли?
Не знаю, что ответить, стою как истукан, а он с напором:
– Боевики, бандиты?
Достаю из кармана свой дежурный блокнот и ручку, пишу: «Об этом не волнуйтесь… Завтра вы у них почётный гость. А в остальные дни – начальник».
– Ха-ха-ха! – засмеялся полковник. – Оригинально, – он по-дружески хлопнул меня по плечу. – А знаете, вы как-то явно отличаетесь от местных даже по типажу. Какая-то мудрость – это понятно, и в то же время какой-то по-юношески бунтарский задор. Вот такими, по крайней мере из русской классики, я представляю чеченцев… Но типаж, видимо, меняется.
– У-у, – недовольно промычал я.
– Да, сегодня вы не в духе, – постановил полковник и, уже попрощавшись, крикнул из машины:
– Звоните или присылайте послание на номер. Я всегда к вашим услугам, – и, глянув на горы, воскликнул, – такой вид! Даже не хочется отсюда уезжать.
Я пошёл на край скалы, на мой выступ, сел. Действительно, как можно отсюда уехать? Но если даже не уеду, я теперь последний. Неужели кто-то другой здесь, на земле моего рода, будет жить и даже что-то вроде дома отдыха построит? Печально. Но к этому всё идёт. И я вспомнил слова пограничника про типаж горца-чеченца… Потом Лермонтова и его знаменитое «Валерик» – «речка смерти». Название почти обо мне. А текст?
Я думал, жалкий человек,
Чего он хочет? Небо ясно!
Под небом места много всем,
Но беспрестанно и напрасно
Один враждует он – зачем?
Это двести лет назад Лермонтов назвал императора жалким человеком. Сегодня оказалось всё иначе – это я, простой смертный, очень жалкий человек. И в моём случае – не «один враждует», а с одним враждуют. Зачем? Что я им сделаю? Разве что плюну, либо камень кину и прокляну. В любом случае я, и даже мой взгляд, здесь не нужен, мешаю.
И вновь я слышу нарастающий шум моторов. Это уже не ко мне, это снизу, по ущелью. На поляну или фазенду начальника – внука дяди Гехо – прибыло несколько машин – готовятся к торжеству. Видимо, полковник дал согласие, что приедет. Всё должно быть чинно. А тут мой взгляд сверху, вдруг действительно камень брошу, а ещё хуже – полечу над ними, плюну… Сверху доносится гул моторов – это уже точно ко мне. Два джипа, шесть человек, все нездешние. Один – крепкий молодой человек, обросший, весь увешанный оружием, в непонятной униформе – грозно и уверенно подошёл ко мне и без церемоний заявил:
– Ты ведь собирался уезжать? (Он всё знает!) Вот и уезжай. Тебе же будет лучше.
– В чём дело? Почему? – жестами спрашиваю я.
– Чтобы не вонял, – отвечает он.
Тогда я достал свой блокнот и пишу: «Это ваше собственное выражение или кто-то надоумил?».
– Что это такое? – вальяжничает он. – Вообще-то я не умею читать и писать и не хочу – жить проще.
– У-у! – замычал я.
– Эй, – окликнул он одного из своих, – иди сюда, читай его каракули.
Тот тихо мои записи прочитал. А обросший своё:
– Неважно. Проваливай. Тем более ты уже собрался, и дочка ждёт. Как говорится, меньше народу – больше кислороду.
«Я тебе мешаю?»
– Хм, посмел бы ты мне мешать! Давай, быстрее, – и грубо выругался. Я пишу: «Я тебе в деды гожусь… У себя дома со старшими ты так же разговариваешь?»
Он заметно смутился, покраснел, чуть опустил голову:
– Я на службе и обязан выполнить приказ, – уже несколько иным тоном выдал и чуть погодя добавил: – Пойми, и тебе, и твоей дочери, и всем так будет лучше.
«Вы всех и всё прослушиваете?» – написал я.
– Лично я – нет. Но время такое. Борьба с терроризмом.
«Я террорист?»
– Ну, нарушений много… Кстати, где дельтаплан? Приказано поломать и в пропасть.
– У-у! – невольно вырвалось из моего катетера.
Почему-то не всё меня так убивает, даже приказ покинуть свой дом, а вот только это – мой дельтаплан (не как средство для полётов, а как символ полёта вообще, моей возможности подняться в небо). Мне стало жутко невыносимо… Обожгла боль в груди, грянул шум в голове, и ноги от усталости не держат, словно пресс сверху давит. «Завтра уеду, дельтаплан не тронь», – пишу я.
– Сегодня уедешь, ты и сам так хотел. А дельтаплан – приказ!
«Хорошо. Сегодня. Но дельтаплан оставь».
– Приказ!
«Чей приказ?»
– Командира.
«А если бы он приказал убить меня?»
– Служба, – он уже не смотрит на меня.
«За деньги или по духу?» – озвучил мои записи чтец.
– Да перестань ты читать! Приказ, и всё! Эй! – ещё двоих он подозвал взмахом руки, приказал:
– На чердак! И дельтаплан в пропасть!
Я быстро написал: «Тогда и я брошусь туда». Чтец прочитал, но не озвучивает. Тогда я написал: «Вы хоть чеченцы или только язык выучили?». Это чтец громко прочёл. Все уставились на меня, тогда чтец прочитал и мою угрозу – «брошусь».
– От этого что угодно можно ожидать… Ладно. Дельтаплан и так никто не увидит, и летать на нём никто не будет, дураков здесь больше не останется. А ты собирайся, мы до поста отвезём.
Я-то уже собрался. Накануне всех своих коней односельчанам раздарил, а вот пчёлок – нет, присмотреть поручил. Более хозяйства у меня нет, лишь хибару для порядка запер. В центре нашего села попросил остановить, попрощаться. Зашёл к нашей самой старой жительнице – ей за сто лет, она не ходит, но взгляд и ум ясные. Она мне говорит:
– Раньше нас русские выгоняли. А теперь свои своих? Продались. Теперь всё за деньги, а людского, тем более человеческого, – нет… Но ты не переживай. Поезжай с Богом. Дочку и внука увидишь. Перезимуй там, а Бог даст, здесь народ образумится – не такое видали. Буду жива – увидимся. А ты ещё очень молодой – не горюй. Главное, будь всегда и везде благородным горцем, чеченцем! Тогда и горы тебя всегда вспомнят, примут, вознесут!
Меня довезли до блокпоста, который отделяет наш горный район от равнины, и объявили:
– Впредь за этот блокпост вам въезд запрещён.
– Почему? – развёл я руками.
– Вы нарушили порядок – летали… Мы к вам и так проявили снисходительность. Благодарите…
Они сами поймали мне попутку до Грозного. И когда я уже уселся, заглянул грамотный чтец:
– Ваша, прости. Скоро выборы. Наш, молодой, будет Президентом, и тогда… а сейчас, прости, – захлопнул он дверь.
В Грозный я прибыл под вечер. Первым делом купил на завтра, на утро, билет до Москвы, обрадовал sms-кой Шовду и поехал в больницу к участковому. Как заведено у чеченцев, у больницы круглые сутки дежурят его родственники и друзья. Он в реанимации, и его состояние хуже. Рана на шее серьёзная, задет какой-то нерв, и он не приходит в сознание. Я переночевал у знакомых. Рано утром поехал в аэропорт, зарегистрировался и уже был в накопителе, как меня позвали обратно в зал – сестра участкового, вся красная, встревоженная:
– Не могла не сказать – брат пришёл в себя, тебя зовёт… Но ты улетай, Шовда ждёт. Ей привет… Врачи сказали – теперь поправится.
Она меня отговаривала, но я, не раздумывая, помчался в больницу. Меня пустили в реанимацию, доктор разрешил всего на пару минут. Участковый весь перебинтован, его и не узнать. А меня он узнал. Здоровой, левой рукой схватил мою руку. Оказывается, теперь и он говорить не может. Жестом показал. Я подал свой блокнот и ручку. Он коряво вывел: «Тайник. Оружие».
«Какой тайник?» – быстро написал я.
«Твой».
«Сын показал?»
«Я выследил».
Я потрясён, всем потрясён. А он показал, надо, мол, перевернуть листок, и написал: «Хочешь – улетай. Но лучше летать! Тебя ведь зовут Стигал!» Больше он писать не мог, закрыл глаза. Меня попросили выйти.
Мой маршрут однозначно теперь изменён. Меня бы и односельчане довезли, но их жаль подставлять. И я не хочу, чтобы кто-либо знал о моём возвращении. Думал, на такси, но пугает блокпост. Можно было, не доезжая до блокпоста, выйти и дальше пойти пешком. Но это риск – мины. И тут меня просто осенило: я попросил у односельчанина-тракториста телефон – вряд ли он на прослушке – и написал sms полковнику: «Это Стигал. Специально с другого номер. Сможете помочь?»
«Чем?» – пишет он.
«Из Грозного до дома доехать».
«У вас нет денег?»
«Деньги есть, блокпост на пути», – пишу я.
После паузы полковник ответил: «Понял. Ваше расположение?»
«9-я горбольница».
«Ждите».
Я стал с нетерпением ожидать, и тут вновь sms от полковника: «На поляну приедете? Я здесь».
«Конечно, нет».
«И правильно. Тоска. Тупость. Пьянь… Всё про деньги… Я уезжаю отсюда. Что-то ещё нужно?»
«Нет. Огромное спасибо!»
А он почему-то ответил: «Счастливого полёта! У вас и имя красивое и обязывающее: Стигал – Небо – Полёт!»
По номерам и внешнему виду я сразу же определил «уазик» пограничников. Вся машина затонирована, никого не видно, я с ходу открыл заднюю дверь и сел. Впереди двое военных. Они поздоровались и сами указали маршрут. Я в ответ промычал. Скорость впечатляла. Ни на одном блокпосту даже не остановили. Ровно три часа пути, и я всю дорогу рассчитывал план своих действий. Мы проехали центр нашего села. Но до моей хибары я не доехал, попросил довезти до последнего подъёма, у поворота остановить. Иначе могли прямо с поляны эту машину увидеть и, конечно, услышать. Хотя последнее вряд ли – по всему ущелью рёв какой-то дешёвой попсы раздавался. Мне казалось, полковник специально уехал с поляны, может, наблюдает за мной с какой-либо вершины. Но это меня уже не интересует, и он не помешает, лишь бы нукеры внучка меня не засекли. Первым делом я зашёл в хибару – надо было взять штык-нож, чтобы плиты раздвинуть. После этого я полез вверх по склону. Солнце уже садится, прямо в спину светит: жарко, весь вспотел. Себя корю – как я сам не догадался хотя бы из любопытства снова свой тайник проверить? Знаю – это память о сыне, он здесь часто бывал – больно. Но сейчас час расплаты настал. Сразу видно, что не я и не мой сын здесь были последними. Очень всё неряшливо, и пройдись кто здесь – сразу бы обратил внимание. Правда, сейчас это даже к лучшему: быстро я валун отодвинул, заглянул – вот оно! Моё оружие! Оружие возмездия!
Участковый бросил всё здесь как попало – не в смазке, без целлофана и мешковины. Но это сейчас во благо – время терять не надо. Я не стал брать прибор ночного видения с батареей – тяжело, и даже глушитель не взял. Зато взял весь боезаряд – весь в ход пущу, как в сына стреляли. А солнце не остановить, вот-вот опустится до одной из вершин, я же лишь спустился к хибаре. До моей «лёжки» идти – времени в обрез, да и риск – могут заметить. А от дома стрелять – далековато, но я ведь пристреливался. Без глушителя можно, и я так жажду, уже готов – прямо из дома, чуть приоткрыв окно. Но вижу не всё. Что-то не учёл, а сейчас – поздно. И тут вспомнил о чердаке. Позиция выше, и гораздо лучше всё видно. Но так стрелять нельзя – у меня лишь один шанс, а руки от пота мокрые, дрожат, сердце колотится, дыхание собьёт прицел. Знаю, что надо успокоиться, осмотреться, всё привести в порядок, а пока просто наблюдать. Я лиц не различаю, зато полная картина передо мной, почти всю поляну вижу. Вроде я в порядке, руки тщательно вытер какой-то брошенной здесь мешковиной и наконец-то оптику навёл. Навёл долгожданный прицел на его рожу, но его башка пьяная всё вертится, и он сам туда-сюда мечется – то орёт, то хохочет, то танцует. А тут он и вовсе под навесом исчез, появился, и вновь исчез. Нервы мои – на взводе, расстояние – предельное, солнце вот-вот сядет, тогда температура резко спадёт, и начнётся ветер. На такой дистанции скорость пули под конец ослабнет, и ветер её с курса собьёт. Я всё это понимаю, боюсь нечаянно на курок нажать, а надо. Хочу! Должен! Столько мечтал! И вдруг вся поляна в пьяном восторге словно взорвалась. Долгий сигнал, подъезжает машина. Все бросились навстречу, мой внучок во главе. А из машины выходят три девушки-красавицы. Всех троих он поочередно обнимает, в щёчки целует. И чётко вижу расплывшуюся в довольстве его морду, и прямо жажду нажать на курок, но нельзя – на таком расстоянии цель должна быть статична. Это без сомнения, и я еле-еле сдерживаюсь. А там женщины, всякое может быть, вдруг вовсе в вагончике уединятся… Однако мне повезло. Ведь должно же и мне когда-нибудь повезти?! Мой любимый внучок – я по губам понял – дал команду музыку убрать. А следом я уже слышу его сытый, пьяный, командный клич:
– Все к столу!
Он во главе. В его руках огромный бокал. Услужливый нукер, кажется тот, что меня «выселял», до краёв наливает коньяк. Я даже название вижу – «Хеннесси». Бокал поднимается. Он тост говорит. Что говорит, я не слышу, и не надо. Главное – на застывшую цель я убийственный крестик навёл. От движения его скул тонкая мембрана виска лёгкими волнами колеблется – как маячок для моей пули. Ну, теперь как положено, – глубокий вдох, дыхание затаить, очень плавно палец согнуть… Не смог! Как и в тот раз, не смог, ствол опустил. Не могу я в дядю Гехо стрелять. Это он. Точно он. Его бородатый профиль. После этого выстрела меня убьют. Предстану я перед дядей Гехо. Что я ему скажу? Отомстил. Подонком оказался твой внук… А он действительно подонок.
А что я своему сыну скажу?
Я вновь быстро оптику навёл. Вновь чёткий портрет, профиль. Тост продолжается, но мне кажется, что это дядя Гехо мне говорит:
– Их-то, молодых, купили, подставили, обманули, развели – они стали врагами. Но ты ведь взрослый и мудрый, а тоже за оружие… Этого от тебя ждали? Стреляй!
Опустилась моя винтовка – руки вновь дрожат. Я весь в поту. В моих висках барабанный пульс, и они вот-вот изнутри лопнут, горячая кровь фонтаном оросит мой трусливый мозг. Инсульт – вот мой печальный конец на чердаке под торжество новых хозяев. И в подтверждении этого – громогласный возглас внучка! Даже горы эхом сотряслись, даже перепонки в ушах сжались. А гости и нукеры внучка его клич хором поддержали – тоже заорали, завизжали, и горное эхо в такт им писклявым стоном по ущелью понеслось. Даже горы – я ведь слышу, понимаю их – надо мной плачут, а может, даже насмехаются:
– Выродился славный род?! Другие здесь жить должны?!
– У-у! Нет! – замычал я. Вскочил. А руки дрожат, скользкие, усталые. Тут я вспомнил про дельтаплан. Сообразил сделать из него опору. Сам на колено встал. Быстро оптику навёл. Теперь я нажму во что бы то ни стало, нажму… А картина иная: та и не та. Вновь профиль дяди Гехо: его родное лицо, оно всё более и более вздымается, а впритык с этим лицом – грязный, волосатый большой кулак жадно сжимает фужер. Вот мой враг! Вот этой рукой, пальцем этой правой руки в моего сына пули пускал… Я быстро вздохнул, затаил дыхание и плавно, но неотвратимо нажимая на курок, взял цель прямо между кулаком и лицом – они слиты, пусть пуля сама решит, выберет…
Мощный щелчок. От резкого удара в плечо я отлетел, на мгновение потерял реальность. И наступила тишина, только сухое эхо выстрела с вольным удовольствием по горам витает. Я вновь прильнул к оптике. Я ведь об этом мечтал! Большой стол перевёрнут. Все попадали или разбежались. А в центре поляны корчится от боли на траве одинокий внучок. Пуля попала прямо в кисть, она вся раздроблена, висит. И теперь я вижу истинный образ – маска дяди Гехо коньяком смылась, а на этой страдающей и испуганной роже кровь внучка из царапин от разбитого фужера. Цель поражена! Я спокойно мог, и может, должен был добивать, по крайней мере на радостях просто выпустить заряд, хотя бы как салют! Отстоял свои горы! Но я не хотел, не хотел больше стрелять, не хотел, чтобы более по этим горам эхо выстрелов носилось. Прямо с чердака я со всей силой и радостью бросил в ущелье оружие. Следом быстро спустил во двор свой дельтаплан. Вспомнил про подаренный шлем. Но зачем мне лишний вес? Да и мысли, как и вся жизнь, должны быть свободны. И деньги в кармане – тоже лишний груз. Смерть бесплатна!
Я совершил разбег, бросился навстречу солнцу. Тёплый, родной, благодатный ветерок подхватил меня, понёс, вознёс. И когда я пролетал над поляной, я напоследок глянул вниз и сразу понял смысл жизни – не ползать, а взлетать. И я летел! Всё выше и выше. А ещё с высоты своего полёта я понял, что прекрасен и красив не только мой край, но и весь Кавказ, весь мир и всё моё небо… И это небо всегда ясно. Под небом места много всем, и я, теперь в нём растворяясь, хочу напомнить вам свой детский наивный вопрос:
– Зачем?
Грозный, 2014 г.