Судный час Юлии Друниной

При воспоминании о Юлии Друниной первое, что крупно и рельефно выступает из памяти, – это её характер. Энергия готовности к немедленному действию, поступку, что вообще характерно для фронтового поколения. Как сказано в её стихотворении: «Точка отсчёта – солдатская дружба».

Творчество Друниной можно без преувеличения назвать поэзией человеческого достоинства. В её стихах нет зазора между автором и лирическим героем, между лирическим признанием и реальной жизнью. И тогда стихи становятся поступком. Перечитаем знаменитое, навсегда вписанное в русскую поэзию четверостишие Ю. Друниной:

Здесь всё – правда, всё – о себе. Даже дата под стихотворением – 1943 год – есть факт не только биографии, но и поэзии.

Друнина всегда знала, чего хотела. При всей романтичности характера, так естественно совпавшего с энтузиазмом её ровесников, ещё в 30-е годы собиравшихся сбежать в Испанию, чтобы там бороться с фашизмом, она не совершала необдуманных шагов. Её порыв непременно соотносился с точным осознанием намеченной цели. Приняв решение, она уже не отступала. Так, московская школьница, выросшая в интеллигентной учительской семье, она, отринув все уговоры (и слёзы) родителей, ушла в 1942 году из десятого класса на фронт. Ушла в самое пекло войны, в самый неспокойный род войск – в пехоту. «Подстриженная «под мальчишку», / Была похожа я на всех», – вспомнит она через годы. Ей предстояло пройти огненные вёрсты батальонным санинструктором, санинструктором в самоходном полку... Будут два тяжёлых ранения. В первый раз осколок прошёл в двух миллиметрах от сонной артерии. Ещё бы миг – и всё могло окончиться фанерной звездой над затерявшимся на полях сражений обелиском. Но после санбатов эта тоненькая девочка с глазами кинозвезды, так похожая на Любовь Орлову, вновь ушла добровольцем на фронт:

В стихах Друниной нет никакого пафоса, театрального героизма. Только и вырвется у неё однажды в известном стихотворении памяти Героя Советского Союза Зинаиды Семёновой: «Знаешь, Зинка, я против грусти...» И это тоже верный признак, что в них – правда. Когда фронтовик Станислав Ростоцкий снимал фильм «А зори здесь тихие», молодые актрисы, чтобы почувствовать камертон искренности, правдивости и чтобы достовернее войти в образ своих героинь – девчонок-солдат, со слезами читали военные стихи Друниной. Из её строк можно с фотографической точностью узнать, какая мера напряжения, страдания и ужаса выпала в юности на долю наших матерей, какой страшной беде заглянули они в глаза:

Как немногословны эти стихи, но за каждым из слов здесь приоткрывается окно в огромный эпос ХХ века, эпос, в котором упавшая на снег маленькая убитая девочка «в заштопанной шинели» и другая, то ли запричитавшая по-детски, то ли вскрикнувшая в отчаянии, дважды повторив спасительное «Мама! Мама! Я дошла до цели...» – обе они не менее трагичны и значительны, чем герои гомеровской «Илиады». И как прекрасна, как естественна эта вроде бы ничего страшного не предвещающая интонация первых строк: «Целовались. Плакали и пели...» И рядом, на стыке, на грани сознания и безумия, всего два слова, от которых холодеет в жилах кровь: «Шли в штыки». Ещё страшнее, что это вывела на бумаге женская рука.

Юлия Друнина была награждена ни много ни мало орденом Красной Звезды и медалью «За отвагу». Фронтовики знают, каков вес этих двух наград на войне, не каждый мужчина удостаивался таких наград. Лишь после второго ранения, в конце 1944 года, Друнину окончательно демобилизовали. Хотя демобилизованной из солдатской юности она никогда себя не считала. Как невозможно уйти в запас из личной судьбы:

При ней никто не осмеливался безнаказанно бросить тень на священную память о прошлом. Совершенно не приспособленная к высиживаниям в президиумах и начальственных кабинетах, она решилась-таки пойти в народные депутаты СССР (и народ ей сразу же оказал поддержку, веря в искренность её не декларативных намерений!), а затем стала и членом Верховного Совета, чтобы уже государственным авторитетом остановить разрушение и уничтожение армии, которой ею было посвящено столько стихотворений, пронзительных, как слова солдатской присяги.

Увы, её романтизм натолкнулся и вскоре разбился о далеко просчитанный циничный напор внутреннего предательства. Что стало для неё, быть может, самой большой драмой за всю её жизнь. Болея душой за армию, она не могла не видеть и обюрокрачивания, саморазложения армейских структур. В горьких стихах о ребятах, воевавших в Афганистане, а затем брошенных на произвол судьбы со своими ранениями и психологическими травмами, Друнина говорила с ними как фронтовик с фронтовиками, встав рядом с их обидами и горечью:

Все мы, знавшие её лично, видевшие в ней сильную, всё ещё красивую элегантную женщину, только после этих стихов невольно вспомнили, что она ведь тоже ветеран, инвалид войны. Речь, впрочем, не о возрасте, а о солидарности, о чувстве стыда, о том, что «есть высшая гордость – окоп никогда не покинуть».

Она всегда была категорически против того, чтобы в печати появлялись поздравления с её юбилеем, поскольку там указывается возраст.

В её поэзии особенно сильна лирическая интонация:

До поры и мы не будем знать и даже догадываться, каково же было ей, фронтовичке, всенародно признанному поэту, «улыбаться обожжённым ртом»...

...Говорят, что причиной добровольного ухода из жизни было одиночество Друниной. Однако это не вся правда. В посмертной записке она скажет: «Почему ухожу? По-моему, оставаться в этом ужасном, передравшемся, созданном для дельцов с железными локтями мире такому несовершенному существу, как я, можно, только имея крепкий личный тыл...» «Личного тыла», конечно, не было. После смерти А. Каплера, её мужа, она до последнего своего рокового дня – 20 ноября 1991 года – так и не смогла преодолеть зияющую пустоту, заполнившую её дом и сердце. Но причина всё-таки не только в этом. Она слишком осознанно и обдуманно (в духе друнинского нрава) готовила свой гибельный поступок. Опять же её стихи «Мне уходить из жизни – с поля боя...» – не просто слова. Это было в каком-то смысле запрограммированное пророчество: «Как я завидую тому, / Кто сгинул на войне...», «И, наконец, она меня найдёт – / Та пуля, что ошиблась в сорок первом...» и т.д. Вместе с предсмертными письмами она оставила на столе тщательно ею составленную именно как «посмертную» – книгу стихов «Судный час».

Друнина могла прожить вполне счастливую жизнь. Но когда рухнула её страна, когда были преданы идеалы, за которые отдавала жизнь её юность, – она перестала чувствовать себя «связной». Связь времён и даже эпох распалась. Последние её стихи, написанные незадолго до самоубийства, завершались словами: